дах любовно помогая друг другу п не давая ни думать, ни заботиться об этом мужьям, которым незачем было тратить время на такие дела. Возвращаясь в пол
день обедать или вечером ужинать и науодя новорожденного, они только спрашивали :
— Мальчик?
II без слов одобрительно кивали головой.
Джшшоне вообще никогда не говорил. Всегда, когда ото требовалось в перего. порах с владельцами земли или с купцами в городе, он давал говорить компаньону. Спокойный и жесткий, с круглым выбритым лицом, сожженным солнцем, дергал он себя за левое ухо, слу
шал и взвешивал то, что нм говорилось в ответ, и от себя произносил слова два, не больше.
Буттиче, кудрявый и живой, со смехом, всегда светившимся в голубых гла
зах, подвижных и лукавых, приятными и ласковыми словами старался смягчать жесткость компаньона; но и владелец земли, и городской купец глядели больше н бесстрастные глаза упорного мол
чальника, а изящные манеры Буттиче не олько им ничего не говорили, но даже как будто надоедали.
Джшшоне был дерево с крепкими корнями; Буттиче—птица, которая, распе
вая, порхала между его ветвями. Никак нельзя было разобрать, было ли дерево довольно порханьем и пением этой птицы или нет. Если кто спрашивал: «Но п су а но дти, вы-то, что говорите?»—Джн
лионс подымал руку н указывал на свое ухо, держа его между большим п указательным пальцами и давая этим попять, что его дело было слушать, а говорить следовало его товарищу.
Тайна их дружной жизни была в том, что оба вменяли себе в долг никогда не давать одному превосходить в чем бы то пи было другого.
Они родились и выросли вместе на дальних высотах над Моитаперто; были
I рыми соперниками до тех пор, пока отцы их не поспешили поженить, как только они отбыли воинскую повинность, лишь бы они не уехали в Америку, как вся почти молодежь того местечка. Они сблизились между собой, благодаря жопам—двум двоюродным сестрам, и, чтобы не вредить друг другу теперь, когда они обзавелись семьями, они взялись за общее дело, заменив прежнее соперниче
ство соревнованием. Оба всегда были готовы на всякую работу и каждый ста
рался освободить товарища от наиболее тяжелой; и наградой за ото им было то удовлетворение, что оба чувствовали себя по всем равными и достойными один I ритого.
Теперь в шестой раз была беременна жена Буттиче. Роды ожидались со дня на день. У Джилиойе за два месяца до того родилась девочка; вечером во дворе, пока оба женщины при свете масляной лампы собирали глиняные чашки, в которых дети их ели похлебку, он исподтишка бросал косые взгляды на могу
чие бока жены своего компаньона, ко
торая до сих пор держала в равновесии их семьи.
* *
Наконец, утром, до зари, начались родовые боли. Буттиче вскочил и посту
чал в соседнюю дверь; кума тотчас же была готова; а мужчины с лопатами от
правились на работу пока па небе еще видны были звезды.
Не прошло и часа, как Джилионе показалось, что он слышит голос старшего мальчика, кричащего у ворот двора. Буттиче, работавший неподалеку, спросил:
— Тебе не кажется, что зовут?
— Да, кажется,—ответил Джилионе и, приставив обе руки ко рту, подал голос: — Ао-о-о!
Буттиче бросил лопату и побежал вверх по склону. Джилионе—за ним, и тоже
бегом.
Нашли во дворе большое смятение: за приотворенной дверыо комнаты Буттиче суетились дети, с трудом подымая и во
лоча по земле целые охапки грубого белья, простыни, скатерти, юбки, рубашки , которые рвала у них из рук жена Джилионе, с растрепанной головой, с дрожащими. окровавленными руками.
Роды произошли. Мальчик. Но у родильницы началось кровотечение; кровь текла в ужасающем изобилии, и не было
средств остановить ее. Необходимо было сейчас же г ривезтп врача из Фавары.
Буттиче, при виде жены в таком положении, стоял скорее раздосадованный, чем огорченный. Когда же Джилионе вытащил его наружу, на руках поднял, посадил на спину мула и, всунув ему веревку недоуздка, закричал:
— Спеши!
Рассерженный таким насилием, он отвечал не двигаясь, с побледневшим лицом:
А если я не хочу?
Спеши .ради бога! Неужто ты серьезно?
II Джилионе обоими руками толкнул сзади мула и дал ему хорошего пинка.
Через три часа Буттиче вернулся с причем. Только что он появился во дворе, при виде компаньона, кумы н детей, безмолвно п уныло ожидавших его, он понял, что все было кончено. Он так ц ду
мал; когда ехал, он предвидел уже эту встречу. Чувствовал жестокое раздра
жение; унижение и бешенство. Прежде смеявшиеся глаза его теперь- светились безумием.
— Как вы все хороши!—сказал он, слез с мула и остановился на пороге своей комнаты.
-Вытянувшись на кровати, жена его лежала, будто у нее в теле не осталось пи капли крови,—тверже и белее мрамора .
Посмотрел на нее недолго, будто не узнавал ее, такую длинную, вытянутую п белую; переступил порог комнаты, подошел к покойнице и спросил ее в тоне почти насмешки:
— Что ты сделала?
Джилионе тихо, тихо вошел за ним с женою и врачом, поднял руку и в знак сострадания положил ему на плечо. Но Буттиче стряхнул ее, содрогаясь, как животное, н закричал:
— Не трогать меня!—И вышел во двор.
Тут его с плачем обступили сыновья. Он нагнулся и охватил их всех руками, будто хотел собрать их в охапку и выкинуть вон.
— Что же вам .тут делать, пока вы живы?
Стоя на пороге комнаты, Джилионе сказал ему:
— О детях своих не думай. Жена моя теперь будет считать, что у ней двена
дцать их, а не шесть; покормит грудыо маленького и о тебе позаботится, как обо мне.
Буттиче, все еще нагнувшись над детьми, стрельнул в него снизу взглядом, сверкнувшим, как лезвие кожа. Ему показалось, что компаньон хочет его в ко
нец уничтожить своим великодушием те
перь, когда он только что стал жертвой такси несправедливости судьбы; и, не взглянув даже в последний раз на покойницу, точно и она этим утром изменила
ему, захотела ого унизить, оскорбить’ уничтожить, бросился бежать, оттолкнув детей, оттолкнув все и всех, выбежал в поле и спрятался далеко от дому под деревом, как раненое , на смерть животное.
Просидел там два дни и две ночи. При наступлении второй ночи он услыхал, что компаньон громко зовет его издали, потом все ближе и ближе по тропинкам между деревьев; услыхал и шаги его; еще чьи-то шаги, может быть, детские; притаился, задержав дыхание, н когда шаги н голоса удалились, радовался, что ге было открыто ого убежище. Впрочем, подняв глаза кверху, увидал между ли
сп; ой дерева луну, стоявшую на небе, и почувствовал, что она смотрит на него, вызывая в темной совести какое-то смущение: не то досаду, не то страх.
Подумал тогда вернуться на ферму. Конечно, тело жены теперь унесено. Компаньон вызывал его. чтобы показать, какого жена держит у груди его младенца и изображает собою мать другим его де
тям. Оказывают милость! Потом, как каждый вечер, все поели во дворе похлебки при свете масляной лампы и:
— Покойной ночи, пум! Мы идем ложиться.
II он запрется с женой и с цельным своим семейством в комнате, между тем, как он останется во дворе, наружи, один, без подруги, с своими сиротами. Ну, уж пет! Этого удовлетворения тот от него не получит, старый его соперник!
Вернулся на ферму утром на заре. С. ощетинившимися волосами, со впалыми щеками, с безумными глазами, с синяками вокруг глаз, разбудил детей, при
казал старшим помочь ему собрать вещи и навьючить их на мула.
Джилионе на этот шум вышел из соседней комнаты; постоял, посмотрел и спроси.’! :
— Что тй делаешь?
Буттиче свнсывал па полу большой узел платья; приподнялся, уставился глазами ему в лицо п ответил:
— Ухожу.
—- Куда? С ума сошел? возразил тот. Буттиче не отвечал; стал опять связы
вать на полу узел. Тогда Джилионе снова:
Зачем? У тебя горе, я знаю, и никто в этом тебе не поможет. Но другое все... ты п твои дети, здесь...
Буттиче снова поднялся; приложил палец ко рту:
Молчи. Мне надо уходить. — Да зачем?
— Не зачем. Надо мне. уходить.
— Так и уйдешь? Даже не сосчитавшись?
— Потом сосчитаемся. А теперь надо уходить.
Когда все вещи были уложены на мула н на осла, которые оба ему принадлежали, он сказал товарищу:
— Поди, принеси мне ту тварь. Джилионе всплеснул руками:
— Да ты вправду с ума сошел? Мон жена кормит его грудыо. Ты хочешь, чтобы он помер?
— Пусть помрет! Мне надо уходить. Джилионе бегом побежал, взял ново- рожденного и, отвернувшись, подал его.
— На, держи. Убирайся! Видеть тебя не хочу!
— Ты меня? — с насмешкой сказал Буттиче.—Представь, и я тебя!
Он погнал вперед осла и мула, и пошел за ними с пятерыми детьми, держа на руках новорожденного, у которого на синем ротике висела еще капелька молока.
Перевод с итальянского
А. Андреевой. Готовится к печати специальный богато иллюстрированный первомайский номер „0Г0НЪК&“,
день обедать или вечером ужинать и науодя новорожденного, они только спрашивали :
— Мальчик?
II без слов одобрительно кивали головой.
Джшшоне вообще никогда не говорил. Всегда, когда ото требовалось в перего. порах с владельцами земли или с купцами в городе, он давал говорить компаньону. Спокойный и жесткий, с круглым выбритым лицом, сожженным солнцем, дергал он себя за левое ухо, слу
шал и взвешивал то, что нм говорилось в ответ, и от себя произносил слова два, не больше.
Буттиче, кудрявый и живой, со смехом, всегда светившимся в голубых гла
зах, подвижных и лукавых, приятными и ласковыми словами старался смягчать жесткость компаньона; но и владелец земли, и городской купец глядели больше н бесстрастные глаза упорного мол
чальника, а изящные манеры Буттиче не олько им ничего не говорили, но даже как будто надоедали.
Джшшоне был дерево с крепкими корнями; Буттиче—птица, которая, распе
вая, порхала между его ветвями. Никак нельзя было разобрать, было ли дерево довольно порханьем и пением этой птицы или нет. Если кто спрашивал: «Но п су а но дти, вы-то, что говорите?»—Джн
лионс подымал руку н указывал на свое ухо, держа его между большим п указательным пальцами и давая этим попять, что его дело было слушать, а говорить следовало его товарищу.
Тайна их дружной жизни была в том, что оба вменяли себе в долг никогда не давать одному превосходить в чем бы то пи было другого.
Они родились и выросли вместе на дальних высотах над Моитаперто; были
I рыми соперниками до тех пор, пока отцы их не поспешили поженить, как только они отбыли воинскую повинность, лишь бы они не уехали в Америку, как вся почти молодежь того местечка. Они сблизились между собой, благодаря жопам—двум двоюродным сестрам, и, чтобы не вредить друг другу теперь, когда они обзавелись семьями, они взялись за общее дело, заменив прежнее соперниче
ство соревнованием. Оба всегда были готовы на всякую работу и каждый ста
рался освободить товарища от наиболее тяжелой; и наградой за ото им было то удовлетворение, что оба чувствовали себя по всем равными и достойными один I ритого.
Теперь в шестой раз была беременна жена Буттиче. Роды ожидались со дня на день. У Джилиойе за два месяца до того родилась девочка; вечером во дворе, пока оба женщины при свете масляной лампы собирали глиняные чашки, в которых дети их ели похлебку, он исподтишка бросал косые взгляды на могу
чие бока жены своего компаньона, ко
торая до сих пор держала в равновесии их семьи.
* *
Наконец, утром, до зари, начались родовые боли. Буттиче вскочил и посту
чал в соседнюю дверь; кума тотчас же была готова; а мужчины с лопатами от
правились на работу пока па небе еще видны были звезды.
Не прошло и часа, как Джилионе показалось, что он слышит голос старшего мальчика, кричащего у ворот двора. Буттиче, работавший неподалеку, спросил:
— Тебе не кажется, что зовут?
— Да, кажется,—ответил Джилионе и, приставив обе руки ко рту, подал голос: — Ао-о-о!
Буттиче бросил лопату и побежал вверх по склону. Джилионе—за ним, и тоже
бегом.
Нашли во дворе большое смятение: за приотворенной дверыо комнаты Буттиче суетились дети, с трудом подымая и во
лоча по земле целые охапки грубого белья, простыни, скатерти, юбки, рубашки , которые рвала у них из рук жена Джилионе, с растрепанной головой, с дрожащими. окровавленными руками.
Роды произошли. Мальчик. Но у родильницы началось кровотечение; кровь текла в ужасающем изобилии, и не было
средств остановить ее. Необходимо было сейчас же г ривезтп врача из Фавары.
Буттиче, при виде жены в таком положении, стоял скорее раздосадованный, чем огорченный. Когда же Джилионе вытащил его наружу, на руках поднял, посадил на спину мула и, всунув ему веревку недоуздка, закричал:
— Спеши!
Рассерженный таким насилием, он отвечал не двигаясь, с побледневшим лицом:
А если я не хочу?
Спеши .ради бога! Неужто ты серьезно?
II Джилионе обоими руками толкнул сзади мула и дал ему хорошего пинка.
Через три часа Буттиче вернулся с причем. Только что он появился во дворе, при виде компаньона, кумы н детей, безмолвно п уныло ожидавших его, он понял, что все было кончено. Он так ц ду
мал; когда ехал, он предвидел уже эту встречу. Чувствовал жестокое раздра
жение; унижение и бешенство. Прежде смеявшиеся глаза его теперь- светились безумием.
— Как вы все хороши!—сказал он, слез с мула и остановился на пороге своей комнаты.
-Вытянувшись на кровати, жена его лежала, будто у нее в теле не осталось пи капли крови,—тверже и белее мрамора .
Посмотрел на нее недолго, будто не узнавал ее, такую длинную, вытянутую п белую; переступил порог комнаты, подошел к покойнице и спросил ее в тоне почти насмешки:
— Что ты сделала?
Джилионе тихо, тихо вошел за ним с женою и врачом, поднял руку и в знак сострадания положил ему на плечо. Но Буттиче стряхнул ее, содрогаясь, как животное, н закричал:
— Не трогать меня!—И вышел во двор.
Тут его с плачем обступили сыновья. Он нагнулся и охватил их всех руками, будто хотел собрать их в охапку и выкинуть вон.
— Что же вам .тут делать, пока вы живы?
Стоя на пороге комнаты, Джилионе сказал ему:
— О детях своих не думай. Жена моя теперь будет считать, что у ней двена
дцать их, а не шесть; покормит грудыо маленького и о тебе позаботится, как обо мне.
Буттиче, все еще нагнувшись над детьми, стрельнул в него снизу взглядом, сверкнувшим, как лезвие кожа. Ему показалось, что компаньон хочет его в ко
нец уничтожить своим великодушием те
перь, когда он только что стал жертвой такси несправедливости судьбы; и, не взглянув даже в последний раз на покойницу, точно и она этим утром изменила
ему, захотела ого унизить, оскорбить’ уничтожить, бросился бежать, оттолкнув детей, оттолкнув все и всех, выбежал в поле и спрятался далеко от дому под деревом, как раненое , на смерть животное.
Просидел там два дни и две ночи. При наступлении второй ночи он услыхал, что компаньон громко зовет его издали, потом все ближе и ближе по тропинкам между деревьев; услыхал и шаги его; еще чьи-то шаги, может быть, детские; притаился, задержав дыхание, н когда шаги н голоса удалились, радовался, что ге было открыто ого убежище. Впрочем, подняв глаза кверху, увидал между ли
сп; ой дерева луну, стоявшую на небе, и почувствовал, что она смотрит на него, вызывая в темной совести какое-то смущение: не то досаду, не то страх.
Подумал тогда вернуться на ферму. Конечно, тело жены теперь унесено. Компаньон вызывал его. чтобы показать, какого жена держит у груди его младенца и изображает собою мать другим его де
тям. Оказывают милость! Потом, как каждый вечер, все поели во дворе похлебки при свете масляной лампы и:
— Покойной ночи, пум! Мы идем ложиться.
II он запрется с женой и с цельным своим семейством в комнате, между тем, как он останется во дворе, наружи, один, без подруги, с своими сиротами. Ну, уж пет! Этого удовлетворения тот от него не получит, старый его соперник!
Вернулся на ферму утром на заре. С. ощетинившимися волосами, со впалыми щеками, с безумными глазами, с синяками вокруг глаз, разбудил детей, при
казал старшим помочь ему собрать вещи и навьючить их на мула.
Джилионе на этот шум вышел из соседней комнаты; постоял, посмотрел и спроси.’! :
— Что тй делаешь?
Буттиче свнсывал па полу большой узел платья; приподнялся, уставился глазами ему в лицо п ответил:
— Ухожу.
—- Куда? С ума сошел? возразил тот. Буттиче не отвечал; стал опять связы
вать на полу узел. Тогда Джилионе снова:
Зачем? У тебя горе, я знаю, и никто в этом тебе не поможет. Но другое все... ты п твои дети, здесь...
Буттиче снова поднялся; приложил палец ко рту:
Молчи. Мне надо уходить. — Да зачем?
— Не зачем. Надо мне. уходить.
— Так и уйдешь? Даже не сосчитавшись?
— Потом сосчитаемся. А теперь надо уходить.
Когда все вещи были уложены на мула н на осла, которые оба ему принадлежали, он сказал товарищу:
— Поди, принеси мне ту тварь. Джилионе всплеснул руками:
— Да ты вправду с ума сошел? Мон жена кормит его грудыо. Ты хочешь, чтобы он помер?
— Пусть помрет! Мне надо уходить. Джилионе бегом побежал, взял ново- рожденного и, отвернувшись, подал его.
— На, держи. Убирайся! Видеть тебя не хочу!
— Ты меня? — с насмешкой сказал Буттиче.—Представь, и я тебя!
Он погнал вперед осла и мула, и пошел за ними с пятерыми детьми, держа на руках новорожденного, у которого на синем ротике висела еще капелька молока.
Перевод с итальянского
А. Андреевой. Готовится к печати специальный богато иллюстрированный первомайский номер „0Г0НЪК&“,