Чужие дела.

Как будто-бы в последние годы в связи со всей изменившейся обстановкой, у нас становится все меньше и меньше времени и для своих дел,— и для дел наших соседей и зна
комых. Можно сказать, что сейчас, когда в нашу жизнь вошло так много новых интересов и нового труда, мы занимаемся делами наших ближних гораздо меньше, чем занимались до войны,—но может-быть, всетаки больше, чем бы следовало,— и чем-бы хотели наши соседи.
Сменяют одна другую исторические эпохи, а люди остаются людьми — и женщины женщинами. И теперь еще женщин любопытных и любящих поучать других более чем достаточно.
Еще и теперь есть семьи, в которых нельзя оставить открытым какое-нибудь письмо, в уверенности, что оно не
будет прочтено кем-нибудь из членов этой семьи. А в наших жилтовариществах, как в крохотных захолустных городках, все время передаются сведения о каждом из членов этой маленькой общины...
Здесь вся наша жизнь открыта для всех. Куда мы ходим утром, что может лежать в нашем портфеле, что наверное лежит в нашей базарной корзинке, что мы готовили сегодня и чем мы накормили нашу поденщицу — все ясно и открыто и казалось бы, что и разговаривать об этом неинтересно — ведь все на виду.
Да, но есть все-таки и то, о чем можно только догадываться. Что происходит за стенами нашей комнаты? Кто у нас был? О чем мы говорили?.. И, раз встав на почву такого инте
реса к жизням наших соседей, мы всегда найдем пищу для догадок и предположений, и найдем слушателей, готовых каждое наше самое шаткое предположение принять за доказанный и несомненный факт...
Таинственные сведения передаются из уст в уста... По дороге они разукрашиваются, распухают от всякого рода де
талей,— и доходят до последней слушательницы уже в форме почти-что готового романа или во всяком случае материала для судебной хроники...
Иногда становится немножко страшно и приятно — ведь если так легко создать репутацию чуть-ли не преступника для человека, в сущности ни в чем неповинного, то как может спрятаться от всевидящего ока своих соседей какой-нибудь действительный преступник?..
Но надо сказать, что это постоянное и бдительное наблюдение всех нас за тем, как идут дела наших соседей, нередко доставляет нам очень много удовольствия. Ведь мы только в исключительных случаях имеем возможность услыхать то, что говорится о нас и поэтому мы всегда склонны думать, что сплетня нас не коснулась, что мы выше всяких подозрений, а раз мы в стороне, то почему не перебрать косточки наших соседей... и материал — как это ни странно — всегда находится в изобилии.
Конечно, при теперешней скученности населения в крупных промышленных центрах, трудно жить бок-о-бок с чело
веком и не поинтересоваться, кто он и что он. Но вся беда в том, что почти никто из нас не останавливается на этой вполне понятной любознательности, а прямым путем перехо
дит к самому откровенному любопытству. Нам мало знать имя и фамилию человека и его профессию, нам нужно знать, сколько ему (чаще ей) лет, счастлива ли она, если не счастлива, то почему, не тот ли это человек, который хотел же
ниться на такой-то, не та ли это женщина, которая развелась с таким-то — и т. д. до бесконечности. И вот здесь мы уже переступаем какую-то невидимую границу,— и начинаем заботиться о чужих делах.
Есть еще и вторая ступень этого зла — когда мы не только интересуемся чужими делами, но и желаем принимать самое непосредственное участие в их ходе. Нам так хочется высказать свое мнение, хотя бы даже всегда никем непрошенное...
Мы начинаем с тонких намеков. Мы по крохотным частичкам извлекаем из нашей собеседницы нужные нам сведения, пользуясь для этого инструментами, едва-ли менее страшными, чем орудия пытки дантиста... Мы — выражаясь фигу
рально — загоняем нашу жертву в угол. Как это было?.. О, неужели? Вы так и сказали?.. А что он вам ответил?.. Итак, в результате получасовой работы вся суть дела перед нами ясна. Теперь надо действовать.
Я говорю в ваших же интересах, наверное скажут 80 женщин из 100, давая нам совет, исполнение которого самым
несомненным образом клонится к тому, чтобы еще больше запутать какое-нибудь запутанное положение.
Неправда, тысячу раз неправда, хочется ответить такой советчице. Вы говорите не из желания мне добра, а из желания принимать участие в чужой жизни, из праздного любо
пытства; — вы говорите, что вы много старше и много опытней меня. Согласна — вы старше — но несогласна, что опытней.
Потому-что если-бы у вас был опыт, то вы сказали-бы и себе и мне, что добрые три четверти семейных недоразумений погасли-бы сами собой, если бы в них не подливали масла какие-нибудь наши доброжелательницы.
Ни возраст, ни опыт, ни что-бы то ни было другое не могут служить основанием для того, чтобы мы совали наш нос туда, где его совершенно видеть не желают — неделикатность и бестактность всегда ими останутся, в каком-бы возрасте, и какие-бы умные люди их ни совершали. И если уж на то по
шло, я думаю, что чем старше преступник, чем он развитее и умнее, тем меньше может быть для него оправданий...
Но как быть тем, на кого с сознанием своего превосходства наседают друзья и соседи. Не попробовать ли противопоставить клин клину?—Вы говорите, что я тут то и тут посту
пила неправильно. Благодарю вас за то, что вы мне об этом говорите. И позвольте за искренность отплатить той же искрен
ностью. Знаете, мне совсем не понравилось ваше поведение, помните, на том собрании?! И напрасно вы говорите о такой-то, что она делает то-то и то-то—ведь я видела, что вы сами поступали почти также.
Может быть, это очень сильное лекарство, но лекарства редко бывают вкусны и приятны, такова уж их судьба.
Есть и другой сорт людей—это действительно расположенные к нам существа; только их доброта иногда приносит нам больше горя, чем принесла бы злоба...
Вы видели такую-то? Как она бледна! Наверное несчастна! Не знаю, что и думать о ней!
Конечно, эти слова сеют зерна любопытства в сердцах слушательниц. Наводятся справки, высказываются предположения; о данной женщине начинают говорить шопотом, полунамеками.
Ума не приложу, что с ней! Да, она такая скрытная! Бедная, бедная...
И вот ничего не подозревающая жертва, вся вина которой может быть состоит только в том, что она когда-нибудь пришла в кухню не выспавшаяся и усталая, становится предметом самого заботливого внимания со стороны своих соседей...
И вот, как легко и быстро наша излишняя забота о других портит им жизнь...
Если женская половина мирских печальников обычно интересуется семейной и внутренней жизнью человека, то мужская половина специализируется на деловой почве.
Вам знакомы эти люди, являющиеся к вам с таким видом, как будто у вас в доме покойник? Уже самый вид их не вну
шает вам спокойствия, у них так и написано на лице, что они не птицы радости, а птицы глубокой печали.
Не успев стереть капельки растаявшего снега с усов, они пускаются в свои мрачные предсказания.
Вы знаете — как бы вас не сократили... И следует ряд самых убедительных доказательств, почему это должно получиться...
А ваш дом переходит в такое то ведомство — куда вы денетесь, если вас будут выселять?..
Вы собираетесь в Крым? Разве вы не знаете, что там было в прошлом году? Приезжайте сами, если так хотите —
только уж не вздумайте брать с собою жену и детей, и так далее и так далее, целый поток самых чернильно-черных предсказаний и опасений.
Пусть они не сбудутся,— но свое дело они сделают и только очень немногие из нас, уставших от работы, порядком таки поистрепавших свои нервы за тяжелые годы разрухи,— только немногие из нас могут встретить такого мрачного ве
щуна тем, чем бы следовало — смехом. Кое-кому из нас все эти
мрачные предсказания все-таки западают в душу и отнимают у нас частичку так нужного нам покоя и отдыха.
Почему же люди так заняты чужими делами?
Если мы присмотримся к таким людям, то мы почти всегда видим, что на этом занятии специализируются люди, слишком мало занимающиеся собственными делами, лентяи и лодыри, никудышники.