ТРОЕ*).
I.
Комната большая, но низкая.
Меблировка довольно однообразная: три стола, заваленные книгами, исписанной бумагой и газетами; три кровати, двѣ изъ которыхъ завалены тѣлами лежащихъ мужчинъ; и, наконецъ, три стула — ничѣмъ не заваленные
Третья кровать — пуста.
Зато у ея изголовья прибита черная дощечка, какъ на больничныхъ кроватяхъ.
А на дощечкѣ написано:
«Подходцевъ — млекопитающее; жвачное, и то не всегда. Заболѣлъ женитьбой 11 мая 19...
Выздоровѣлъ............................................................................ ...................................................................................................................................». — Клинковъ? — Ну?
— У моей кровати сзади стоитъ безносая старуха съ косой.
—* Худая? —* Очень.
—‘ Жаль. А то можно было бы зарѣзать ее этой косой и съѣсть.
— Клинковъ? — Ну?
— Увѣряю тебя, что тебѣ не нужны сѣрыя діагоналевыя брюки. Ну, на что они тебѣ?
— Нельзя, нельзя. И не заикайся объ этомъ.
— Ты и безъ нихъ обойдешься. Человѣкъ ты, все равно, красивый, мужественный —1 въ діагоналевыхъ ли брюкахъ или безъ нихъ. Наоборотъ, когда ты въ старыхъ, черныхъ — у тебя дѣлается очень такое благородное лицо. Римское. Ей Богу, Клинковъ, ну?
— Не проси, Громовъ. Все равно, это невозможно,
— Вѣдь я почему тебя прошу? Потому что — знаю — ты умный, интеллигентный человѣкъ. Въ тебѣ есть много чего-то этакого, знаешь, такого... ну, однимъ словомъ, чего-то замѣчательнаго. Ты выше этихъ побрякушекъ. Духъ твой высоко паритъ надъ земными суетными утѣхами и интеллектъ ...
— Не подмазывайся. Все равно, ничего не выйдетъ.
— Вотъ дубина-то африканская! Видалъ ли еще когданибудь міръ подобную мерзость!? Если ты хочешь знать,
эти брюки сидятъ на тебѣ, какъ на коровѣ сѣдло. Да и немудрено: стоитъ только въ любой костюмъ всунуть эти толстые обрубки, которые въ минуты сатанинской самонадѣянности ты называешь ногами, чтобы любой костюмъ вызвалъ всеобщее отвращеніе.
— А зато у меня благородное римское лицо, — засмѣялся Клинковъ. — Ты самъ же давеча говорилъ.
— Съ голоду, братъ, и не то еще скажешь. Собственно, у тебя лицо, съ моей точки зрѣнія, еще лучше чѣмъ рим
ское — оно напоминаетъ хорошо выпеченную булку. Только жаль, что въ нее запечены два черныхъ тусклыхъ таракана.
Клинковъ, не слушая товарища, закинулъ руки за голову и мечтательно прошепталъ:
— Пирожки съ ливеромъ... Я разрѣзываю пирожокъ, вмазываю въ нутро добрый кусокъ паюсной икры, масла и снова складываю этотъ пирожокъ. Онъ горячій, и масло таетъ тамъ внутри, пропитывая начинку... Я выпиваю рюмочку холодной англійской горькой, потомъ откусываю половину ливернаго пирожка съ икоркой ... Горяченькаго ...
— Чтобъ тебѣ подавиться этимъ пирожкомъ.
— Я иду даже на это. Давай раздѣлимъ трудъ: ты доставай мнѣ подобные пирожки, а я беру на себя — давиться ими.
— Хороша бываетъ вареная колбаса, положенная толстымъ ломтемъ на кусокъ развѣсного сѣраго хлѣба, — за
мѣтилъ непритязательный Громовъ и, помедливъ немного, сдѣлала, дипломатическій шагъ совсѣмъ въ другую область:
— Теперь, собственно говоря, въ свѣтѣ уже перестали носить сѣрыя діагоналевыя брюки. Это считается уста
рѣвшимъ. Мнѣ говорилъ одинъ прожигатель жизни, графъ.
*) См. разсказы въ предыдущ. №№ „Нов. Сат.*.
— Пусть меня убьютъ, если ты не выдумалъ сейчасъ этого графа.
— Свинья.
—- Серьезно?
— Хуже свиньи. Если бы ты былъ только свинья, я бы зажарилъ тебя и съѣлъ.
— Перешелъ бы, такъ сказать, въ самоѣды?
— Въ лопари, во всякомъ случаѣ. А знаешь, что я тебѣ скажу?
— Воображаю.
— Пойдемъ къ Подходцеву. У него, навѣрное, есть какой-нибудь харчъ.
II.
Лѣниво-ироническое выраженіе лица Клинкова измѣнилось. Будто вѣтромъ сдуло.
Онъ всталъ съ кровати, сжалъ губы и сказалъ твердо и значительно:
— Что бы съ нами ни случилось, не смѣй даже и говорить мнѣ объ этомъ. — Почему?
— Почему, почему? Да по тому самому, о чемъ и ты думаешь! По тому самому, по той самой причинѣ, по ко
торой и ты до сихъ поръ, выискивая самые различные и тупоумные способы нашего пропитанія, все время умал
чивалъ о Подходцевѣ! Казалось бы — до чего просто! У насъ нѣтъ денегъ, мы голодны. У насъ есть товарищъ и другъ Подходцевъ, у котораго есть деньги, припасы и сере
бряныя лопаточки для икры. Чего проще? Пойти къ то
варищу Подходцеву и воспользоваться всѣмъ этимъ! Однако,
ты до сихъ поръ, корчась на кровати отъ голодухи, даже не подумалъ объ этомъ?
Громовъ проворчалъ угрюмо:
— Однакоже, вотъ, — подумалъ.
Клинковъ снова вернулся на свою кровать, зарылъ лицо въ подушку и сказалъ неопредѣленнымъ тономъ:
— Однако, значитъ, ты очень голоденъ. Ты еще голоднѣе меня.
Громовъ молчалъ.
— Пойти къ Подходцеву!.. — снова началъ Клинковъ. — Конечно, Подходцевъ намъ будетъ очень радъ,
дастъ намъ все, что мы попросимъ, приласкаетъ насъ. Да!
Но вѣдь Подходцевъ теперь самъ себѣ не принадлежитъ. Подходцева нѣтъ! Онъ растворился. Мы найдемъ теперь не Подходцева, а «мужа Перепетуи Панкратьевны!» За
чѣмъ же мы будемъ обворовывать Перепетую? Когда мы у нихъ были въ. гостяхъ и ѣли разные деликатесы — ты ду
маешь, они мнѣ легко въ горло лѣзли, эти деликатесы? Подходцевъ — другъ намъ, но Перепетуя? Кто она намъ такая? Простая посторонняя женщина, свившая себѣ со своимъ самцомъ гнѣздо и не желающая, чтобы посторонніе самцы прилетали въ это гнѣздо лопать тѣхъ червяковъ, ко
торыхъ эта благополучная пара промыслила. Понялъ? У холостого Подходцева я заберу все, да еще наиздѣваюсь надъ нимъ, потому что онъ то же самое можетъ продѣлать со мной. У женатаго Подходцева я не возьму бутерброда съ колбасой.
Громовъ съ нѣкоторымъ удивленіемъ слѣдилъ за разгорячившимся Клинковымъ.
— Толстякъ! — со скрытымъ чувствомъ уваженія пробормоталъ онъ. — У тебя есть принципы?..
— Да-съ, — засмѣялся Клинковъ застѣнчиво и чутьчуть сконфуженно. — Только это такая вещь, которую нельзя зажарить на сливочномъ маслѣ и подавать съ картофельнымъ пюре.
— Гм ... да. Это скорѣе для наружнаго употребленія. Значитъ, Подходцевъ провалился?
— Да. Скорѣй я свои діагоналевыя пущу въ ходъ. — Ну, пусти! — Завтра.
— Смотри! Онѣ и сегодня вышли уже изъ моды, а завтра онѣ сдѣлаются на одинъ день старомоднѣе и еще больше упадутъ въ цѣнѣ.
— Вещь, которая теряетъ цѣну какъ модная, постепенно пріобрѣтаетъ цѣнность какъ античная, — сентенціозно замѣтилъ упрямый Клинковъ ...
Разсказъ Аркадія Аверченко.
I.
Комната большая, но низкая.
Меблировка довольно однообразная: три стола, заваленные книгами, исписанной бумагой и газетами; три кровати, двѣ изъ которыхъ завалены тѣлами лежащихъ мужчинъ; и, наконецъ, три стула — ничѣмъ не заваленные
Третья кровать — пуста.
Зато у ея изголовья прибита черная дощечка, какъ на больничныхъ кроватяхъ.
А на дощечкѣ написано:
«Подходцевъ — млекопитающее; жвачное, и то не всегда. Заболѣлъ женитьбой 11 мая 19...
Выздоровѣлъ............................................................................ ...................................................................................................................................». — Клинковъ? — Ну?
— У моей кровати сзади стоитъ безносая старуха съ косой.
—* Худая? —* Очень.
—‘ Жаль. А то можно было бы зарѣзать ее этой косой и съѣсть.
— Клинковъ? — Ну?
— Увѣряю тебя, что тебѣ не нужны сѣрыя діагоналевыя брюки. Ну, на что они тебѣ?
— Нельзя, нельзя. И не заикайся объ этомъ.
— Ты и безъ нихъ обойдешься. Человѣкъ ты, все равно, красивый, мужественный —1 въ діагоналевыхъ ли брюкахъ или безъ нихъ. Наоборотъ, когда ты въ старыхъ, черныхъ — у тебя дѣлается очень такое благородное лицо. Римское. Ей Богу, Клинковъ, ну?
— Не проси, Громовъ. Все равно, это невозможно,
— Вѣдь я почему тебя прошу? Потому что — знаю — ты умный, интеллигентный человѣкъ. Въ тебѣ есть много чего-то этакого, знаешь, такого... ну, однимъ словомъ, чего-то замѣчательнаго. Ты выше этихъ побрякушекъ. Духъ твой высоко паритъ надъ земными суетными утѣхами и интеллектъ ...
— Не подмазывайся. Все равно, ничего не выйдетъ.
— Вотъ дубина-то африканская! Видалъ ли еще когданибудь міръ подобную мерзость!? Если ты хочешь знать,
эти брюки сидятъ на тебѣ, какъ на коровѣ сѣдло. Да и немудрено: стоитъ только въ любой костюмъ всунуть эти толстые обрубки, которые въ минуты сатанинской самонадѣянности ты называешь ногами, чтобы любой костюмъ вызвалъ всеобщее отвращеніе.
— А зато у меня благородное римское лицо, — засмѣялся Клинковъ. — Ты самъ же давеча говорилъ.
— Съ голоду, братъ, и не то еще скажешь. Собственно, у тебя лицо, съ моей точки зрѣнія, еще лучше чѣмъ рим
ское — оно напоминаетъ хорошо выпеченную булку. Только жаль, что въ нее запечены два черныхъ тусклыхъ таракана.
Клинковъ, не слушая товарища, закинулъ руки за голову и мечтательно прошепталъ:
— Пирожки съ ливеромъ... Я разрѣзываю пирожокъ, вмазываю въ нутро добрый кусокъ паюсной икры, масла и снова складываю этотъ пирожокъ. Онъ горячій, и масло таетъ тамъ внутри, пропитывая начинку... Я выпиваю рюмочку холодной англійской горькой, потомъ откусываю половину ливернаго пирожка съ икоркой ... Горяченькаго ...
— Чтобъ тебѣ подавиться этимъ пирожкомъ.
— Я иду даже на это. Давай раздѣлимъ трудъ: ты доставай мнѣ подобные пирожки, а я беру на себя — давиться ими.
— Хороша бываетъ вареная колбаса, положенная толстымъ ломтемъ на кусокъ развѣсного сѣраго хлѣба, — за
мѣтилъ непритязательный Громовъ и, помедливъ немного, сдѣлала, дипломатическій шагъ совсѣмъ въ другую область:
— Теперь, собственно говоря, въ свѣтѣ уже перестали носить сѣрыя діагоналевыя брюки. Это считается уста
рѣвшимъ. Мнѣ говорилъ одинъ прожигатель жизни, графъ.
*) См. разсказы въ предыдущ. №№ „Нов. Сат.*.
— Пусть меня убьютъ, если ты не выдумалъ сейчасъ этого графа.
— Свинья.
—- Серьезно?
— Хуже свиньи. Если бы ты былъ только свинья, я бы зажарилъ тебя и съѣлъ.
— Перешелъ бы, такъ сказать, въ самоѣды?
— Въ лопари, во всякомъ случаѣ. А знаешь, что я тебѣ скажу?
— Воображаю.
— Пойдемъ къ Подходцеву. У него, навѣрное, есть какой-нибудь харчъ.
II.
Лѣниво-ироническое выраженіе лица Клинкова измѣнилось. Будто вѣтромъ сдуло.
Онъ всталъ съ кровати, сжалъ губы и сказалъ твердо и значительно:
— Что бы съ нами ни случилось, не смѣй даже и говорить мнѣ объ этомъ. — Почему?
— Почему, почему? Да по тому самому, о чемъ и ты думаешь! По тому самому, по той самой причинѣ, по ко
торой и ты до сихъ поръ, выискивая самые различные и тупоумные способы нашего пропитанія, все время умал
чивалъ о Подходцевѣ! Казалось бы — до чего просто! У насъ нѣтъ денегъ, мы голодны. У насъ есть товарищъ и другъ Подходцевъ, у котораго есть деньги, припасы и сере
бряныя лопаточки для икры. Чего проще? Пойти къ то
варищу Подходцеву и воспользоваться всѣмъ этимъ! Однако,
ты до сихъ поръ, корчась на кровати отъ голодухи, даже не подумалъ объ этомъ?
Громовъ проворчалъ угрюмо:
— Однакоже, вотъ, — подумалъ.
Клинковъ снова вернулся на свою кровать, зарылъ лицо въ подушку и сказалъ неопредѣленнымъ тономъ:
— Однако, значитъ, ты очень голоденъ. Ты еще голоднѣе меня.
Громовъ молчалъ.
— Пойти къ Подходцеву!.. — снова началъ Клинковъ. — Конечно, Подходцевъ намъ будетъ очень радъ,
дастъ намъ все, что мы попросимъ, приласкаетъ насъ. Да!
Но вѣдь Подходцевъ теперь самъ себѣ не принадлежитъ. Подходцева нѣтъ! Онъ растворился. Мы найдемъ теперь не Подходцева, а «мужа Перепетуи Панкратьевны!» За
чѣмъ же мы будемъ обворовывать Перепетую? Когда мы у нихъ были въ. гостяхъ и ѣли разные деликатесы — ты ду
маешь, они мнѣ легко въ горло лѣзли, эти деликатесы? Подходцевъ — другъ намъ, но Перепетуя? Кто она намъ такая? Простая посторонняя женщина, свившая себѣ со своимъ самцомъ гнѣздо и не желающая, чтобы посторонніе самцы прилетали въ это гнѣздо лопать тѣхъ червяковъ, ко
торыхъ эта благополучная пара промыслила. Понялъ? У холостого Подходцева я заберу все, да еще наиздѣваюсь надъ нимъ, потому что онъ то же самое можетъ продѣлать со мной. У женатаго Подходцева я не возьму бутерброда съ колбасой.
Громовъ съ нѣкоторымъ удивленіемъ слѣдилъ за разгорячившимся Клинковымъ.
— Толстякъ! — со скрытымъ чувствомъ уваженія пробормоталъ онъ. — У тебя есть принципы?..
— Да-съ, — засмѣялся Клинковъ застѣнчиво и чутьчуть сконфуженно. — Только это такая вещь, которую нельзя зажарить на сливочномъ маслѣ и подавать съ картофельнымъ пюре.
— Гм ... да. Это скорѣе для наружнаго употребленія. Значитъ, Подходцевъ провалился?
— Да. Скорѣй я свои діагоналевыя пущу въ ходъ. — Ну, пусти! — Завтра.
— Смотри! Онѣ и сегодня вышли уже изъ моды, а завтра онѣ сдѣлаются на одинъ день старомоднѣе и еще больше упадутъ въ цѣнѣ.
— Вещь, которая теряетъ цѣну какъ модная, постепенно пріобрѣтаетъ цѣнность какъ античная, — сентенціозно замѣтилъ упрямый Клинковъ ...