удачно начатаго разговора, хмуро смотритъ въ уголъ немигающимъ ВЗГЛЯДОМЪ.
— А я чѣмъ виноватъ?
— Мерзавецъ, — тяжело дышитъ редакторъ, — изъ кого кандидата сдѣлалъ ...
— Сами же говорили — профиль такой, лобъ государственный ...
— Профиль ... Онъ говоритъ — профиль ... А если я тебя ... Читай, негодяй ...
Репортеръ судорожнымъ движеніемъ беретъ какую-то оффиціальную бумагу и начинаетъ быстро соображать о томъ, въ какой газетѣ ему могутъ дать вести уличныя происшествія.
—- Ну? — жутко спрашиваетъ редакторъ.
— Опровергаютъ ... А мнѣ освѣдомленное лицо ... — Въ глаза говоришь? Мнѣ? Редактору? Въ глаза?
-— Да вѣдь, швейцаръ, онъ все видитъ... Стоитъ внизу, а если глазъ наметался ...
— Я тебѣ намечу глаза ... — Опровергать? ...
— Еще спрашиваешь? .. Шесть тетокъ выкопалъ, мерзавецъ ... Бесѣду со свояченицей два раза... Господи, да если бы я могъ ... Иди, иди ... До трехъ ночи опровергай, подъ ротаціонной спать будешь ...
*
Черезъ десять часовъ послѣ этого разговора, газета, пахнущая островато-крѣпкимъ запахомъ краски, все еще пестритъ замѣтками о Каратынкнѣ.
«Будучи любезно принятъ, нашъ сотрудникъ узналъ, что прошлое Каратынкіна не позволяетъ говорить о его кандидатурѣ. Что это за прошлое? Освѣдомленное лицо намъ сооб
щаетъ, что еще въ гимназіи, куда Каратынинъ не попалъ за судимость, онъ обвинялся въ многоженствѣ. Конокрадство — вотъ любимое развлеченіе подрастающаго Каратынина, ко
торое онъ унаслѣдовалъ съ материнскимъ молокомъ отъ крестнаго отца, занимаясь этимъ со своими единодушными единомышленниками. Англійская болѣзнь, алчность, рахитизмъ и желаніе карьеры — были его постоянными спутниками. И недаромъ его двоюродная сестра, умершая на
сильственной смертью отъ сыпного тифа, говорила о томъ, что Каратыініину не сдѣлать себѣ карьеры. Освѣдомленное
лицо разсказало еще многое. Мягкая улыбка играла на его устахъ».
«Говоря о Каратынинѣ, наша газета, поднимая розничную цѣну въ виду дороговизны бумаги съ пяти на шесть копеекъ, имѣла въ виду другого кандидата. Не Каратынину спасать Россію! Ниже мы помѣщаемъ портретъ извѣстнаго общественнаго дѣятеля Мишукова, съ его благодарной внѣшностью и внутреннимъ обаяніемъ. Посѣтивъ его, нашъ
сотрудникъ ушелъ съ сообщеніемъ освѣдомленныхъ сферъ, что эта кандидатура ...»
* *
— Это кто? Мищуковъ? — спрашиваетъ черезъ двѣ недѣли редакторъ.
— Мищуковъ, — торжествующе говоритъ репортеръ. — Самъ далъ. А внизу автографъ: прошу фотографію вернуть. Самъ писалъ ... Вышелъ, а такой любезный самъ ... Молоденькій, сѣрыя брючки ...
— А здѣсь онъ старый ...
— То-то я думаю... Любезный, любезный, а все время говоритъ, что Мишукова дома нѣтъ ...
— Вы ужъ напишите... Все-таки первые открыли ...
— Нашъ, такъ сказать . .. Будетъ министромъ, вспомнитъ ...
— А вы потеплѣе отзовитесь ...
— Еще бы... У меня связь одна есть. Его тетка домовладѣлица, а сынъ ея студентъ... А моя квартирная хозяйка... — Вы ужъ все узнайте ... Наша газета ... — Можно прямо въ наборъ сдавать? ..
— Да чтобы покрупнѣе набрали ... Можетъ, другіе перепечатаютъ ...
Нѣкоторые люди ошибаются, говоря, что хамство не приноситъ дохода. Арк. Буховъ.
Сказки перепѣвныя. Шорохи и трели.
Липы бѣлоснѣжныя.
Бѣлый монастырь. Вечеромъ повитые,
Стонутъ фортепьяны, — Въ домикѣ Баратовой
Плещется матчишъ. Дремлетъ вечеръ матовый.
У лѣсной поляны
Шепчутся съ ракитою
Хатка и камышъ.
Ясность въ душу просится. Зори ясны, чисты.
Гдѣ рѣка извивами
Спряталась въ бурьянъ, — Ишь, —- костеръ подъ ивами
Жгутъ сминаристы.
«Веречумъ» доносится,
Безпечально-пьянъ. Умерло, схоронено
Все, чего хотѣлось,
Снами небывалыми
Звало за собой, Знойными хоралами
Въ знойномъ сердцѣ пѣлось. «Marche funebre» Бетховена
Таетъ за рѣкой. У калитокъ сѣмячки,
Лясы да балясы.
За глухими шторами
Сплетни да банчокъ. Говорятъ о «времечкѣ»,
О цѣнѣ на мясо.
Полонъ разговорами
Тихій городокъ. Скучно и томительно
Въ старомъ городишкѣ.
Телку бабка съ внучкою
Ищутъ, сбились съ ногъ. Чу, — летятъ стремительно
Съ неводомъ мальчишки.
Мчится рядомъ съ кучкою
Грязный пуделекъ; Лаетъ, заливается
Гимномъ ДіониСа ...
Гдѣ-то съ мандолиною
Плачетъ баритонъ. Ночка опускается.
Звѣздочки зажглися.
И надъ всей долиною
Звѣзды, тишь и сонъ ...
Евг. Вѣнскій.
УѢЗДНОЕ. Дали безмятежныя
Синей акварели.
Сказки повседневныя. Алой дымки ширь.
Старому изолгавшемуся сивому мерину пора уже лать покой... Устала лошадка за столько лѣтъ вранья... Пора ей и на отдыхъ...
Тѣмъ болѣе, что у этого знаменитаго мерина остался достойный преемникъ и замѣститель: „Обозрѣніе Театровъ .
Жизнь усложняется, и тамъ, гдѣ затрапезный старомодный меринъ вралъ добродушно, примитивно и откровенно, новый журнальный меринъ вретъ съ подковыркой.
Недавно, напр., „Обозр. Театровъ* напечатало слѣдующее не совсѣмъ грамотное произведеніе:
Вчера „Биржевыя Вѣдомости стали еще разъ, — который это по счету, —жертвой столько же полной неосвѣдомленности, сколько и самаго безцеремоннаго сочинительства своихъ театральныхъ репортеровъ .
Касаясь далѣе замѣтки о пріѣздѣ композитора, „Обозр. Театровъ* утверждаетъ, что
Глуховцевъ годъ тому назадъ скончался и, такимъ образомъ, абсолютно лишенъ возможности пріѣхать куда-либо для руковод
ства постановкой своего произведенія. Откуда могъ почерпнуть развязный репортеръ (г. Двинскій) такое нелѣпое свѣдѣніе, намъ, конечно, неизвѣстно. Вѣрнѣе всего, — кто-нибудь, зная о невѣ
жествѣ этого господина, умышленно провелъ (?) надъ нимъ столь злую .мистификацію .
Но прошло нѣсколько дней послѣ появленія этой замѣтки — и случилось чудо: покойникъ (уже годъ, какъ скончавшійся) пріѣзжаетъ вдругъ на представленіе своей оперы въ Народномъ Домѣ и даже выходитъ на вызовы публики!!.
Страшно!.. „Обозрѣніе Театровъ* умертвило безвиннаго человѣка, а онъ вдругъ сталъ „являться*.
И, все таки, мы предпочитаемъ прежняго сиваго мерина: тотъ, если и вралъ, такъ все таки не обвинялъ въ томъ же своего безвиннаго товарища по перу.
— А я чѣмъ виноватъ?
— Мерзавецъ, — тяжело дышитъ редакторъ, — изъ кого кандидата сдѣлалъ ...
— Сами же говорили — профиль такой, лобъ государственный ...
— Профиль ... Онъ говоритъ — профиль ... А если я тебя ... Читай, негодяй ...
Репортеръ судорожнымъ движеніемъ беретъ какую-то оффиціальную бумагу и начинаетъ быстро соображать о томъ, въ какой газетѣ ему могутъ дать вести уличныя происшествія.
—- Ну? — жутко спрашиваетъ редакторъ.
— Опровергаютъ ... А мнѣ освѣдомленное лицо ... — Въ глаза говоришь? Мнѣ? Редактору? Въ глаза?
-— Да вѣдь, швейцаръ, онъ все видитъ... Стоитъ внизу, а если глазъ наметался ...
— Я тебѣ намечу глаза ... — Опровергать? ...
— Еще спрашиваешь? .. Шесть тетокъ выкопалъ, мерзавецъ ... Бесѣду со свояченицей два раза... Господи, да если бы я могъ ... Иди, иди ... До трехъ ночи опровергай, подъ ротаціонной спать будешь ...
*
Черезъ десять часовъ послѣ этого разговора, газета, пахнущая островато-крѣпкимъ запахомъ краски, все еще пестритъ замѣтками о Каратынкнѣ.
«Будучи любезно принятъ, нашъ сотрудникъ узналъ, что прошлое Каратынкіна не позволяетъ говорить о его кандидатурѣ. Что это за прошлое? Освѣдомленное лицо намъ сооб
щаетъ, что еще въ гимназіи, куда Каратынинъ не попалъ за судимость, онъ обвинялся въ многоженствѣ. Конокрадство — вотъ любимое развлеченіе подрастающаго Каратынина, ко
торое онъ унаслѣдовалъ съ материнскимъ молокомъ отъ крестнаго отца, занимаясь этимъ со своими единодушными единомышленниками. Англійская болѣзнь, алчность, рахитизмъ и желаніе карьеры — были его постоянными спутниками. И недаромъ его двоюродная сестра, умершая на
сильственной смертью отъ сыпного тифа, говорила о томъ, что Каратыініину не сдѣлать себѣ карьеры. Освѣдомленное
лицо разсказало еще многое. Мягкая улыбка играла на его устахъ».
«Говоря о Каратынинѣ, наша газета, поднимая розничную цѣну въ виду дороговизны бумаги съ пяти на шесть копеекъ, имѣла въ виду другого кандидата. Не Каратынину спасать Россію! Ниже мы помѣщаемъ портретъ извѣстнаго общественнаго дѣятеля Мишукова, съ его благодарной внѣшностью и внутреннимъ обаяніемъ. Посѣтивъ его, нашъ
сотрудникъ ушелъ съ сообщеніемъ освѣдомленныхъ сферъ, что эта кандидатура ...»
* *
— Это кто? Мищуковъ? — спрашиваетъ черезъ двѣ недѣли редакторъ.
— Мищуковъ, — торжествующе говоритъ репортеръ. — Самъ далъ. А внизу автографъ: прошу фотографію вернуть. Самъ писалъ ... Вышелъ, а такой любезный самъ ... Молоденькій, сѣрыя брючки ...
— А здѣсь онъ старый ...
— То-то я думаю... Любезный, любезный, а все время говоритъ, что Мишукова дома нѣтъ ...
— Вы ужъ напишите... Все-таки первые открыли ...
— Нашъ, такъ сказать . .. Будетъ министромъ, вспомнитъ ...
— А вы потеплѣе отзовитесь ...
— Еще бы... У меня связь одна есть. Его тетка домовладѣлица, а сынъ ея студентъ... А моя квартирная хозяйка... — Вы ужъ все узнайте ... Наша газета ... — Можно прямо въ наборъ сдавать? ..
— Да чтобы покрупнѣе набрали ... Можетъ, другіе перепечатаютъ ...
Нѣкоторые люди ошибаются, говоря, что хамство не приноситъ дохода. Арк. Буховъ.
Сказки перепѣвныя. Шорохи и трели.
Липы бѣлоснѣжныя.
Бѣлый монастырь. Вечеромъ повитые,
Стонутъ фортепьяны, — Въ домикѣ Баратовой
Плещется матчишъ. Дремлетъ вечеръ матовый.
У лѣсной поляны
Шепчутся съ ракитою
Хатка и камышъ.
Ясность въ душу просится. Зори ясны, чисты.
Гдѣ рѣка извивами
Спряталась въ бурьянъ, — Ишь, —- костеръ подъ ивами
Жгутъ сминаристы.
«Веречумъ» доносится,
Безпечально-пьянъ. Умерло, схоронено
Все, чего хотѣлось,
Снами небывалыми
Звало за собой, Знойными хоралами
Въ знойномъ сердцѣ пѣлось. «Marche funebre» Бетховена
Таетъ за рѣкой. У калитокъ сѣмячки,
Лясы да балясы.
За глухими шторами
Сплетни да банчокъ. Говорятъ о «времечкѣ»,
О цѣнѣ на мясо.
Полонъ разговорами
Тихій городокъ. Скучно и томительно
Въ старомъ городишкѣ.
Телку бабка съ внучкою
Ищутъ, сбились съ ногъ. Чу, — летятъ стремительно
Съ неводомъ мальчишки.
Мчится рядомъ съ кучкою
Грязный пуделекъ; Лаетъ, заливается
Гимномъ ДіониСа ...
Гдѣ-то съ мандолиною
Плачетъ баритонъ. Ночка опускается.
Звѣздочки зажглися.
И надъ всей долиною
Звѣзды, тишь и сонъ ...
Евг. Вѣнскій.
УѢЗДНОЕ. Дали безмятежныя
Синей акварели.
Сказки повседневныя. Алой дымки ширь.
ПЕРЬЯ ИЗЪ ХВОСТА.
Старому изолгавшемуся сивому мерину пора уже лать покой... Устала лошадка за столько лѣтъ вранья... Пора ей и на отдыхъ...
Тѣмъ болѣе, что у этого знаменитаго мерина остался достойный преемникъ и замѣститель: „Обозрѣніе Театровъ .
Жизнь усложняется, и тамъ, гдѣ затрапезный старомодный меринъ вралъ добродушно, примитивно и откровенно, новый журнальный меринъ вретъ съ подковыркой.
Недавно, напр., „Обозр. Театровъ* напечатало слѣдующее не совсѣмъ грамотное произведеніе:
Вчера „Биржевыя Вѣдомости стали еще разъ, — который это по счету, —жертвой столько же полной неосвѣдомленности, сколько и самаго безцеремоннаго сочинительства своихъ театральныхъ репортеровъ .
Касаясь далѣе замѣтки о пріѣздѣ композитора, „Обозр. Театровъ* утверждаетъ, что
Глуховцевъ годъ тому назадъ скончался и, такимъ образомъ, абсолютно лишенъ возможности пріѣхать куда-либо для руковод
ства постановкой своего произведенія. Откуда могъ почерпнуть развязный репортеръ (г. Двинскій) такое нелѣпое свѣдѣніе, намъ, конечно, неизвѣстно. Вѣрнѣе всего, — кто-нибудь, зная о невѣ
жествѣ этого господина, умышленно провелъ (?) надъ нимъ столь злую .мистификацію .
Но прошло нѣсколько дней послѣ появленія этой замѣтки — и случилось чудо: покойникъ (уже годъ, какъ скончавшійся) пріѣзжаетъ вдругъ на представленіе своей оперы въ Народномъ Домѣ и даже выходитъ на вызовы публики!!.
Страшно!.. „Обозрѣніе Театровъ* умертвило безвиннаго человѣка, а онъ вдругъ сталъ „являться*.
И, все таки, мы предпочитаемъ прежняго сиваго мерина: тотъ, если и вралъ, такъ все таки не обвинялъ въ томъ же своего безвиннаго товарища по перу.