ЗЕЛЕНЫЙ КУСТ

Рассказ Артема Веселого.
Расшитые пенистым узором вечерние моря заглатывают солнце, подобное яблоку, налитому огнем, и по утрам, ломая зори, солнце взлетает над дымчатыми морями, как козырной туз.
Страстями скручены города.
Древний камень прорастает властным железом, как мясо зверя прорастает костью. Города—сверкающие корабли, на которых человек выплывает к берегам, зава
ленным сказками и былью. Едина судьба городов.
Нагруженные зноем и холодом, грохотом и угаром, бегут года. Зиму топчет весна, и весну смывают ливни. В ветрах — птичьи тропы, солнечная зыбь, звездный разлив. На просторах кувыркаются и гоняются друг за другом сытые ветра. Капельная пена южных морей клочьями залепля
ет глаза, и дремучие рыбы-бродяги резвятся в зеленых морских пучинах.
Года бегут, как корабли, сорванные с золотых якорей. Солнцем выкованы их до
роги, бескопочпы пути, гавань их—вечность.
Андре никогда но думал о том, хорошо или плохо он живет. Все люди сто масти жили так, Так жили раньше. Так будут жить еще долго. Старик Китя-Пу к говаривал, что много думают только люди, которым легко достается кусок хлеба, и жизнь которых беззаботна и светла, как жизнь рыб.
Андре — кочегар. С малых лет он зарабатывает свой хлеб, и ему некогда думать о пустяках. Грудь, как колокол, жилистую шею и свисавшие ниже колон, вытянутые непосильной работой руки, - вот все, что он имеет.
Годы плаванья чередовались с длительными голодовками. Шумные портовые ка
баки менялись па кочегарки океанских пароходов.
Точно калифорнийское янтарное вино переливались страны и города, а люди мелькали, как минутки. Торопливо уползали окованные бирюзой, сверкающие зе
ленью материки. В широкой зыбко океана, словно малые детеныши, качались корабли.
Но Андре, был кочегаром. Ему нокогда глазеть по сторонам. Шестнадцать часов каждодневно он метался в аду кочегарки,
в реве гигантских ветрогонок. Два, а той три десятка таких жо прокопченных и задымленных парней локоть в локоть работали, задыхаясь в жаре, и отдыхали только в те короткие минуты, когди потрескав
шиеся в кровь губы припадали к холод
ному крану. Дни их были тусклы, как свет угольных лампочек.
Наверху, на палубе молодой кочегар появлялся довольно редко: когда от большой жары терял сознание и падал. В таких случаях всегда подбегал разоренный старшина. Его проклятия взвивались, подобные самумам в пустыне, он грозился вы
гнать лентяя и дармоеда в первом жо порту, хватал Андре в охапку, за
совывал головой в чугунную кадку, кототорой выбрасывали шлак, давал продолжительным свистком сигнал и лебедка тащила наверх.
Полдюжииы ведер воды,вылитой напорную кудрявую голову, приводили молодого кочегара в себя. Глаза слепило тропиче
ское солнце и сияющее море. Грудь, ровно парус, вздымалась от сильного ветра.
— Сакраменто, д нволо. — Геви, го. — Але.
Старшина награждал негра парой пинков, и Андре покорно лез в кадку, гремела лебедка, бросая ого обратно в брюхо кочегарки.
И в самую последнюю минуту он успевал глянуть на пассажиров, которые в сверкающих белизной одеждах, под растянутыми тентами, качались в тростниковых крес
лах, пили холодные, цветные воды и звенели смехом и рюмками.
Ни в каких других случаях Андре не полагалось показываться наверху
В короткие часы отдыха, уплетая бобовый суп, сдобренный машинным маслом, молодой кочегар, никогда не задумывался над том, почему-одни сушат свои глаза и сердца у топок, а другие качаются в тростниковых креслах и звенят смехом и рюмками.
Ударить показавшегося на глаза чернокожего считали своим долгом все, начиная от первого помощника и кончая коком, любившим плескать кипятком на черные икры. Только где-нибудь в далеком углу корабля среди своих товарищей Аидре чувствовал себя спокойно
Пустынны и глухи северные моря. Низко летят ширококрылые, льдистые ночи. Рыбачьи шхуны, кутаясь в туманы, как-при
зраки, скользят в свинцовых боенрёдельях. Уныло воет ветер в оснастке корабельной. Табунами бродят киты и китята. Гудки за
блудившихся пароходов кричат глухо и простуженно. В серых льдах тоскует глаз, тоскует сердце, в северных задумчивых морях.
А в жарких краях, подожженных солнцем, плавятся сыпучие пески, плавятся бе
лые дворцы, и сверкающие горячие дни бегают, как цветные бусы по нитке.
Смуглые океаны кутаются в шелке ветров. В корчах переплетаются экваториаль
ное, индийское и атлантическое течения. На просторах корабли борются с бурями.
Немало Андре видел на своем недолгой воку. Годы странствований для него не прошли бесследно.
На перекрестках великих морских дорог он видел нолуразвалипшиеся города—старые гнезда пиратов. После удачных набе
гов сюда свозилась добыча со всего мира: оружие из индийской стали, венецианский мрамор, диаберкирскио ткани, шкуры самих крупных персвдкнх ареланов, пышные афганские ковры, старые китайские шелка, что распластанные в воздухе по падали па землю. Но нс это была глав
ная добыча: в пиратские становища со всего мира свозились прекраснейшие женщины.
Пиратские города отцветают, осыпая мрамор дворцов; музыка угасла и песни их ветра разнесли по всем океанам. Рухнули старые крепостные стены, осажда
емые когда-то, ревущими ордаМи. Глаза, сверкающие в битвах и в любовных играх,
гордые головы и сердца, подобные боевым знаменам, и руки легко несущие в боях пудовые мочи — все истлело, все засыпано песком и веками. Теперь па пере
крестках великих морских дорог плачут бури, тоскливо кричат чайки, ,да па развалинах старых узких улиц реденько мож
но встретить сказочной красоты женщину, прямую пра-пра-правнучку пиратского гнезда.
Пятнадцатилетия парнем увезли Андро из Южной Африки, из деревни Домороро- Гаяно. Пять лет скитаний и бешеной борьбы за кусок хлеба но скрутили его муску
листой шеи. Побывав в южных и северных портах, повидав людей и -всякие диковины, он успел кое-чему научиться, и теперь без
боязненно смеялся, вспоминая маленькие хитрости Ака-Улу.
Моря кипит рыбой н гадами, южные города нежатся под солнцем, как спелые прямые фрукты. Южные города живут по ночам. Бумажные, промасленные фонари качаются над дверями кабаков. На затер
тых цынонках, в блаженном созерцании красных драконов, добрые люди отдыхают
от трудового дня. Сладок накур кальяна и гашиша. Глазастые ночи сипи и просторны. Утробой стон портовой красавицы.
С бокалом цветного пина она провожала Андре до выхода:
— Прощай, красавчик. Попутных ветров тебе, богатой жизни и побольше диких бурь на твою курчавую голову. Я пыо за блеск глаз твоих и за железную силу об‘- ятий твоих.
— Прощай, золотце.
Она залпом выпивала вино и кричала: — Вернись, Андре, и поцелуй, прижми меня еще разочек...
Андре возвращался и ломал ее, пока среди сотен чужих гудков не узнавал своего гудка; тогда целовал красавицу в самый последний разочек, в самый распоследний разочек чокался с ной сердцем-о-сердце и, смеясь, убегал.
Томительны месяцы и годы дальнего плаванья. Веселы и неумны-короткие, пья
ные радости, и часто гроши, заработанные каторжным трудом, спускались в какуюнибудь неделю в кругу” голоштанных приятелей.
Так жили все, так жил Андре.
... Караван вьется лентой меж песчаных холмов. Навстречу желтым походом ползла пустыня. Мелкий серебристый пе
сок поет под ногой, хрустит на зубах, засаривает глаза, и само солнце кажется загнившим и пылает оранжевым огнем.
Буря усиливается, взметая непроглядные тучи песку. Пара отставших верблюдов теряет направление, буря заворачивает их и со страшной силой гонит в недра пустыни. Скоро они скрываются из виду.
Головной погонщик рукояткой камчи легонько ударяет вожака-’верблюда по морде и протяжно кричит:
— Га-а-а а... Г-а-а-а.
Вожак останавливается. Останавливается весь караван.
Палашу господина, чтоб ее не сорвало, обкладывают тюками. Привязанные на ночь к железным кольям верблюды вытя
гивают, как гуси, шеи — признак крайней усталости — начинают дремать.
Андре, вместе с другими погонщиками, пока по стемноло, рыскает кругом, собирал дикую колючку и аргал для костров.
Ночь падает быстро, как меч.
В вывинченных в песке ямах мечутся костры. Люди у огня сушат обувь, греются и жуют остатки черных, ржавых су
харей. Господин сам отвязывает от вьюка последний мешок со льдом и, раздав всем по маленькому кусочку, уносит мешок с собой в палатку.
Всю ночь верблюды стонали. Пятки их давно были стерты и покрыты краснова
тыми, зловещими трещинами; спины их были сбиты вьюками; черные проплешины парши обтягивали запавшие бока; под мышками висели мозоли по кулаку; и наколенные мозоли были огромны.
Пытаясь укрыться от ветра, люди, кутаясь в разноцветное тряпье, спали между верблюдами и тоже стонали во сне: уже много дней всех мучила жажда, от голо
довки стали опухать ноги и болеть десны; позади осталось много недоль пул и, а конца его еще но предвиделось; где-то за мно
гими тысячами песчаных холмов лежала цветущая, зеленая страна, куда проби
рался господин, и наемные люди шли за ним, как завороженные.
Еще задолго до рассвета, головной погонщик Баба Курбан-Нур-Али, не торопясь, встал со своей камышовой, плетеной особым способом подстилки и, отойдя от кара
вана под ветер стал молиться, вглядываясь в звезды. Полсотпи лот он ходил по пу
стыне, никогда не гляди себе под ноги: но дороги, что неверны, как лукавые языки, а звезды выводили ого на. озера и колодцы, полные светлой воды. Но Баба-Курбап- Нур-Али знал счастливые звездные дороги, когда водил за собой паломников, проби