Но они въ меньшинствҍ, — скажутъ намъ безпечные и неискушенные, — футуризмъ увлеченіе преходящее, и отъ того, что нҍсколько юныхъ поэтовъ издаютъ стихи на ,будетлянскомъ‘ нарҍчіи, пренебрегая роднымъ языкомъ и требованіями куль
турнаго мышленія, отъ того, что група чудаковъ пишетъ ,картины‘ въ видҍ
мозаики разноцвѣтныхъ треугольниковъ, а другіе строятъ какіе то ,контрърельефы‘, напоминающіе модели аэроплановъ, отъ того не менҍе дѣйственны ни стихи Пушкина, ни холсты Джорджоне, и нѣтъ основанія думать, что это напра
вленіе грозитъ перейти въ повальное художественное бѣдствіе; ручательство тому — современные поэты и художники, не пишущіе ,по будетлянски‘ и далекіе отъ исканій г. Татлина...
Къ сожалѣнію, такая безпечность намъ не кажется убѣдительной. Слишкомъ много доводовъ за то, что футуризмъ — явленіе не случайное, что оно только крайній результатъ давно начавшагося процеса, послѣдовательныя фазы котораго даетъ живопись XIX вѣка, несмотря на всю одаренность ея творцовъ [1] .
Характерно устремленіе этой живописи, не считая отдѣльныхъ уклоненій въ стороны, не имѣвшихъ большого вліянія (хотя бы прерафаелиты), — къ овладѣ
нію вещественностью міра. Эта цѣль затмила всѣ остальныя. Научный, позитивный, матеріальный вѣкъ отразился, какъ въ зеркалѣ, въ творчествѣ ана
литическомъ, экспериментальномъ, равнодушномъ къ религіозной мисіи искусства, къ проблемамъ человѣческаго идеала. Кончилось тѣмъ, что человѣкъ, съ его душевными муками и надеждами, какъ бы стушевался, отошелъ отъ живописи,
превратившейся въ служанку чисто зрительнаго воспріятія. Желаніе видѣть, только видѣть, чтобы запечатлѣть на холстѣ открытіе глаза, независимое ни отъ какихъ стѣсненій воли и разума, привело къ гипертрофіи зрѣнія, къ разложенію видимости, къ умозрительному натурализму, къ кубамъ и треугольникамъ, къ подра
жанію машинамъ и фабричнымъ трубамъ, къ живописному прославленію голой матеріи и ея формъ.
Годъ за годомъ совершалась эта подмѣна задачъ живописи, сужался кругъ ея опыта: отъ духовной полноты и сложности, отъ микрокосма въ образахъ красоты и жизни — къ неодушевленностямъ простѣйшихъ предметовъ и даже ,за предѣлы‘ предметности... Правда, художники XIX вѣка неразъ уклонялись отъ этого ,роко
вого‘ пути и предавались грезамъ, кто въ мистическихъ часовняхъ символизма, кто въ боскетахъ милой старины, кто въ декораціонныхъ мастерскихъ. Правда, и теперь соперничаютъ на выставкахъ различнѣйшія направленія и школы, весьма чуждыя какъ будто той новой живописи, о которой идетъ рѣчь.
Но отъ этого не легче искусству, творимому въ наши дни живому искусству, художникамъ молодымъ, неопредѣлившимся, готовымъ подчиняться всякимъ влія
[1] Ибо талантъ, даже геній, и вырожденіе — совмѣстимы; пора это понять наконецъ! Бороться же съ бездарнымъ вообще не стоитъ труда. Мы убѣждены, что между футуристами есть люди
одаренные (тотъ же г. Татлинъ?), и готовы признать геніальность родоначальника французскаго и, отчасти, русскаго футуризма — Пабло Пикассо.
турнаго мышленія, отъ того, что група чудаковъ пишетъ ,картины‘ въ видҍ
мозаики разноцвѣтныхъ треугольниковъ, а другіе строятъ какіе то ,контрърельефы‘, напоминающіе модели аэроплановъ, отъ того не менҍе дѣйственны ни стихи Пушкина, ни холсты Джорджоне, и нѣтъ основанія думать, что это напра
вленіе грозитъ перейти въ повальное художественное бѣдствіе; ручательство тому — современные поэты и художники, не пишущіе ,по будетлянски‘ и далекіе отъ исканій г. Татлина...
Къ сожалѣнію, такая безпечность намъ не кажется убѣдительной. Слишкомъ много доводовъ за то, что футуризмъ — явленіе не случайное, что оно только крайній результатъ давно начавшагося процеса, послѣдовательныя фазы котораго даетъ живопись XIX вѣка, несмотря на всю одаренность ея творцовъ [1] .
Характерно устремленіе этой живописи, не считая отдѣльныхъ уклоненій въ стороны, не имѣвшихъ большого вліянія (хотя бы прерафаелиты), — къ овладѣ
нію вещественностью міра. Эта цѣль затмила всѣ остальныя. Научный, позитивный, матеріальный вѣкъ отразился, какъ въ зеркалѣ, въ творчествѣ ана
литическомъ, экспериментальномъ, равнодушномъ къ религіозной мисіи искусства, къ проблемамъ человѣческаго идеала. Кончилось тѣмъ, что человѣкъ, съ его душевными муками и надеждами, какъ бы стушевался, отошелъ отъ живописи,
превратившейся въ служанку чисто зрительнаго воспріятія. Желаніе видѣть, только видѣть, чтобы запечатлѣть на холстѣ открытіе глаза, независимое ни отъ какихъ стѣсненій воли и разума, привело къ гипертрофіи зрѣнія, къ разложенію видимости, къ умозрительному натурализму, къ кубамъ и треугольникамъ, къ подра
жанію машинамъ и фабричнымъ трубамъ, къ живописному прославленію голой матеріи и ея формъ.
Годъ за годомъ совершалась эта подмѣна задачъ живописи, сужался кругъ ея опыта: отъ духовной полноты и сложности, отъ микрокосма въ образахъ красоты и жизни — къ неодушевленностямъ простѣйшихъ предметовъ и даже ,за предѣлы‘ предметности... Правда, художники XIX вѣка неразъ уклонялись отъ этого ,роко
вого‘ пути и предавались грезамъ, кто въ мистическихъ часовняхъ символизма, кто въ боскетахъ милой старины, кто въ декораціонныхъ мастерскихъ. Правда, и теперь соперничаютъ на выставкахъ различнѣйшія направленія и школы, весьма чуждыя какъ будто той новой живописи, о которой идетъ рѣчь.
Но отъ этого не легче искусству, творимому въ наши дни живому искусству, художникамъ молодымъ, неопредѣлившимся, готовымъ подчиняться всякимъ влія
[1] Ибо талантъ, даже геній, и вырожденіе — совмѣстимы; пора это понять наконецъ! Бороться же съ бездарнымъ вообще не стоитъ труда. Мы убѣждены, что между футуристами есть люди
одаренные (тотъ же г. Татлинъ?), и готовы признать геніальность родоначальника французскаго и, отчасти, русскаго футуризма — Пабло Пикассо.