Рис. Вл. Лебедева.
ПАТРІОТЪ.
„Господа, у васъ есть кольца, браслеты, серьги и ненужныя золотыя укра
шенія, у васъ есть много золотыхъ бездѣлушекъ, и вашъ патріотическій долгъ — всю эту ненужную роскошь отнести въ Государственный Банкъ ...
(Изъ рѣчи А. И. Шингарева.)
Еще не забылось, какъ выкривилъ ротъ онъ, А за нимъ, ободранная и куцая, Визжа, бѣжала острота ... Куда, если умеръ, уткнуться ей?
Уже до неба плачей глыба, Но еще и еще откуда-то плачики,
Это цѣлыя полчища улыбочекъ и улыбокъ Ломали въ горѣ хрупкіе пальчики.
И вотъ, сквозь строй ихъ смокшихъ въ одинъ Оплошной обрыдавшійся Гаршинъ, Вышелъ ужасъ впередъ пойти, Весь въ похоронномъ маршѣ.
Размокло лицо и стало — кашица, Смятая морщинами на выхмуренномъ лбу, А если кто и смѣется, — кажется, Что ему разодрали губу.
В. Маяковскій.

БАБЬЕ ДҌЛО.

Передъ тѣмъ, какъ идти въ театръ, мама позвала денщика Тараса-Свербыуса и сказала ему:
—- Вы, Тарасъ, отправляйтесь сейчасъ въ дѣтскую. Володя легъ спать и боится оставаться одинъ въ ком
натѣ. Займите его тамъ ... Разскажите, что ли ... Вы, какъ солдатъ, должны все умѣть.
— Хиба жъ я -нянька? — удивился Свербыусъ.
— Ну, вотъ. Точно ребенку много надо. Разскажите одну, другую сказку, онъ и уснетъ. Вы знаете сказки? — Никакъ нѣтъ.
— Не знаете, такъ придумайте. Это такъ легко. Про звѣрей что-нибудь. Не особенно, конечно, страшно, а такъ, чтобы впечатлѣніе произвело. Ну, тамъ про канарейку и бабу-ягу. Идите.
— Вотъ сережечки золотыя, возьмите ихъ, г. кассиръ, — только ужъ съ женой, пожалуйста.
— Тарасъ Бульба, — позвалъ изъ-подъ одѣяла Володя. — Здѣсь.
— Бульба, сядь на кровать.
Мальчикъ высунулъ голову и, немного подумавъ, спросилъ:
— Бульба, ты въ звѣринцѣ былъ? — Вездѣ былъ.
— Слона видѣлъ? «Начинается оказка», подумалъ денщикъ и отвѣтилъ: —- Слонъ мой папа.
Володя взвѣсилъ отвѣтъ и резонно замѣтилъ: — У слоновъ человѣки не родются.
— У которыхъ слоновъ. У которыхъ родятся, а у которыхъ нѣтъ.
Володя съ любопытствомъ осмотрѣлъ денщика. — Неужели ... ты слоновскаго рода?
Лицо Свербыуса засіяло, какъ выпущенная съ Монетнаго Двора копейка.
— Я — слонъ.
Володя приподнялся и потрогалъ пальцемъ руку денщика. И не вѣря въ такую диковинную игру природы и под
даваясь соблазну пережить нѣсколько пріятныхъ минутъ въ компаніи слона, мальчикъ сказалъ:
— Бульба. Скамей по-слоновому.
Тарасъ всталъ, нахмурился и издалъ нѣсколько гортанныхъ звуковъ. Потомъ басомъ запѣлъ мотивъ неизвѣстной тягучей пѣсни.
— Будетъ, — попросилъ мальчикъ. Послѣ молчанія, онъ сказалъ:
— Плохо поютъ слоны. Хуже, чѣмъ въ граммофонѣ. О чемъ ты пѣлъ, Бульба?
— Чтобы ты спалъ. — Я не хочу.
Что-то вспомнивъ, мальчикъ хитро улыбнулся. — Бульба, а гдѣ же твой хоботъ?
Не желая терять позиціи, Свербыусъ отвѣтилъ: — Хоботъ нѣмецъ въ плѣнъ взялъ.
— Ой, — испугался мальчикъ, — развѣ ты воевалъ, Бульба?
Свербыусъ усмѣхнулся.
— Гдѣ же есть такой солдатъ, который не воевалъ съ
германомъ?

ЧУДОВИЩНЫЯ ПОХОРОНЫ.

Мрачные до чернаго вышли люди, Тяжко и чинно выстроились въ городѣ, Будто сейчасъ набираться будетъ
Хмурыхъ монаховъ черный орденъ.
Трауръ вороновъ, выкаймленный подъ окна, Небо, въ бурю крашеное, —
Все было такъ подобрано и подогнано, Что волей-неволей ждалось страшное.
Тогда разверзлась, кряхтя и нехотя, Пыльнаго воздуха сухая охра,
Вылѣзъ изъ воздуха и началъ ѣхать
Тихій катафалкъ чудовищныхъ похоронъ.
Встревоженная ожила глазъ масса, Гору взоровъ въ гробъ бросили, —
И вдругъ изъ гроба прыснула гримаса, Послѣ:
Крикъ: «Хоронятъ умершій смѣхъ!» Изъ тысячегрудаго мѣха
Гремѣлъ, омилліоненный множествомъ эхъ, За гробомъ, который ѣхалъ.
И тбтчасъ же отчаяннѣйшаго плача ножи Врѣзались, заставивъ ничего не понимать.
Вотъ за гробомъ, въ плачѣ, старуха жизнь, Усопшаго смѣха сѣдая мать.
Къ кому же, къ кому, вернуться назадъ ей? Смотрите. Въ лысинѣ. Тотъ. Это большой и носатый,
Плачетъ армянскій анекдотъ.