Рис. В. Л.
Радость абонентовъ.
Въ нѣкоторыхъ провинціальныхъ городахъ процентная норма для евреевъ успѣшно проводится даже въ самыхъ неожиданныхъ областяхъ.
Въ пензенской газетѣ „Черноземъ находимъ слѣдующую картинку телефонныхъ нравовъ г. Пензы.
Абонентъ № 605 г-нъ 3. на-дняхъ просилъ соединить его съ какимъ-то номеромъ. Телефонистка мило и любезно отвѣтила: „Жиды могутъ подождать*.
Абонентъ поинтересовался узнать на телефонной станціи фамилію столь любезной телефонистки, но ему въ этомъ отказали, ссылаясь на то, что станція не можетъ установить фамилію юной телефонистки.
Къ чему устанавливать фамилію, когда, все равно, трудно ожидать, что благодарное населеніе спѣшно откроетъ сборъ на прижизненный памятникъ веселой дѣвицѣ!
Бытовые очерки.
Одинъ изъ берлинскихъ офиціозовъ разсказываетъ о черногорцахъ стилемъ объяснителя въ провинціальномъ звѣринцѣ.
Черногорцы не даютъ пощады никому. Но, съ другой стороны, нѣтъ почти никакой возможности брать въ плѣнъ и черногорскихъ солдатъ. Куда ни подвигается черногорскій воинъ, повсюду за нимъ по слѣдамъ идетъ его жена. И когда черногорецъ падаетъ, она од
нимъ прыжкомъ оказывается возлѣ него, хватаетъ на руки и уноситъ. Поэтому послѣ битвы на полѣ боя никогда не оказывается ни убитыхъ, ни раненыхъ черногорцевъ.
Если германская газета возмущена этимъ, то напрасно: во-первыхъ, лучше уносить раненаго мужа, чѣмъ ждать, когда здоровый мужъ унесетъ уворованный сундукъ; во-вторыхъ, взять въ плѣнъ черногорца трудно не потому, что его защищаетъ жена, а потому что черногорцы вообще не любятъ проводить свои досуги въ австрійскомъ плѣну, а въ-третьихъ — все это враки. Это, пожалуй, самое существенное.
Ягода безъ заглавія.
Недавно вѣнскій народный театръ собирался поставить вагнеровское „Кольцо Нибелунговъ*. Въ декораціяхъ „Кольца* большую роль играютъ, какъ извѣстно, скалы и утесы. Они приготовляются обыкно
венно изъ картона, который прикрѣпляется къ деревяннымъ доскамъ при помощи клейстера. Но для клейстера требуется мука, а муки въ Вѣнѣ нельзя получить безъ хлѣбной карточки. „Для того, чтобы по
ставить „Кольцо*, — сообщаетъ корреспондентъ мюнхенской газеты, — директоръ театра долженъ обзавестись достаточнымъ количествомъ хлѣбныхъ карточекъ. Надо надѣяться, что вѣнскія муниципальныя власти выдадутъ ихъ директору. Но если онѣ откажутся это сдѣлать, то постановку „Кольца* придется отложить до окончанія войны*.
Нѣмецкая военная цензура, очевидно, слѣдитъ и за авторами современныхъ беллетристическихъ вещей, чтобы герои не были слишкомъ обжорливы. Если же герой два раза въ день ѣстъ мясо, автора арестуютъ и предъявляютъ обвиненіе въ растратѣ національныхъ запасовъ.
Бурсаки-модернъ.
Почти во всѣхъ газетахъ были перепечатки изъ письма А. Зилоти о внутренней жизни Училища правовѣдѣнія. Помя
ловскій долженъ сконфузиться за свою „Бурсу . Правовѣды перещеголяли. Старшіе воспитанники „цукаютъ и издѣваются надъ младшими. Даже Меньшиковъ по этому поводу откликнулся почтительнымъ возмущеніемъ:
„Поражаетъ прежде всего идіотизмъ этой бытовой инквизиціи: „Цукаемыхъ, пишетъ г. Зилоти, спрашиваютъ, напримѣръ, что изъ себя представляетъ г. ** (изъ начальства)? Тогда всѣ опрашиваемые должны въ одно время плюнуть на полъ. Кто такой г. *** (изъ на
чальства)? Всѣ поднимаютъ правую ногу и визжатъ по-собачьи. Если кто-нибудь изъ опрашиваемыхъ дерзнетъ при этомъ улыбнуться, то его наказываютъ стояньемъ у колонны* и пр., и пр.
Не принимать участія въ преступномъ безобразіи считается „ханъ скимъ поведеніемъ*. За такое поведеніе сына г. Зилоти „лягали* ногами 18—19-лѣтніе подростки, набрасывались въ темномъ кори
дорѣ шестеро противъ одного (рекордъ благородства), обливали его водою и тащили въ спальню.*
«Вѣрьте глазамъ, а не лапамъ, — Глядите и не троньте портретъ: У Пушкина былъ дѣдъ арапомъ, И на арапа похожъ поѳть,
А вотъ на этомъ портретѣ
Ему бтъ-роду семь иль шесть» ... «Иванъ Ивановичъ! — закричали дѣти, — У насъ тоже вѣдь Пушкинъ есть!»
Безпорядокъ поднялся въ классѣ, Полсотни цвѣтныхъ глазъ
На маленькомъ остановились Васѣ, Будто видѣли его въ первый разъ.
Вьются волосы -грубо,
Кожа —- бронзовый тонъ,
И лобъ, и глаза, и губы —
Пушкинъ, — вылитый онъ ...
Проходили за годомъ -годы,
И въ довершенье случилось такъ Что Вася получилъ отъ природы Пару великолѣпныхъ бакъ.
Гуляя въ саду церковномъ,
Начитанныхъ плѣнялъ дѣвицъ; Говорилъ голосомъ ровнымъ,
Глядя изъ-подъ густыхъ -рѣсницъ.
Въ голосѣ звучало благородство. «Васъ, Маруся, не забыть прошу, Что, кромѣ внѣшняго сходства, Я и стихіи пишу» ...
Счастливъ о-нъ въ высшей мѣрѣ, Переѣхалъ жить въ Петроградъ. Гостепріимно раскрывая двери, Былъ Васенькѣ каждый радъ.
Васенькѣ пророчатъ славу,
А художники рисуютъ вразъ: «Пушкинъ пишетъ Полтаву»,
«Пушкинъ вспоминаетъ Кавказъ».
Но однажды сви-хнулся, видно, Вася, обходя вернисажъ: Стало ему обидно,
Возмутился Васенька нашъ.
Передъ писаннымъ съ него портретомъ Вершка свободнаго нѣтъ.
«Какъ художникъ сжился съ поэтмоъ!» «Какъ прекрасно понятъ -поэтъ!»
И крикнулъ Вася: «Не вѣрьте! Глядите, дураки, -на меня! Развѣ не видите, черти,
Что тамъ не Пушкинъ, а я?»
Въ отчаяньѣ упалъ на полъ,
А кругомъ никто не понималъ, Почему -онъ бился и плакалъ,
4 свои пушкинскія баки рвалъ.
Валентинъ Горянскій.
ПУШКИНЪ-ВАСЕНЬКА.
ВОЛЧЬИ ЯГОДЫ.
Радость абонентовъ.
Въ нѣкоторыхъ провинціальныхъ городахъ процентная норма для евреевъ успѣшно проводится даже въ самыхъ неожиданныхъ областяхъ.
Въ пензенской газетѣ „Черноземъ находимъ слѣдующую картинку телефонныхъ нравовъ г. Пензы.
Абонентъ № 605 г-нъ 3. на-дняхъ просилъ соединить его съ какимъ-то номеромъ. Телефонистка мило и любезно отвѣтила: „Жиды могутъ подождать*.
Абонентъ поинтересовался узнать на телефонной станціи фамилію столь любезной телефонистки, но ему въ этомъ отказали, ссылаясь на то, что станція не можетъ установить фамилію юной телефонистки.
Къ чему устанавливать фамилію, когда, все равно, трудно ожидать, что благодарное населеніе спѣшно откроетъ сборъ на прижизненный памятникъ веселой дѣвицѣ!
Бытовые очерки.
Одинъ изъ берлинскихъ офиціозовъ разсказываетъ о черногорцахъ стилемъ объяснителя въ провинціальномъ звѣринцѣ.
Черногорцы не даютъ пощады никому. Но, съ другой стороны, нѣтъ почти никакой возможности брать въ плѣнъ и черногорскихъ солдатъ. Куда ни подвигается черногорскій воинъ, повсюду за нимъ по слѣдамъ идетъ его жена. И когда черногорецъ падаетъ, она од
нимъ прыжкомъ оказывается возлѣ него, хватаетъ на руки и уноситъ. Поэтому послѣ битвы на полѣ боя никогда не оказывается ни убитыхъ, ни раненыхъ черногорцевъ.
Если германская газета возмущена этимъ, то напрасно: во-первыхъ, лучше уносить раненаго мужа, чѣмъ ждать, когда здоровый мужъ унесетъ уворованный сундукъ; во-вторыхъ, взять въ плѣнъ черногорца трудно не потому, что его защищаетъ жена, а потому что черногорцы вообще не любятъ проводить свои досуги въ австрійскомъ плѣну, а въ-третьихъ — все это враки. Это, пожалуй, самое существенное.
Ягода безъ заглавія.
Недавно вѣнскій народный театръ собирался поставить вагнеровское „Кольцо Нибелунговъ*. Въ декораціяхъ „Кольца* большую роль играютъ, какъ извѣстно, скалы и утесы. Они приготовляются обыкно
венно изъ картона, который прикрѣпляется къ деревяннымъ доскамъ при помощи клейстера. Но для клейстера требуется мука, а муки въ Вѣнѣ нельзя получить безъ хлѣбной карточки. „Для того, чтобы по
ставить „Кольцо*, — сообщаетъ корреспондентъ мюнхенской газеты, — директоръ театра долженъ обзавестись достаточнымъ количествомъ хлѣбныхъ карточекъ. Надо надѣяться, что вѣнскія муниципальныя власти выдадутъ ихъ директору. Но если онѣ откажутся это сдѣлать, то постановку „Кольца* придется отложить до окончанія войны*.
Нѣмецкая военная цензура, очевидно, слѣдитъ и за авторами современныхъ беллетристическихъ вещей, чтобы герои не были слишкомъ обжорливы. Если же герой два раза въ день ѣстъ мясо, автора арестуютъ и предъявляютъ обвиненіе въ растратѣ національныхъ запасовъ.
Бурсаки-модернъ.
Почти во всѣхъ газетахъ были перепечатки изъ письма А. Зилоти о внутренней жизни Училища правовѣдѣнія. Помя
ловскій долженъ сконфузиться за свою „Бурсу . Правовѣды перещеголяли. Старшіе воспитанники „цукаютъ и издѣваются надъ младшими. Даже Меньшиковъ по этому поводу откликнулся почтительнымъ возмущеніемъ:
„Поражаетъ прежде всего идіотизмъ этой бытовой инквизиціи: „Цукаемыхъ, пишетъ г. Зилоти, спрашиваютъ, напримѣръ, что изъ себя представляетъ г. ** (изъ начальства)? Тогда всѣ опрашиваемые должны въ одно время плюнуть на полъ. Кто такой г. *** (изъ на
чальства)? Всѣ поднимаютъ правую ногу и визжатъ по-собачьи. Если кто-нибудь изъ опрашиваемыхъ дерзнетъ при этомъ улыбнуться, то его наказываютъ стояньемъ у колонны* и пр., и пр.
Не принимать участія въ преступномъ безобразіи считается „ханъ скимъ поведеніемъ*. За такое поведеніе сына г. Зилоти „лягали* ногами 18—19-лѣтніе подростки, набрасывались въ темномъ кори
дорѣ шестеро противъ одного (рекордъ благородства), обливали его водою и тащили въ спальню.*
«Вѣрьте глазамъ, а не лапамъ, — Глядите и не троньте портретъ: У Пушкина былъ дѣдъ арапомъ, И на арапа похожъ поѳть,
А вотъ на этомъ портретѣ
Ему бтъ-роду семь иль шесть» ... «Иванъ Ивановичъ! — закричали дѣти, — У насъ тоже вѣдь Пушкинъ есть!»
Безпорядокъ поднялся въ классѣ, Полсотни цвѣтныхъ глазъ
На маленькомъ остановились Васѣ, Будто видѣли его въ первый разъ.
Вьются волосы -грубо,
Кожа —- бронзовый тонъ,
И лобъ, и глаза, и губы —
Пушкинъ, — вылитый онъ ...
Проходили за годомъ -годы,
И въ довершенье случилось такъ Что Вася получилъ отъ природы Пару великолѣпныхъ бакъ.
Гуляя въ саду церковномъ,
Начитанныхъ плѣнялъ дѣвицъ; Говорилъ голосомъ ровнымъ,
Глядя изъ-подъ густыхъ -рѣсницъ.
Въ голосѣ звучало благородство. «Васъ, Маруся, не забыть прошу, Что, кромѣ внѣшняго сходства, Я и стихіи пишу» ...
Счастливъ о-нъ въ высшей мѣрѣ, Переѣхалъ жить въ Петроградъ. Гостепріимно раскрывая двери, Былъ Васенькѣ каждый радъ.
Васенькѣ пророчатъ славу,
А художники рисуютъ вразъ: «Пушкинъ пишетъ Полтаву»,
«Пушкинъ вспоминаетъ Кавказъ».
Но однажды сви-хнулся, видно, Вася, обходя вернисажъ: Стало ему обидно,
Возмутился Васенька нашъ.
Передъ писаннымъ съ него портретомъ Вершка свободнаго нѣтъ.
«Какъ художникъ сжился съ поэтмоъ!» «Какъ прекрасно понятъ -поэтъ!»
И крикнулъ Вася: «Не вѣрьте! Глядите, дураки, -на меня! Развѣ не видите, черти,
Что тамъ не Пушкинъ, а я?»
Въ отчаяньѣ упалъ на полъ,
А кругомъ никто не понималъ, Почему -онъ бился и плакалъ,
4 свои пушкинскія баки рвалъ.
Валентинъ Горянскій.