А кадеты собрались, другъ друга съ побѣдой поздравляютъ, обнимаются! Тошиехонько ... А потомъ стала я старѣть да
дряхлѣть; изъ карающей Немезиды-то въ приживалку превратиласьіѵ А отпѣтый-то мой, Марковъ II, тотъ прямо говорилъ:
«—- Вамъ, маменька, давно ужъ пора изнѣженное™ нравовъ съ его выеокоттревосходительсшомъ предаться: годыто, вѣдь, уходятъ!
«— Эхъ, всякое было! Помню разъ, дремлю я въ уголочкѣ... вдругъ свистъ.—Господи!—ндумаю,—дожила, это въ моемъ-то домѣ полицейскій свистокъ!—Оказалось,—Митро
фанушка шалитъ, Чхеидзе заглушить хотѣлъ. Да, милый, раныле-то ко мнѣ въ домъ гости въ мундирчикахъ какъ на великое судбище шли, — трепеща! И до сихъ поръ вспо
минать люблю, какъ военный прокуроръ Павловъ, со страху, шапку свою забылъ. Посмѣялась я тогда. А потомъ входили—какъ у себя—івъ конюшню помѣщикъ входитъ,—хлыстикомъ по ботфортамъ похлопывая. Извѣстно, если Марковъ II, какъ стоялый жеребецъ ржетъ, почему и не похло
пывать! Тоже много ихъ приходило, звѣздоносцевъ-то. Одинъ въ парламентѣ стоялъ передъ депутатами, а самъ все говорилъ:
«— Слава Богу, у насъ нѣтъ парламента! Такой недовѣрчивый!
«Помню, какъ другой говорилъ: — Не запугаете!
«А что ужъ тутъ запугивать, когда зубръ послѣдніе цвѣты гвоздики сожралъ, а октябристы совѣсть свою со
всѣмъ въ чашкахъ министерскаго чая утопили. Да, милый! Такъ вотъ я и существую. Эхъ, а вѣдь были же люди, гордые, смѣлые, — гдѣ-то они теперь? Была радость и вѣра въ побѣду, была-а...
Она наклонила голову, согбенная сидѣла на ступеняхъ, и уста ея тихо шептали (я едва разслышалъ): «Муромцевъ, Аникинъ, Іоллосъ, Герценштейнъ, Алексинскій». Тоска наполнила сердце!. .
—г Погоди, бѣдная русская конституція, погоди! Вѣдь опять идетъ работа, опять раздаются рѣчи, вся Россія, весь міръ слушаетъ ихъ! — закричалъ я.
— Не знаю, милый, стара, что ли, я стала, а не вѣрится! Гдѣ же имъ до тѣхъ, — тѣ орлы были!. Бѣгаютъ, суетятся:
«Мы тылъ, армія на насъ обопрется!» Первый разъ слышу,
чтобы можно было опереться на мягкое,.— на. языкъ. Эхъ, а правые бѣгутъ-то какъ! Въ такое-то время, когда врагъ у порога, когда тамъ герои-мученики бьются до послѣдней капли крови, а этихъ ко щамъ жирнымъ да кѣбабамъ своимъ домой потянуло! Измѣна вѣдь это, милый! Родинѣ измѣна!
Опять поникла она, и угрюмъ и усталъ былъ ея взоръ. — Что же будетъ-то, скажи?!
Вѣтеръ поднялся, не разслышалъ я словъ ея, но видѣлъ, при тускломъ свѣтѣ фонаря, какъ огнемъ бѣшенства заго
рѣлись глаза ея, видѣлъ, — поднялась рука ея, какъ бы разя
кого-то, и упалъ отъ этого жеста въ сѣрую грязь завядшій букетъ гвоздики, раскрылась одежда, и увидалъ, какъ мнѣ показалось, новый, расцвѣтшій ярко, букетъ гвоздики, — но это была красная рана, кровавая, незаживающая рана, которую нанесли ей 3-го іюня.
А. Радаковъ.
САМЪ ПО СЕБҌ. Ходитъ гоголемъ Семашка
По дворамъ.
На бекрень виситъ фуражка,
Вся съ дырамъ.
Ходитъ, бродитъ съ хворостиной,
Обился съ ногъ.
Ходитъ, бродитъ за скотиной
Пастушокъ.
— Ты заграй, моя волынка,
Ой; дуда!
Собирайся-ка, скотанка,
Во стада.
Эва!.. Солнце за дубравой
Занялось.
Аррршъ, корова за коровой,
Живва, хоссь ...
На луга да на овражки,
Скотъ честной!..
Сдалъ письмо вчера Семашкѣ Волостной.
А письмо-то объ тятяшкѣ, —
Любо-два!
Закружилась у Семашки
Голова.
Плохо пишетъ дядька Павелъ, —
Грамотей! Ишь, крюковъ какихъ наставилъ, —
Попотѣй!
На бумагѣ на шершавой
Уголькомъ: — «Спитъ твой тятька подъ Аршавой
Вѣчнымъ сномъ.
Отъ чижолой тятькѣ доли
Отдыхъ данъ, —
Скрылъ его на бранномъ полѣ
Чемоданъ.
И мое такое слово,
Что — трудись. Да за Павла Мигунова
Помолись» ... Ишь, ты!.. Спитъ теперь тятяшка ...
Ну, и спи.
Спи, — со стадомъ сынъ Семашка
Во степи.
Сынъ до снѣгу обойдется ...
Проживу!
Ну, а тятька, глянь, вернется
Къ Покрову.
Ты заграй, моя волынка,
Мой рожокъ ...
Собирайся-ка, скотинка,
На лужокъ. Синя дудка моя ...
Ухъ я! . . Ухъ я! .. Висялуха моя ...
Ухъ я! .. Ухъ я!. .
Евг. Вѣнскій.
СТУКЪ ВЪ СТҌНУ.
Когда въ Петроградъ прибыли первыя партіи бѣженскихъ бѣженцевъ, скупые на слова и спокойные англичане приняли этихъ людей чуждой имъ націи какъ своихъ ближнихъ. Никто не заботился о томъ, что предприметъ прави
тельство по отношенію къ нимъ. Двери частныхъ домовъ раскрывались предъ ними, имъ несли деньги, пищу и одежду. Англійскія дамы хвалились другъ предъ другомъ количествомъ сдѣланнаго ими для бѣженцевъ...
Когда въ Петроградъ прибыли первыя партіи бѣженцевъ изъ русскихъ городовъ, зажиточное населеніе столицы заволновалось.
— Чортъ ихъ знаетъ ... Что полиція-то смотритъ?! Напустили голодранцевъ, ход^ъ они по улицамъ... Жрать хотятъ, пить хотятъ, скоро воровать будутъ ...
— Ну, ужъ и воровать ...
— А какъ же ... Продадутъ за гроши послѣдній скарбъ, что дотащили сюда, а потомъ... — Неужели за гроши?
—- А какъ же? Кто имъ дорого дастъ, разъ жрать имъ нечего?!
— И хорошія вещи есть?
— Да у кого навѣрное золото или серебро было — все съ собой потащили...
— Вы знаете, это — мысль, надо сходить................
— Позвоните, если соберетесь... Я тоже загляну. Иной разъ бываетъ случай, что за безцѣнокъ такое достанешь ...
***
— Бѣженка ... Тоже, слово новое выдумали ... А зачѣмъ вы бѣжали-то вообще?
—- Простите, сударыня, обстоятельства...
— Ну, что тамъ, обстоятельства... Можетъ, вы отъ мужа, отъ дѣтей сбѣжали, я почему знаю?!.
— Вы, навѣрное, читали въ газетахъ, сударыня...
— А мало ли что въ газетахъ пишутъ... Вотъ вчера читала, какъ внучекъ дѣда въ селѣ торговомъ зарѣзалъ, а вы: «газеты, газеты» ... Что вамъ собственно нужно?
дряхлѣть; изъ карающей Немезиды-то въ приживалку превратиласьіѵ А отпѣтый-то мой, Марковъ II, тотъ прямо говорилъ:
«—- Вамъ, маменька, давно ужъ пора изнѣженное™ нравовъ съ его выеокоттревосходительсшомъ предаться: годыто, вѣдь, уходятъ!
«— Эхъ, всякое было! Помню разъ, дремлю я въ уголочкѣ... вдругъ свистъ.—Господи!—ндумаю,—дожила, это въ моемъ-то домѣ полицейскій свистокъ!—Оказалось,—Митро
фанушка шалитъ, Чхеидзе заглушить хотѣлъ. Да, милый, раныле-то ко мнѣ въ домъ гости въ мундирчикахъ какъ на великое судбище шли, — трепеща! И до сихъ поръ вспо
минать люблю, какъ военный прокуроръ Павловъ, со страху, шапку свою забылъ. Посмѣялась я тогда. А потомъ входили—какъ у себя—івъ конюшню помѣщикъ входитъ,—хлыстикомъ по ботфортамъ похлопывая. Извѣстно, если Марковъ II, какъ стоялый жеребецъ ржетъ, почему и не похло
пывать! Тоже много ихъ приходило, звѣздоносцевъ-то. Одинъ въ парламентѣ стоялъ передъ депутатами, а самъ все говорилъ:
«— Слава Богу, у насъ нѣтъ парламента! Такой недовѣрчивый!
«Помню, какъ другой говорилъ: — Не запугаете!
«А что ужъ тутъ запугивать, когда зубръ послѣдніе цвѣты гвоздики сожралъ, а октябристы совѣсть свою со
всѣмъ въ чашкахъ министерскаго чая утопили. Да, милый! Такъ вотъ я и существую. Эхъ, а вѣдь были же люди, гордые, смѣлые, — гдѣ-то они теперь? Была радость и вѣра въ побѣду, была-а...
Она наклонила голову, согбенная сидѣла на ступеняхъ, и уста ея тихо шептали (я едва разслышалъ): «Муромцевъ, Аникинъ, Іоллосъ, Герценштейнъ, Алексинскій». Тоска наполнила сердце!. .
—г Погоди, бѣдная русская конституція, погоди! Вѣдь опять идетъ работа, опять раздаются рѣчи, вся Россія, весь міръ слушаетъ ихъ! — закричалъ я.
— Не знаю, милый, стара, что ли, я стала, а не вѣрится! Гдѣ же имъ до тѣхъ, — тѣ орлы были!. Бѣгаютъ, суетятся:
«Мы тылъ, армія на насъ обопрется!» Первый разъ слышу,
чтобы можно было опереться на мягкое,.— на. языкъ. Эхъ, а правые бѣгутъ-то какъ! Въ такое-то время, когда врагъ у порога, когда тамъ герои-мученики бьются до послѣдней капли крови, а этихъ ко щамъ жирнымъ да кѣбабамъ своимъ домой потянуло! Измѣна вѣдь это, милый! Родинѣ измѣна!
Опять поникла она, и угрюмъ и усталъ былъ ея взоръ. — Что же будетъ-то, скажи?!
Вѣтеръ поднялся, не разслышалъ я словъ ея, но видѣлъ, при тускломъ свѣтѣ фонаря, какъ огнемъ бѣшенства заго
рѣлись глаза ея, видѣлъ, — поднялась рука ея, какъ бы разя
кого-то, и упалъ отъ этого жеста въ сѣрую грязь завядшій букетъ гвоздики, раскрылась одежда, и увидалъ, какъ мнѣ показалось, новый, расцвѣтшій ярко, букетъ гвоздики, — но это была красная рана, кровавая, незаживающая рана, которую нанесли ей 3-го іюня.
А. Радаковъ.
САМЪ ПО СЕБҌ. Ходитъ гоголемъ Семашка
По дворамъ.
На бекрень виситъ фуражка,
Вся съ дырамъ.
Ходитъ, бродитъ съ хворостиной,
Обился съ ногъ.
Ходитъ, бродитъ за скотиной
Пастушокъ.
— Ты заграй, моя волынка,
Ой; дуда!
Собирайся-ка, скотанка,
Во стада.
Эва!.. Солнце за дубравой
Занялось.
Аррршъ, корова за коровой,
Живва, хоссь ...
На луга да на овражки,
Скотъ честной!..
Сдалъ письмо вчера Семашкѣ Волостной.
А письмо-то объ тятяшкѣ, —
Любо-два!
Закружилась у Семашки
Голова.
Плохо пишетъ дядька Павелъ, —
Грамотей! Ишь, крюковъ какихъ наставилъ, —
Попотѣй!
На бумагѣ на шершавой
Уголькомъ: — «Спитъ твой тятька подъ Аршавой
Вѣчнымъ сномъ.
Отъ чижолой тятькѣ доли
Отдыхъ данъ, —
Скрылъ его на бранномъ полѣ
Чемоданъ.
И мое такое слово,
Что — трудись. Да за Павла Мигунова
Помолись» ... Ишь, ты!.. Спитъ теперь тятяшка ...
Ну, и спи.
Спи, — со стадомъ сынъ Семашка
Во степи.
Сынъ до снѣгу обойдется ...
Проживу!
Ну, а тятька, глянь, вернется
Къ Покрову.
Ты заграй, моя волынка,
Мой рожокъ ...
Собирайся-ка, скотинка,
На лужокъ. Синя дудка моя ...
Ухъ я! . . Ухъ я! .. Висялуха моя ...
Ухъ я! .. Ухъ я!. .
Евг. Вѣнскій.
СТУКЪ ВЪ СТҌНУ.
Когда въ Петроградъ прибыли первыя партіи бѣженскихъ бѣженцевъ, скупые на слова и спокойные англичане приняли этихъ людей чуждой имъ націи какъ своихъ ближнихъ. Никто не заботился о томъ, что предприметъ прави
тельство по отношенію къ нимъ. Двери частныхъ домовъ раскрывались предъ ними, имъ несли деньги, пищу и одежду. Англійскія дамы хвалились другъ предъ другомъ количествомъ сдѣланнаго ими для бѣженцевъ...
Когда въ Петроградъ прибыли первыя партіи бѣженцевъ изъ русскихъ городовъ, зажиточное населеніе столицы заволновалось.
— Чортъ ихъ знаетъ ... Что полиція-то смотритъ?! Напустили голодранцевъ, ход^ъ они по улицамъ... Жрать хотятъ, пить хотятъ, скоро воровать будутъ ...
— Ну, ужъ и воровать ...
— А какъ же ... Продадутъ за гроши послѣдній скарбъ, что дотащили сюда, а потомъ... — Неужели за гроши?
—- А какъ же? Кто имъ дорого дастъ, разъ жрать имъ нечего?!
— И хорошія вещи есть?
— Да у кого навѣрное золото или серебро было — все съ собой потащили...
— Вы знаете, это — мысль, надо сходить................
— Позвоните, если соберетесь... Я тоже загляну. Иной разъ бываетъ случай, что за безцѣнокъ такое достанешь ...
***
— Бѣженка ... Тоже, слово новое выдумали ... А зачѣмъ вы бѣжали-то вообще?
—- Простите, сударыня, обстоятельства...
— Ну, что тамъ, обстоятельства... Можетъ, вы отъ мужа, отъ дѣтей сбѣжали, я почему знаю?!.
— Вы, навѣрное, читали въ газетахъ, сударыня...
— А мало ли что въ газетахъ пишутъ... Вотъ вчера читала, какъ внучекъ дѣда въ селѣ торговомъ зарѣзалъ, а вы: «газеты, газеты» ... Что вамъ собственно нужно?