На утро слово «дрянь», отпечатанное въ десяткахъ тысячахъ экземпляровъ, разносится по всему свѣту, люди раз
ворачиваютъ свѣжій газетный листъ, читаютъ слово «дрянь» и тутъ же думаютъ про,себя: «Зге! Дѣйствительно, значитъ, дрянь, если объ этомъ говоритъ пресса, шестая или седьмая держава, — чортъ ихъ тамъ разберетъ».
***
«Смертью Пазухина» Художественный театръ еще разъ показалъ, какія широкія, большія возможности онъ въ себѣ таитъ.
Взялись люди за обыкновенную бытовую пьесу и сыграли ее по-обыкновенному, по-бытовому.
Большое это искусство — не перемудрить.
И удержаться отъ соблазна — большое мужество. Кромѣ того, большое мужество нашелъ въ себѣ театръ — провести всю пьесу съ довольно опредѣленнымъ налетомъ шаржа. Это спасло спектакль отъ скуки, отъ тягучести. Шаржъ иногда — мало замѣтная, но необходимая приправа. Когда соль есть въ супѣ, этого никто не замѢчаетъ; когда соли нѣтъ — противно проглотить даже ложку супа.
Изъ общаго хорошаго ансамбля декорацій, костюмовъ и игры, все-таки на голову выдавались двое: Москвинъ (сынъ Пазухина) и г-жа Шевченко (жена Фурначева, дочь Пазу
хина). Такой славной, сочной, живой кистью нарисовали оба — кряжистаго, расчетливаго лавочника и глупую, скучающую самку, великолѣпную въ своей самодовольной, величественной глупости ...
Въ „Синемъ Журналѣ.” появилась корреспонденція съ такимъ подзаголовкомъ :
„Отъ нашего лондонскаго боксера
Можно, дѣйствительно, подумать, что у „Син. Журнала* въ каждомъ городѣ есть свой боксеръ, который и пишетъ журналу друже
скія посланія. На этотъ разъ, молъ, писалъ нашъ лондонскій боксеръ, а потомъ напишетъ нашъ ныо-іоркскій боксеръ.
*
А вотъ чѣмъ занимается „Почтов. ящикъ* „Синяго Журнала″: „Автора „Фабричной дѣвицы“
проситъ сообщить свой адресъ А. Орлова, Петроградъ, Введенская пл„ д. 17 .
Какъ это понимать прикажете?
Въ скоромъ времени на страницахъ этого журнала мы прочтемъ такую дружескую переписку:
„Просятъ Марью Ивановну зайти къ Петру Николаевичу на чашку чаю″.
„Семенъ Семенычъ! Что вы со мной дѣлаете, ей Богу!* Эго называется — „семейный журналъ*.
*
Стиль „борьбоваго* рецензента „Петрогр. Курьера.
„...на 36-й минутѣ, залѣпивъ (?!) Мурзу ку молніеносный пріемъ, Яго всталъ, увѣренный, что онъ побѣдилъ.
Въ свое время Мурзукъ, зане-почемъ раскладывалъ этого самаго Яго“.
Страшная пьеса — «Смерть Пазухина».
Мы-то, русскіе, можемъ смотрѣть Щедринскую пьесу. Намъ ничего. Не такое еще переваривали.
Да и мало ли что можно насказать и сдѣлать у себя дома, въ своемъ семействѣ, при закрытыхъ дверяхъ.
Но иностранцу я ни за что бы не показалъ этой пьесы. Ибо послѣ лицезрѣнія этой пьесы такое возымѣетъ ино
странецъ мнѣніе о русскихъ людяхъ и о русской жизни, что пойти нужно послѣ этого русскому человѣку и повѣситься отъ стыда на русской осинѣ.
Впрочемъ, не такъ страшенъ чортъ, какъ его малюютъ. Въ стотысячной толпѣ, конечно, есть съ десятокъ боль
ныхъ какой-нибудь ужасной болѣзнью, или злодѣевъ, или нестерпимыхъ дураковъ. Разбавленный стотысячной толпой, этотъ десятокъ незамѣтенъ. Но въ паноптикумахъ основателемъ его стотысячная толпа презрительно отбрасы
вается, а выбираются съ исключительной любовью только злодѣи, больные ужасными болѣзнями и знаменитые дураки.
«Смерть Пазухина» тщательно оборудованный паноптикумъ, изъ котораго хочется скорѣе выскочить на чистый воздухъ, къ обыкновенной русской стотысячной толпѣ... Ффу! __________
Аѵе.
„Зане-почемъ.
Какое-то китайское слово.
Очевидно, имя китайскаго рецензента, пишущаго въ „Курьерѣ″.
*
Г-нъ Н. Киселевъ на страницахъ „Лукоморья″, въ разсказѣ „Весна″ описываетъ, какъ муха летала съ крошкой сахара:
На полу сидитъ муха и сосетъ свое дневное пропитаніе — крошку сахара. Я машу на нее рукой, и муха со своимъ про
питаніемъ срывается съ мѣста и садится мнѣ прямо на лобъ . Бѣдная муха, изъ которой г. Киселевъ... сдѣлалъ слона!
*
Гарольдъ въ „Кіевской Мысли″ — образно мыслить: „Всесильна власть денатурата, — Увы, еще сильнѣй „ханжа .
Мысль, хотя и образная, нуждалась для образованія „куплета″ еще въ двухъ строчкахъ, и г. Гарольдъ дописалъ:
„Прекрасныхъ словъ напрасна трата, Я на людей смотрю, дрожа .
Съ одинаковымъ успѣхомъ кіевскій поэтъ могъ бы дописать къ своей „образной″ мысли слѣдующее:
Ты въ каждомъ ближнемъ чувствуй брата. Ночь безначальная свѣжа. Или:
О радость сновъ, огни заката!
Тебя молю: не ѣшь съ ножа...
ворачиваютъ свѣжій газетный листъ, читаютъ слово «дрянь» и тутъ же думаютъ про,себя: «Зге! Дѣйствительно, значитъ, дрянь, если объ этомъ говоритъ пресса, шестая или седьмая держава, — чортъ ихъ тамъ разберетъ».
***
«Смертью Пазухина» Художественный театръ еще разъ показалъ, какія широкія, большія возможности онъ въ себѣ таитъ.
Взялись люди за обыкновенную бытовую пьесу и сыграли ее по-обыкновенному, по-бытовому.
Большое это искусство — не перемудрить.
И удержаться отъ соблазна — большое мужество. Кромѣ того, большое мужество нашелъ въ себѣ театръ — провести всю пьесу съ довольно опредѣленнымъ налетомъ шаржа. Это спасло спектакль отъ скуки, отъ тягучести. Шаржъ иногда — мало замѣтная, но необходимая приправа. Когда соль есть въ супѣ, этого никто не замѢчаетъ; когда соли нѣтъ — противно проглотить даже ложку супа.
Изъ общаго хорошаго ансамбля декорацій, костюмовъ и игры, все-таки на голову выдавались двое: Москвинъ (сынъ Пазухина) и г-жа Шевченко (жена Фурначева, дочь Пазу
хина). Такой славной, сочной, живой кистью нарисовали оба — кряжистаго, расчетливаго лавочника и глупую, скучающую самку, великолѣпную въ своей самодовольной, величественной глупости ...
Въ „Синемъ Журналѣ.” появилась корреспонденція съ такимъ подзаголовкомъ :
„Отъ нашего лондонскаго боксера
Можно, дѣйствительно, подумать, что у „Син. Журнала* въ каждомъ городѣ есть свой боксеръ, который и пишетъ журналу друже
скія посланія. На этотъ разъ, молъ, писалъ нашъ лондонскій боксеръ, а потомъ напишетъ нашъ ныо-іоркскій боксеръ.
*
А вотъ чѣмъ занимается „Почтов. ящикъ* „Синяго Журнала″: „Автора „Фабричной дѣвицы“
проситъ сообщить свой адресъ А. Орлова, Петроградъ, Введенская пл„ д. 17 .
Какъ это понимать прикажете?
Въ скоромъ времени на страницахъ этого журнала мы прочтемъ такую дружескую переписку:
„Просятъ Марью Ивановну зайти къ Петру Николаевичу на чашку чаю″.
„Семенъ Семенычъ! Что вы со мной дѣлаете, ей Богу!* Эго называется — „семейный журналъ*.
*
Стиль „борьбоваго* рецензента „Петрогр. Курьера.
„...на 36-й минутѣ, залѣпивъ (?!) Мурзу ку молніеносный пріемъ, Яго всталъ, увѣренный, что онъ побѣдилъ.
Въ свое время Мурзукъ, зане-почемъ раскладывалъ этого самаго Яго“.
Страшная пьеса — «Смерть Пазухина».
Мы-то, русскіе, можемъ смотрѣть Щедринскую пьесу. Намъ ничего. Не такое еще переваривали.
Да и мало ли что можно насказать и сдѣлать у себя дома, въ своемъ семействѣ, при закрытыхъ дверяхъ.
Но иностранцу я ни за что бы не показалъ этой пьесы. Ибо послѣ лицезрѣнія этой пьесы такое возымѣетъ ино
странецъ мнѣніе о русскихъ людяхъ и о русской жизни, что пойти нужно послѣ этого русскому человѣку и повѣситься отъ стыда на русской осинѣ.
Впрочемъ, не такъ страшенъ чортъ, какъ его малюютъ. Въ стотысячной толпѣ, конечно, есть съ десятокъ боль
ныхъ какой-нибудь ужасной болѣзнью, или злодѣевъ, или нестерпимыхъ дураковъ. Разбавленный стотысячной толпой, этотъ десятокъ незамѣтенъ. Но въ паноптикумахъ основателемъ его стотысячная толпа презрительно отбрасы
вается, а выбираются съ исключительной любовью только злодѣи, больные ужасными болѣзнями и знаменитые дураки.
«Смерть Пазухина» тщательно оборудованный паноптикумъ, изъ котораго хочется скорѣе выскочить на чистый воздухъ, къ обыкновенной русской стотысячной толпѣ... Ффу! __________
Аѵе.
„Зане-почемъ.
Какое-то китайское слово.
Очевидно, имя китайскаго рецензента, пишущаго въ „Курьерѣ″.
*
Г-нъ Н. Киселевъ на страницахъ „Лукоморья″, въ разсказѣ „Весна″ описываетъ, какъ муха летала съ крошкой сахара:
На полу сидитъ муха и сосетъ свое дневное пропитаніе — крошку сахара. Я машу на нее рукой, и муха со своимъ про
питаніемъ срывается съ мѣста и садится мнѣ прямо на лобъ . Бѣдная муха, изъ которой г. Киселевъ... сдѣлалъ слона!
*
Гарольдъ въ „Кіевской Мысли″ — образно мыслить: „Всесильна власть денатурата, — Увы, еще сильнѣй „ханжа .
Мысль, хотя и образная, нуждалась для образованія „куплета″ еще въ двухъ строчкахъ, и г. Гарольдъ дописалъ:
„Прекрасныхъ словъ напрасна трата, Я на людей смотрю, дрожа .
Съ одинаковымъ успѣхомъ кіевскій поэтъ могъ бы дописать къ своей „образной″ мысли слѣдующее:
Ты въ каждомъ ближнемъ чувствуй брата. Ночь безначальная свѣжа. Или:
О радость сновъ, огни заката!
Тебя молю: не ѣшь съ ножа...