счастіе, но Богъ справедливъ и мы ничѣмъ не заслужили такой кары.
Марта (мрачно). Да, Богъ справедливъ... и я боюсь...
Графъ. А я теперь не боюсь; страхъ прошелъ. Марта. Но вѣдь нашъ сынъ еще очень боленъ.
Графъ. Положимъ, что такъ. Сегодня ночью я былъ у колыбели; Роберъ держалъ за руку ребенка, который горѣлъ въ лихорадкѣ. Мало-по-малу дитя засну
ло, но Роберъ не трогался съ мѣста. Не понимая въ чемъ, дѣло, я взглянулъ на него. Глаза его были полны слезъ и онъ такъ смотрѣлъ на ребенка, что казалось не могъ оторвать отъ него глазъ. «Прости, дорогой, сказалъ онъ мнѣ, это нервы не выдержали послѣ та
кой страшной борьбы съ смертью; теперь побѣда на нашей сторонѣ и я отъ радости готовъ плакать, какъ женщина. Наконецъ, онъ спасенъ. Былъ одинъ моментъ когда я очень боялся; но теперь все прошло и опасаться нечего». Не правда ли какой онъ добрый чело
вѣкъ, какое рѣдкое сердце! Вотъ уже три недѣли какъ онъ не покидаетъ нашего ребенка. А ты еще не хо
тѣла, чтобы Роберъ лѣчилъ его; къ чему было меня сердить... Вотъ видишь, кто былъ правъ?
Марта. Я.
Графъ. Это и несправедливо и верхъ неблагодарности. Вѣдь это даже не антипатія, а какое-то отвращеніе.
Марта. Положимъ.
Графъ. Извини меня, но это чувство не въ твоей натурѣ и позволь мнѣ сказать, что мотивъ этого отвращенія не достоинъ тебя.
Марта (удивленно). Мотивъ?
Графъ. Да, да, я знаю; твоя мать разсказала мнѣ о постоянныхъ вашихъ спорахъ о религіи. Все дѣло въ томъ, что онъ отъявленный атеистъ, а ты ревностная католичка.
Марта. Разъ ты это знаешь, то прошу тебя на