REQUIEM.
Въ подцензурное время легче всего было писать радикальный статьи. Дѣлалось это просто: азгоръ строилъ отатыо самаго крайняго содержанія, систематически стараясь выражаться наиболѣе мудреными, наиболѣе зако
выристыми словами. Отагью ожидала двоякая участь.
Моли попадался цензоръ опытный, прошедшій курсъ какихъ либо наукъ или имѣвшій йодъ руками еловаръ иностранныхъ словъ,—дѣло было плохо. Цензоръ без
жалостно лилъ красныя чернила, сотрудникъ оставался
базъ гонорара, а редакторъ рвалъ на себѣ волосы, не зная, чѣмъ заполнить пустое мѣсто въ газетѣ. Если же словарика иностранныхъ словъ подъ рукой не было, а цензоръ ранѣе служилъ въ акцизной палатѣ или въ канцеляріи полиціимейстера, то, конечно, онъ никакъ не могъ вонять, что такое „рамолцементъ абсолютизма .
Гораздо хуже еѴгоялодѣдо сь беллетристикой. Разевать или новѣоть вещь, можно сказать, общедоступная,
общепонятная. Иностранныхъ словъ мало, и сюжетъ простой.
Приходитъ авторъ въ цензуру спасать разсказъ.
— Вотъ, господинъ цензоръ, хотѣлъ я васъ иросить,— нельзя ли все таки мой разсказецъ разрѣшить къ опуб
ликованію. Вѣдь вы его цѣликомъ исчеркали, живого мѣста нѣтъ...
— Но могу! Циркуляръ у насъ есть спеціальный. — То есть, какъ спеціальный? Спеціально обо мнѣ?—
лѣднѣетъ авторъ, которому необходимо взять подъ этотъ разсказъ семьдесятъ пять рублей аванса.
— Нѣтъ, не о васъ лично, а о произведеніяхъ подобнаго рода... Вотъ, не угодно ли, у васъ имѣется такое мѣсто: ,.Цѣлыя ночи напролетъ Семеновъ думалъ о Нинѣ Васильевнѣ. Ему казалось, что эта красивая ясенщина, нѣжная и удивительная, только она одна
можетъ составить его счастье. Иногда, когда они вмѣстѣ катались на лодкѣ, и ему приходилось нечаянно касаться ея руки, Семеновъ ч\вствовалъ, что вотъ-вотъ рухнетъ весь міръ, упадетъ и скроется навсегда солнце. И онь хотѣлъ броситься на эту красивую, недоступную женщину,
и цѣловать ее, цѣловать, цѣловать безъ конца ... Ну, батенька, могу я такую штуку пропустить? У мода циркуляръ опредѣленный на этотъ счетъ...
— Позвольте! Да вѣдь тутъ ничего особеннаго нѣтъ... Любовь! Семеновъ влюбленъ въ эту самую Инну Васильевну, катаются на лодкѣ, ну и всякія желанія, са
мыя что ня на есть обыкновенныя. Никакихъ Крафтъ Эбинговъ нѣтъ...
— Полно дурака изъ меня строить. „И онъ хотѣлъ броситься на эту красивую, недоступную женщину ... Знаето, что это такое? Это ни больше, ни меньше, какъ предусмотрѣнное циркуляромъ А? 328 возбужденіе одной части населенія противъ другой!
Авторъ уходилъ раздавленный, съ тяжелымъ и .грустнымъ сознаніемъ, что жизнь тяжела и безсмысленна, какъ кокетливая улыбка бегемота. * *
Беллетристъ приносилъ въ цензуру объемистую повѣсть. — Я не могу пропустить четвертую главу. — Почему?
— Да какъ же! Вы пишете — „Орлеанскіе гусары, которыми въ свое время командовалъ Филиппъ Эгалптѳ, квартировали въ Воисенѣ ! Вы разглашаете расположеніе войскъ нашихъ союзниковъ.
— Помилуйте... Вѣдь болѣе ста лѣтъ назадъ..
— Не могу. Нѣмцы давно готовилось къ войнѣ и для нихъ каждое указаніе цѣнно. * *
*
Почему вы зачеркнули разсказъ? Я буду жаловаться предсѣдателю...
— Жалуйтесь, если вамъ угодно. У ваоъ написано: „Зима была удивительно холодной. Снѣгъ лежалъ тол
стымъ илотнымъ слоемъ . Что же, вы прикажете мнѣ допустить къ опубликованію метеорологическія свѣдѣнія, имѣющія такое большое значеніе для военныхъ операцій? Никогда-оъ! Пожалуйтесь, если хотите.
*
Поэтъ ожесточенно набрасывается на цензора. — За что? Почему?
— Циркуляръ. Вы вотъ что пишете:
„Раздѣлимъ мы съ тобой по братски Любовь и радость и цвѣты!
Тебя любить я буду адски- -
Оъ банкиромъ не измѣнишь ты... 1
— Сжальтесь, вѣдь это куплеты для кинематографа „Біолюдмила .
-— Оставьте! У васъ здѣсь явный призывъ къ коммунистическому отрою и возбужденіе вражды къ представителямъ крупной промышленности.
— Какъ хотите... Нѣтъ на васъ Бога.., Но почему же вы второй куплетъ вычеркнули, вѣдь тамъ же ничего нѣтъ:
„Въ поѣздъ съ Машенькой мы сядемъ, Рука, ноги обломаемъ.
— Вы меня извините, —вы цензоръ или я? Такъ вотъ вы меня и не учите. Въ вашихъ стихахъ прямое указаніе на разстройство желѣзнодорожнаго транспорта и участившіяся въ связи съ этимъ крушенія...
*
Вы, садисты краснаго карандаша, черкавшіе стихи и прозу, беллетристику и юморъ, философію и критику; вы, пугавшіе насъ циркулярами,—вы остались теперь не у дѣлъ. По наведеннымъ справкамъ, когда вы умрете и
васъ прямымъ безпересадочнымъ маршрутомъ отправятъ въ адъ, Вельзевулъ уготовитъ вамъ соотвѣтствующія муки. Подобно старику Танталу, вы будете окружены рукописями и въ рукахъ у васъ будетъ красный.карап
датъ. По какъ только вы захотите зачеркнуть гранку, воѣ рукописи исчезнутъ, какъ прекрасно сервированный танталовый завтракъ, И будете вы мучиться долго и ко вѣки вѣковъ. Мы, пишущіе, скажемъ по этому поводу: Placet. Бор. Мирскій.
(Спѣшимъ напомнить).
Много пѣсенч) слыхалъ я въ родной сторонѣ, Не про радость, про горе въ нихъ пѣто.
Но одна лишь изъ нихъ въ душу врѣзалась мнѣ: Многи лѣта, мно оги лѣта!
Д:А.
Въ подцензурное время легче всего было писать радикальный статьи. Дѣлалось это просто: азгоръ строилъ отатыо самаго крайняго содержанія, систематически стараясь выражаться наиболѣе мудреными, наиболѣе зако
выристыми словами. Отагью ожидала двоякая участь.
Моли попадался цензоръ опытный, прошедшій курсъ какихъ либо наукъ или имѣвшій йодъ руками еловаръ иностранныхъ словъ,—дѣло было плохо. Цензоръ без
жалостно лилъ красныя чернила, сотрудникъ оставался
базъ гонорара, а редакторъ рвалъ на себѣ волосы, не зная, чѣмъ заполнить пустое мѣсто въ газетѣ. Если же словарика иностранныхъ словъ подъ рукой не было, а цензоръ ранѣе служилъ въ акцизной палатѣ или въ канцеляріи полиціимейстера, то, конечно, онъ никакъ не могъ вонять, что такое „рамолцементъ абсолютизма .
Гораздо хуже еѴгоялодѣдо сь беллетристикой. Разевать или новѣоть вещь, можно сказать, общедоступная,
общепонятная. Иностранныхъ словъ мало, и сюжетъ простой.
Приходитъ авторъ въ цензуру спасать разсказъ.
— Вотъ, господинъ цензоръ, хотѣлъ я васъ иросить,— нельзя ли все таки мой разсказецъ разрѣшить къ опуб
ликованію. Вѣдь вы его цѣликомъ исчеркали, живого мѣста нѣтъ...
— Но могу! Циркуляръ у насъ есть спеціальный. — То есть, какъ спеціальный? Спеціально обо мнѣ?—
лѣднѣетъ авторъ, которому необходимо взять подъ этотъ разсказъ семьдесятъ пять рублей аванса.
— Нѣтъ, не о васъ лично, а о произведеніяхъ подобнаго рода... Вотъ, не угодно ли, у васъ имѣется такое мѣсто: ,.Цѣлыя ночи напролетъ Семеновъ думалъ о Нинѣ Васильевнѣ. Ему казалось, что эта красивая ясенщина, нѣжная и удивительная, только она одна
можетъ составить его счастье. Иногда, когда они вмѣстѣ катались на лодкѣ, и ему приходилось нечаянно касаться ея руки, Семеновъ ч\вствовалъ, что вотъ-вотъ рухнетъ весь міръ, упадетъ и скроется навсегда солнце. И онь хотѣлъ броситься на эту красивую, недоступную женщину,
и цѣловать ее, цѣловать, цѣловать безъ конца ... Ну, батенька, могу я такую штуку пропустить? У мода циркуляръ опредѣленный на этотъ счетъ...
— Позвольте! Да вѣдь тутъ ничего особеннаго нѣтъ... Любовь! Семеновъ влюбленъ въ эту самую Инну Васильевну, катаются на лодкѣ, ну и всякія желанія, са
мыя что ня на есть обыкновенныя. Никакихъ Крафтъ Эбинговъ нѣтъ...
— Полно дурака изъ меня строить. „И онъ хотѣлъ броситься на эту красивую, недоступную женщину ... Знаето, что это такое? Это ни больше, ни меньше, какъ предусмотрѣнное циркуляромъ А? 328 возбужденіе одной части населенія противъ другой!
Авторъ уходилъ раздавленный, съ тяжелымъ и .грустнымъ сознаніемъ, что жизнь тяжела и безсмысленна, какъ кокетливая улыбка бегемота. * *
Беллетристъ приносилъ въ цензуру объемистую повѣсть. — Я не могу пропустить четвертую главу. — Почему?
— Да какъ же! Вы пишете — „Орлеанскіе гусары, которыми въ свое время командовалъ Филиппъ Эгалптѳ, квартировали въ Воисенѣ ! Вы разглашаете расположеніе войскъ нашихъ союзниковъ.
— Помилуйте... Вѣдь болѣе ста лѣтъ назадъ..
— Не могу. Нѣмцы давно готовилось къ войнѣ и для нихъ каждое указаніе цѣнно. * *
*
Почему вы зачеркнули разсказъ? Я буду жаловаться предсѣдателю...
— Жалуйтесь, если вамъ угодно. У ваоъ написано: „Зима была удивительно холодной. Снѣгъ лежалъ тол
стымъ илотнымъ слоемъ . Что же, вы прикажете мнѣ допустить къ опубликованію метеорологическія свѣдѣнія, имѣющія такое большое значеніе для военныхъ операцій? Никогда-оъ! Пожалуйтесь, если хотите.
*
Поэтъ ожесточенно набрасывается на цензора. — За что? Почему?
— Циркуляръ. Вы вотъ что пишете:
„Раздѣлимъ мы съ тобой по братски Любовь и радость и цвѣты!
Тебя любить я буду адски- -
Оъ банкиромъ не измѣнишь ты... 1
— Сжальтесь, вѣдь это куплеты для кинематографа „Біолюдмила .
-— Оставьте! У васъ здѣсь явный призывъ къ коммунистическому отрою и возбужденіе вражды къ представителямъ крупной промышленности.
— Какъ хотите... Нѣтъ на васъ Бога.., Но почему же вы второй куплетъ вычеркнули, вѣдь тамъ же ничего нѣтъ:
„Въ поѣздъ съ Машенькой мы сядемъ, Рука, ноги обломаемъ.
— Вы меня извините, —вы цензоръ или я? Такъ вотъ вы меня и не учите. Въ вашихъ стихахъ прямое указаніе на разстройство желѣзнодорожнаго транспорта и участившіяся въ связи съ этимъ крушенія...
*
Вы, садисты краснаго карандаша, черкавшіе стихи и прозу, беллетристику и юморъ, философію и критику; вы, пугавшіе насъ циркулярами,—вы остались теперь не у дѣлъ. По наведеннымъ справкамъ, когда вы умрете и
васъ прямымъ безпересадочнымъ маршрутомъ отправятъ въ адъ, Вельзевулъ уготовитъ вамъ соотвѣтствующія муки. Подобно старику Танталу, вы будете окружены рукописями и въ рукахъ у васъ будетъ красный.карап
датъ. По какъ только вы захотите зачеркнуть гранку, воѣ рукописи исчезнутъ, какъ прекрасно сервированный танталовый завтракъ, И будете вы мучиться долго и ко вѣки вѣковъ. Мы, пишущіе, скажемъ по этому поводу: Placet. Бор. Мирскій.
КСТАТИ О Ф. И. ШАЛЯПИНѢ.
(Спѣшимъ напомнить).
Много пѣсенч) слыхалъ я въ родной сторонѣ, Не про радость, про горе въ нихъ пѣто.
Но одна лишь изъ нихъ въ душу врѣзалась мнѣ: Многи лѣта, мно оги лѣта!
Д:А.