НА ПТИЧЬЕЙ ВЫСТАВКЕ

Рис. А. Радакова

— Первый раз вижу, чтобы важна я птица принимала столько посетителей одноврем е н и о!..

БЛИЗОРУКИЙ ГРУППОВОД

Б

лизорукий, в золотом пенсне, блондин в последний раз сунул нос в расстрепанный путеводитель, пересчитал собравшуюся группу и повел ее по музею. Группа была до
вольно однородна: за исключением
человечка в пиджаке — повидимому, бывшего подрядчика — да вихрастого красноармейца, примазав
шегося на даровщинку несколько позднее, — остальные десять были деревенские ходоки, коллективно прибывшие из Дома Крестьянина.
— Начнем по порядку, — пр.вычно забормотал групповод, когда все тринадцать вошли в большой зал, обильно увешанный картинами. — Зал номер один. Флорентийская живопись. Девушка с прялкой, неизвестного мастера. Оригинальная картина, вызывающая восхищение знатоков!..
Двенадцать пар глаз, точно по команде, впились в картину, на ко
торую показал блондин. Картина и впрямь была оригинальная: краси
вый юноша в шлеме, в руке лук е туго оттянутой тетивой.
— Ишь ты! — сказал один из ходоков. — Девка, а вроде бы и с усами. Закон, что-ль, такой был, а?..
— А как же, товарищ, он на эдакой штуке прядет? — не вытерпел и другой мужичек.
Но групповод был уже далеко, переступая порог следующего зала. — Русская классическая живо
пись! — доносилось оттуда.—Шишкин! «Сосновый бор!» Редкая игра солнечных пятен! Шедевр!..
— Ах, мать честная, и самовар даже! —с неподдельным восхище
нием воскликнул подрядчик. — Вот это лес, елки-палки! Все двадцать четыре удовольствия!..
И он впился глазами в полуобнаженные прелести крупичатой купчихи, сидевшей за столом и разливавшей чай.
— Занятно, — одобрили и ходоки. — Хоть и не видно лесу, а шиш
ки и самоваре и впрямь сосновые:
ишь, как дым валит!.. Занятно, ей-богу!..
Так обошли целый этаж, дивясь и любуясь. Видели, например, Христа Семирадского — то был свирепый всадник, закованный в латы и лихо топчущий каких-то эфиопов. При
влек внимание и венецианский дож, о котором даже поспорили, есть ли это дождь или морж: на картине был изображен зверь с обезьяньей головой, бежавший в блеске молний на фоне разразившегося ливня.
Конечно, можно было бы спросить у групповода, но тот спешил, потому что внизу уже ждала новая экскурсия.
— Товарищ, а это что-ж? — спросил красноармеец, успевший прима
заться к группе, и ткнул пальцем в знаменитую картину «Похищение Европы».
— Натюр-морт, — кинул тот на ходу. — Фрукты и прочее. Неизвестного мастера!..
И понесся дальше.
—- И то фрукты! - буркнул красноармеец.—Девку к быку при
ладили, и хоть бы хны!.. Вот анданта-то!..
К групповоду он стал относиться подозрительно и. ждал только случая, чтобы уличить его.
Но случай долго не представлялся. Красноармеец был несведущ в вопросах искусства, а блондин в пенснэ говорил с таким апломбом, что буквально всех завораживал.
Вдруг красноармеец увидел впереди — как раз посреди зала — большую белую глыбу. На глыбе возвышался знакомый бкГст. То был Ленин.
— Иоанн Грозный. Мрамор. Знаменитая скульптура Антокольско
го! — донеслось из кучки людей, окруживших глыбу.
Красноармеец почуял, что наступил решительный момент.
— Врешь! — завопил красноармеец и тигром прыгнул на групповода.
— Врешь, врешь!—продолжал он вопить, хватая групповода за ру
кав. — Может, он и грозный был, но только для буржуев, а не про нас!.. И не Иоанн, как ты болтаешь, а Ильич, Владимир Ильич, вождь
трудящихся всего мира!.. Разуй зеньки-то, ученая голова!..
Но в этом месте случилось нечто потрясающее.
— Ой! — завопил групповод, едва взглянув на бюст. — Ой! Уже пе-ре-ста-вили! Уже пе-ре-пла-нировали!.. Ой, ой!.. Ка-ра-уллл!..
И резвей лани он понесся по амфиладе зал, не узнавая их, пугаясь их, сходя с ума, преследуемый красноармейцем и наиболее резвы
ми из ходоков. Они настигли его в последнем зале, загнав в самый угол.
— Ты что-ж это, мадон, а? — наступали ходоки.
Он еле отдышался.
— Постойте, миленькие!.. Не бейте!.. Я... Я тут тридцать восемь лет!.. Всякую заваль наизусть знал!.. Вырос.. женился... с завязанными гла
зами мог пройти и показать!.. Но... но... вот перепланировали... со... со
гласно решения Главискусства!.. В одну ночь переставили все, перене
сли!.. А... а у меня уже и язык... язык самый приспособился!.. А-а- а-а!..
Он сел на пол и заплакал. Все молчали, подавленные.
— Да ты брось, брось, братишка, это быват, — пробормотал красноармеец и отошел в легком смущении.
Тих. Холодный