бродѣтель, не созидательное начало, а разрушительное. Одичаніе — процесъ вырожденія высшаго, сложнаго типа въ низшій, элементарный. Одичаніе — дѣйствіе силъ, толкающихъ организмъ назадъ, къ грубому, простому, первобытному, и это атавистическое стремленіе, наряду съ обратнымъ стремленіемъ — вдаль, къ тонкому, духовно усложненному,—свойственно всякой культурѣ.
Дичаютъ плодовыя деревья, если пренебречь уходомъ за ними и не возобновлять спасительныхъ прививокъ. Дичаютъ породы животныхъ и людей. Дичаютъ народы и цивилизаціи,—дичаютъ, регресируютъ, возвращаются къ простѣйшему типу въ тѢ періоды, когда вслѣдствіе тѣхъ или иныхъ условій не могутъ развиваться прогресивно, расцвѣтая, накопляя преемственно культурные соки, совершенствуя типъ въ томъ пли другомъ направленіи. Примѣрами одичанія полна исторія искусствъ, и мало того, надо признать, что, будучи салю по себѣ разрушителемъ, въ иныхъ случаяхъ оно вліяло благотворно на общую судьбу искусства: расчищая почву для невѢдомыхъ всходовъ, возвращая художественныя формы къ примитив
ной жизненности и тѢмъ какъ бы спасая ихъ отъ измельчанія и сохраняя для новаго расцвѣта.
На послѣднее соображеніе, какъ извѣстно, принято ссылаться и теперь для оправданія всякихъ разрушительныхъ усилій молодежи: футуризмъ возводитъ ,оди
чаніе‘ въ культурный догматъ. Надо разрушить, чтобы создать. Надо отказаться отъ прошлаго, чтобы увидѣть будущее. Долой предразсудки школы, историческихъ навыковъ, стилей, преемственнаго опыта и вкуса. Долой изжитыя формы языка, логическаго мышленія, изобразительной композиціи, художественнаго воплощенія. Искусство должно освободиться отъ этихъ наслѣдственныхъ оковъ, искусство, живопись должны обрѣсти совершенную чистоту, отбросивъ всѣ чуждыя примѣси— моральное содержаніе, сюжетъ, внушеніе идей и чувствъ, исканіе красоты, пре
красной природы и прекраснаго вымысла, — всѢ традиціи сложнаго мастерства, изысканность рисунка, мелодію красокъ, изощренность свѣтотѣни, все вплоть до кистей и холста, которые дѣлаются ненужными, какъ только достигается этотъ своеобразный идеалъ эстетической чистоты: можно мазать по поверхности чѣмъ угодно, можно даже обходиться вовсе безъ красокъ, клеить и сколачивать ,картину‘ изъ досокъ, желѣзныхъ прутьевъ, слюды и т. д. ,Чистота‘ въ конечномъ выводѣ приводитъ къ самому элементарному, что можно себѣ представить, мысля о худо
жественной эмоціи: къ разрѣшенію какихъ то простѣйшихъ взаимодѣйствій матеріаловъ и силъ, геометрическихъ формъ и вещественныхъ фактуръ, къ тому, что такъ остроумно называетъ Н. Радловъ въ своей статьѣ о футуризмѣ и ,МірѢ Искусства‘ ,станковой архитектурой‘. Это ли не одичаніе того ,божественнаго искусства живописи , которое создали великія эпохи культурной полноты, слож
ности и прогресивной мощи? Это ли не регресъ, нс возвращеніе къ низшему типу, къ грубости неприкрытаго художественнаго варварства? Художники, удовле
творяющіеся подобной эстетикой (которую, въ концѣ концовъ, совсѣмъ не такъ трудно постичь!), — поистинѣ трагическое знаменіе времени.
Дичаютъ плодовыя деревья, если пренебречь уходомъ за ними и не возобновлять спасительныхъ прививокъ. Дичаютъ породы животныхъ и людей. Дичаютъ народы и цивилизаціи,—дичаютъ, регресируютъ, возвращаются къ простѣйшему типу въ тѢ періоды, когда вслѣдствіе тѣхъ или иныхъ условій не могутъ развиваться прогресивно, расцвѣтая, накопляя преемственно культурные соки, совершенствуя типъ въ томъ пли другомъ направленіи. Примѣрами одичанія полна исторія искусствъ, и мало того, надо признать, что, будучи салю по себѣ разрушителемъ, въ иныхъ случаяхъ оно вліяло благотворно на общую судьбу искусства: расчищая почву для невѢдомыхъ всходовъ, возвращая художественныя формы къ примитив
ной жизненности и тѢмъ какъ бы спасая ихъ отъ измельчанія и сохраняя для новаго расцвѣта.
На послѣднее соображеніе, какъ извѣстно, принято ссылаться и теперь для оправданія всякихъ разрушительныхъ усилій молодежи: футуризмъ возводитъ ,оди
чаніе‘ въ культурный догматъ. Надо разрушить, чтобы создать. Надо отказаться отъ прошлаго, чтобы увидѣть будущее. Долой предразсудки школы, историческихъ навыковъ, стилей, преемственнаго опыта и вкуса. Долой изжитыя формы языка, логическаго мышленія, изобразительной композиціи, художественнаго воплощенія. Искусство должно освободиться отъ этихъ наслѣдственныхъ оковъ, искусство, живопись должны обрѣсти совершенную чистоту, отбросивъ всѣ чуждыя примѣси— моральное содержаніе, сюжетъ, внушеніе идей и чувствъ, исканіе красоты, пре
красной природы и прекраснаго вымысла, — всѢ традиціи сложнаго мастерства, изысканность рисунка, мелодію красокъ, изощренность свѣтотѣни, все вплоть до кистей и холста, которые дѣлаются ненужными, какъ только достигается этотъ своеобразный идеалъ эстетической чистоты: можно мазать по поверхности чѣмъ угодно, можно даже обходиться вовсе безъ красокъ, клеить и сколачивать ,картину‘ изъ досокъ, желѣзныхъ прутьевъ, слюды и т. д. ,Чистота‘ въ конечномъ выводѣ приводитъ къ самому элементарному, что можно себѣ представить, мысля о худо
жественной эмоціи: къ разрѣшенію какихъ то простѣйшихъ взаимодѣйствій матеріаловъ и силъ, геометрическихъ формъ и вещественныхъ фактуръ, къ тому, что такъ остроумно называетъ Н. Радловъ въ своей статьѣ о футуризмѣ и ,МірѢ Искусства‘ ,станковой архитектурой‘. Это ли не одичаніе того ,божественнаго искусства живописи , которое создали великія эпохи культурной полноты, слож
ности и прогресивной мощи? Это ли не регресъ, нс возвращеніе къ низшему типу, къ грубости неприкрытаго художественнаго варварства? Художники, удовле
творяющіеся подобной эстетикой (которую, въ концѣ концовъ, совсѣмъ не такъ трудно постичь!), — поистинѣ трагическое знаменіе времени.