видимъ то же обиліе жесткихъ и роскошныхъ скульптурныхъ мотивовъ, тѣ же скварчіонескія гирлянды и мастерски переданныя устойчивыя громады арокъ, столбовъ, колоннъ, улицъ. Характерными же примѣрами изображенія Мантеньей природы (выражаясь точнѣе, того страннаго міра, который у него играетъ роль природы) мы найдемъ въ «Распятіи» (Лувръ), въ «Геѳсимани(музей въ Турѣ), въ «Мадоннѣ съ каменоломней» (Уффици), въ «Святомъ Георгіи» (Венеціанская академія), въ «Поклоненіи волхвовъ» (Уффици).
Особенной «жестокостью» отличается пейзажъ луврскаго «Распятія», нѣкогда, вмѣстѣ съ двумя картинами въ Турскомъ музеѣ, составлявшаго
предэ-му алтарнаго образа въ Санъ Дзено (1456 — 59). Это одна изъ самыхъ страшныхъ картинъ, когда-либо сочиненныхъ человѣчествомъ, и главный ужасъ ея заключается въ ея изумительной декораціи, въ этой каменной, потрескавшейся площадкѣ, въ которую вбиты кресты, въ городѣ на возвы
шеніи, и защищенномъ, и угрожаемомъ уныло заостреннымъ утесомъ. Изъ-за Этой безотрадной мѣстности глядятъ подобные же холмы и горы, частью освѣщенные, частью прячущіеся въ полумракѣ. Справа чернымъ контуромъ на блѣдномъ, точно полярномъ небѣ вырѣзается ближайшая скала. По небу, по которому какъ будто никогда не ходило солнце, плывутъ безотрадными рядами клубящіяся или вытянутыя облака. Вообще, все на этой картинѣ носитъ отпечатокъ ужаса, съ земли сорваны ея зеленые, теплые покровы, и голымъ каменнымъ скелетомъ лежитъ она подъ унылымъ небосклономъ.
Мантенья въ этой картинѣ достигъ фортиссимо паѳоса. Но иныхъ, кромѣ патетическихъ, ногъ онъ вообще неспособенъ извлечь изъ своего искусства. Рисуетъ ли онъ «идиллію» отдыха на пути въ Египетъ или «праздникъ Пасхи» въ «Воскресеніи»23, декорація у него все та же — суровая, скорбная.
Какъ будто энтузіазмъ къ антикѣ въ его душѣ соединился съ какими-то византійскими пережитками, вполнѣ объяснимыми въ уроженцѣ Венеціанской области. Или въ немъ, дѣйствительно, проснулся римлянинъ-республи
всѣ скорѣе какими-то квиритами по духу. Изъ картинъ Мантеньи точно доносится лязгъ мечей гладіаторовъ и бряцаніе панцырей легіонеровъ. ОнѢ всѢ пропитаны духомъ Марса, жестокаго, неумолимаго, признающаго только свою желѣзную силу, считающаго важнѣе всего исполненіе велѣній своей воли, стремящагося къ безпредѣльной власти.
И то немногое, что намъ извѣстно изъ жизни Мантеньи, рисуетъ его намъ такимъ же настойчивымъ, жестокимъ человѣкомъ, видѣвшимъ предѣлъ всего въ величіи. Уже та выдержка, съ какою онъ добивался возведенія въ
25 Нѣкоторую «пасхальную радость» придаютъ турской «Геѳсимани» деревья на первомъ планѣ— тутовыя и .«иминныя, по и ихъ силуэты заклю
чаютъ въ себѣ что-то угрожающее. А какой ужасъ каменныя горы, изъ которыхъ деревья эти растутъ! Самая «Пасха — Воскресеніе» (въ Турѣ)
представляется наименѣе удачною изъ картинъ Мантеньи въ смыслѣ пейзажа. Деревья напомина
ютъ условныя схемы Лкопо Беллини, а во всемъ остальномъ слишкомъ чу вствуется подстроепность. Не первая ли это картина въ томъ сложномъ ансамблѣ, какимъ является алтарь Санъ Дзено?
Особенной «жестокостью» отличается пейзажъ луврскаго «Распятія», нѣкогда, вмѣстѣ съ двумя картинами въ Турскомъ музеѣ, составлявшаго
предэ-му алтарнаго образа въ Санъ Дзено (1456 — 59). Это одна изъ самыхъ страшныхъ картинъ, когда-либо сочиненныхъ человѣчествомъ, и главный ужасъ ея заключается въ ея изумительной декораціи, въ этой каменной, потрескавшейся площадкѣ, въ которую вбиты кресты, въ городѣ на возвы
шеніи, и защищенномъ, и угрожаемомъ уныло заостреннымъ утесомъ. Изъ-за Этой безотрадной мѣстности глядятъ подобные же холмы и горы, частью освѣщенные, частью прячущіеся въ полумракѣ. Справа чернымъ контуромъ на блѣдномъ, точно полярномъ небѣ вырѣзается ближайшая скала. По небу, по которому какъ будто никогда не ходило солнце, плывутъ безотрадными рядами клубящіяся или вытянутыя облака. Вообще, все на этой картинѣ носитъ отпечатокъ ужаса, съ земли сорваны ея зеленые, теплые покровы, и голымъ каменнымъ скелетомъ лежитъ она подъ унылымъ небосклономъ.
Мантенья въ этой картинѣ достигъ фортиссимо паѳоса. Но иныхъ, кромѣ патетическихъ, ногъ онъ вообще неспособенъ извлечь изъ своего искусства. Рисуетъ ли онъ «идиллію» отдыха на пути въ Египетъ или «праздникъ Пасхи» въ «Воскресеніи»23, декорація у него все та же — суровая, скорбная.
Какъ будто энтузіазмъ къ антикѣ въ его душѣ соединился съ какими-то византійскими пережитками, вполнѣ объяснимыми въ уроженцѣ Венеціанской области. Или въ немъ, дѣйствительно, проснулся римлянинъ-республи
канецъ? Скварчіоне путешествовалъ по Греціи, но ученики его оказались
всѣ скорѣе какими-то квиритами по духу. Изъ картинъ Мантеньи точно доносится лязгъ мечей гладіаторовъ и бряцаніе панцырей легіонеровъ. ОнѢ всѢ пропитаны духомъ Марса, жестокаго, неумолимаго, признающаго только свою желѣзную силу, считающаго важнѣе всего исполненіе велѣній своей воли, стремящагося къ безпредѣльной власти.
И то немногое, что намъ извѣстно изъ жизни Мантеньи, рисуетъ его намъ такимъ же настойчивымъ, жестокимъ человѣкомъ, видѣвшимъ предѣлъ всего въ величіи. Уже та выдержка, съ какою онъ добивался возведенія въ
25 Нѣкоторую «пасхальную радость» придаютъ турской «Геѳсимани» деревья на первомъ планѣ— тутовыя и .«иминныя, по и ихъ силуэты заклю
чаютъ въ себѣ что-то угрожающее. А какой ужасъ каменныя горы, изъ которыхъ деревья эти растутъ! Самая «Пасха — Воскресеніе» (въ Турѣ)
представляется наименѣе удачною изъ картинъ Мантеньи въ смыслѣ пейзажа. Деревья напомина
ютъ условныя схемы Лкопо Беллини, а во всемъ остальномъ слишкомъ чу вствуется подстроепность. Не первая ли это картина въ томъ сложномъ ансамблѣ, какимъ является алтарь Санъ Дзено?