Нѣтъ, Христіансенъ не могъ видѣть письма: вѣдь онъ заслонилъ его всѣмъ своимъ корпусомъ и прикрылъ лѣвой рукой, такъ что виденъ былъ только крошечный кончикъ. Счастье, конечно, что Христіансенъ не подошелъ поближе или не пришелъ минутой поз
же! Да и онъ-то хорошъ! Какъ можно было не запереться, намѣреваясь запяться такимъ дѣломъ!
Онъ бросилъ робкій взглядъ на злополучное письмо, потомъ подошелъ къ окну и сталъ пристально смотрѣть на виднѣвшуюся
въ окно рѣку. Тихая поверхность ея сверкала при послѣднихъ лучахъ заходящаго солнца, но ни одна лодочка не нарушала сво
ими движеніями наступившаго безмолвія. На широкой улицѣ, тянувшейся мимо его дома, на которой въ это время дня обыкно
венно толпились гуляющіе, теперь не было видно ни души, точно весь Гамбургъ вымеръ, и сенаторъ остался одинъ со своими мрач
ными мыслями. Да, да, солнце его закатывается, точно такъ же, какъ тамъ, на улицѣ! Только завтра оно уже не взойдетъ, ни завтра и никогда больше! Развѣ если Минна откажется отъ своей безумной любви къ этому французскому авантюристу и согла
сится быть женою Теодора Биллова... Билловъ прислалъ сказать, что будетъ сегодня вечеромъ. И неужели же за часъ до его при
хода онъ долженъ былъ отдать сумасшедшей дѣвчонкѣ это письмо, никакъ третье, а можетъ быть и четвертое? Конечно, четвертое, потому что первое... изъ Берлина, полученное въ мартѣ, онъ отдалъ ей. И очень глупо сдѣлалъ: надо было отдать всѣ, или не отдавать ни одного. Но тогда... да, тогда дѣла-то шли совсѣмъ иначе; тогда Варбургъ еще не былъ наканунѣ банкротства.
По тихой улицѣ прошло, наконецъ, нѣсколько человѣкъ, очевидно, бѣдняковъ, которые прогуливались, точно важные господа:
имъ нечего было дѣлать, работы прекратились. Но вотъ справа послышались глухіе шаги болѣе многочисленной толпы... вѣроятно, французскаго патруля... нѣтъ, на этихъ противныхъ людей онъ смотрѣть не станетъ!
Онъ отошелъ отъ окна и, сложивъ руки за спиною, раза два прошелся ио комнатѣ, бросая по временамъ робкій взглядъ на
письмо, которое, казалось, преслѣдовало его, какъ глаза портрета преслѣдуютъ человѣка, который ходитъ мимо него. Да, на него смотрѣли съ выраженіемъ печальнаго упрека глаза человѣка, на
писавшаго письмо, большіе, каріе, съ мягкимъ блескомъ глаза..- Они, казалось, спрашивали его: какъ можешь ты, честный человѣкъ, такъ поступать со мною... какъ можешь ты, нѣжно-любящій отецъ, поступать такъ со своею дочерью?
— Да, именно потому, что я ее нѣжно люблю! — громко произнесъ Варбургъ и вдругъ остановился.—Именно потому... впрочемъ, не все ли равно, разъ это такъ и иначе быть не можетъ.
же! Да и онъ-то хорошъ! Какъ можно было не запереться, намѣреваясь запяться такимъ дѣломъ!
Онъ бросилъ робкій взглядъ на злополучное письмо, потомъ подошелъ къ окну и сталъ пристально смотрѣть на виднѣвшуюся
въ окно рѣку. Тихая поверхность ея сверкала при послѣднихъ лучахъ заходящаго солнца, но ни одна лодочка не нарушала сво
ими движеніями наступившаго безмолвія. На широкой улицѣ, тянувшейся мимо его дома, на которой въ это время дня обыкно
венно толпились гуляющіе, теперь не было видно ни души, точно весь Гамбургъ вымеръ, и сенаторъ остался одинъ со своими мрач
ными мыслями. Да, да, солнце его закатывается, точно такъ же, какъ тамъ, на улицѣ! Только завтра оно уже не взойдетъ, ни завтра и никогда больше! Развѣ если Минна откажется отъ своей безумной любви къ этому французскому авантюристу и согла
сится быть женою Теодора Биллова... Билловъ прислалъ сказать, что будетъ сегодня вечеромъ. И неужели же за часъ до его при
хода онъ долженъ былъ отдать сумасшедшей дѣвчонкѣ это письмо, никакъ третье, а можетъ быть и четвертое? Конечно, четвертое, потому что первое... изъ Берлина, полученное въ мартѣ, онъ отдалъ ей. И очень глупо сдѣлалъ: надо было отдать всѣ, или не отдавать ни одного. Но тогда... да, тогда дѣла-то шли совсѣмъ иначе; тогда Варбургъ еще не былъ наканунѣ банкротства.
По тихой улицѣ прошло, наконецъ, нѣсколько человѣкъ, очевидно, бѣдняковъ, которые прогуливались, точно важные господа:
имъ нечего было дѣлать, работы прекратились. Но вотъ справа послышались глухіе шаги болѣе многочисленной толпы... вѣроятно, французскаго патруля... нѣтъ, на этихъ противныхъ людей онъ смотрѣть не станетъ!
Онъ отошелъ отъ окна и, сложивъ руки за спиною, раза два прошелся ио комнатѣ, бросая по временамъ робкій взглядъ на
письмо, которое, казалось, преслѣдовало его, какъ глаза портрета преслѣдуютъ человѣка, который ходитъ мимо него. Да, на него смотрѣли съ выраженіемъ печальнаго упрека глаза человѣка, на
писавшаго письмо, большіе, каріе, съ мягкимъ блескомъ глаза..- Они, казалось, спрашивали его: какъ можешь ты, честный человѣкъ, такъ поступать со мною... какъ можешь ты, нѣжно-любящій отецъ, поступать такъ со своею дочерью?
— Да, именно потому, что я ее нѣжно люблю! — громко произнесъ Варбургъ и вдругъ остановился.—Именно потому... впрочемъ, не все ли равно, разъ это такъ и иначе быть не можетъ.