народное ликование, прошел на трибуну, снял шляпу, сделал привычный жест рукой, призывавгаий-к тишине и порядку, и, видимо, хотел начать говорить. Куда там! Его появление на трибуне вновь и еще больше подняло чувства рабочих масс, и все затрепыхало, застонало, зарукоплескало еще более, еще настойчивей и страстней.
И ото было 1-го мая 1917 года, когда социал-демократическая партия большевиков еще только-только начинала крепчать, вырастая в вихре и бурях февральской революции из самых глубин рабо
чих масс, перенеся лишь первый шквал апрельских выступлений, где она проявила себя, как истинная защитница ши
роко-народных прав от соглашательской унизительной и унижающей всех политики меньшевиков, с.-р. и других партий, так всегда охотно и много говоривших от лица народа.
Здесь, в этот радостно-красный день, уже было вполне ясно, что Владимир Ильич является истинным вождем народ
ных пролетарских масс, что именно он и пиито другой из вождей того времени говорит то, что действительно нужно, что понятно, что близко измученным длитель
ной Империалистической войной широко
народным, организованным и стихийным массам. И это на могли не понимать его политические враги от меньшевиков до кадетов включительно. II злоба, и ярость,
и клевета, и ненависть вили среди них. свое отвратительное гнездо, дабы обру
шиться на голову Владимира Ильича и вызвать к нему в ответ па эту всесветную истинную любовь народную, любовь угнетенного человечества к своему неизменному и неподкупному другу.
Еще и еще нетерпеливый жест, улыбка, взмах руки,—все, что так добродушно и настойчиво говорило:
— Накричались, довольно! Пора приниматься за дело...
И под замирающий рокот тысячеустного говора Владимир Ильич произнес одну из своих кратких пламенных речей, которые он так мастерски мог говорить экспромтом. Он указал на ясное, ужасное, быощее противоречие между призывами, лозунгами, требованиями всемирного кон
гресса социалистов всех стран, в честь и славу которых, по имя борьбы за которые устраивается повсюду первомайская демонстрация,—он указал резкими, пол
ными беспощадной откровенности сло
вами на все то противоречие, которое так ярко было заметно каждому, между вой
ной народов, избивающих друг друга по воле своих капиталистических прави
тельств, и братством трудящихся, во имя чего мы все здесь на площади. Резко подчеркнув изменническую роль полити
ческих соглашателей рабочего класса, он призвал наш пролетариат к объединению на истинно пролетарской платформе. И ои закончил возгласом: «Долой войну! Да здравствует мир и борьба за пролетарскую социалистическую революцию!».
Речь его по тем временам была очень рискованная. Шовинистического тумана было напущено всюду тьма-тьмущая. Б рабочей, особенно солдатской, среде еще не были изжиты ложно-патриотические призывы, лозунг «война до полной по
беды!» еще можно было сплошь и рядом встретить на митингах и других массовых выступлениях. Совет рабочих и солдатских депутатов, опутанный меньшевиками, тянул свою заунывную соглашательскую песню,—и вдруг, о, ужас! в разрез всем, напрекор тысячам резолюций,
как гром из ясного неба, грянул этот новый призыв, полились новые слова, будпщио сокровенные, глубокие чувства, затрагивающие ту боль и душевную муку, которые таились у каждого рабочего, у каждого крестьянина, у каждого солдата там, далеко в тайниках его истинного, неподдельного чувства, его сознания, его разума.
Когда говорил Владимир Ильич свое вдохновенное истинно-народное, глубоко революционное слово, невольно хотелось предугадать,как встретят эти его призывы, раз немения, как отзовутся тысячи и тысячи людей этой великой множествен
ной толпы, как примут это все те, чьим истинным, прирожденным вождем он являлся.
Настороженные толпы не прерывали его хлопками и, словно застывшие, с пылающими глазами слушали его молниеносное слово.
И он кончил могучим жестом, призывая всех вперед, к борьбе.
И вдруг что-то ухнуло, замерло к грянуло, точно разверзлось и застонало...
Нельзя сказать, что это была овация, что это были аплодисменты, что это были клики, нет, это было нечто большее, стон народный, громоподобный рокот человеческих голосов, какой-то восторг, переходивший в оцепенение, единая воля сотнетысячной массы исстрадавшихся сердец, одно во всем и все в одном, безмер
ное, долгое, беспрерывное ликование и гул земли... Никогда, нигде, я полагаю,
от самых древних лет человечества не было такой людской стихии, такого во
сторга и из явления воли народной, за которой была действительная воля всей страны. Люди делали все, что могли,чтобы
выразить свои чувства. Туча шапок словно стояла в воздухе,—-это народ беспрерывно кидал свои головные уборы, дабы хоть этим- вместе с кликами выра
зить спою солидарность, свою стихийную волю с тем, кто, как пророк, как вождь, пришел и взял невидимые и неведомые бразды правления великой страны в свои крепкие руки
«Вот оно всеобщее голосование тезисов и платформы Владимира Ильича»—подумал я тогда.
Вот оно—истинное признание своего вождя народом, который словно говорит ему:
«Восстань пророк! И виждь и внемли1 Исполнись волею моей!
И обходя моря и земли,
Глаголом жги сердца людей»!
Владимир Ильич сошел с трибуны и, видимо потрясенный и взволнованный, тихо, задумчиво шел среди этой необ ятной толпы, раздвигавшей свои волны перед тем, кого она, напрекор всем, уже признала своим пождем, а в его лицо ту
партию, от лица которой он только что говорил свое вещее слово.
— Домой!—тихо сказал Владимир Ильич, и мы прошли к автомобилю и под несмолкаемые клики толпы демонстрантов быстро скрылись с Марсова поля.
Все молчали. Чувствовалось великое напряжение. Владимир Ильич был очень задумчив и даже как-то грустен.
В 1918 году 1-е мая Владимир Ильич проводил уже в Москве. За этот головокружительный год произошло такое великое множество событий, что первомайская демонстрация совершалась в действительно совершенно новой обстановке. Рабочий класс революционной России впервые держал власть в своих собствен
ных руках. Никогда, пигде во вселенной еще не было празднования первого мая при таких неожиданных обстоятельствах. Это была первая очередная демон
страция после Октябрьской революции в знак международной солидарности. Все районы были на ногах, и великими пото
ками лилась человеческая стихия на Красную площадь под стены древнего Кремля, где теперь вытянулся громадный фронт братских могил борцов революции, погибших в первых кровавых боях Ок
тября во время вооруженного восстания
в Москве, во время первых битв нашей гражданской войны.
Пройдя мимо трибуны, где назначенные от правительства товарищи с Л. Д. Троцким и Я. М. Свердловым во главе прини
мали демонстрацию, я отделился от рядов демонстрантов и присоединился к рядам правительства, собиравшегося на трибуне. Мне хотелось поделиться впечатле
ниями с Владимиром Ильичей, и я знал, что он наверное сейчас находится на Кре
млевской стене, откуда ои хотел посмотреть на всю демонстрацию. Его выступление на площади должно было совершиться не
сколько поздней, когда демонстранты подойдут и займут площадь.
Я прошел в Кремль и поднялся на Кремлевскую стену, с которой когда-то Наполеон смотрел на пожар Москвы.
Владимир Ильич радостный ходил по широченному проходу стены, часто останавливаясь между зубцами стены и пристально смотря на площадь.
Я подошел к нему:
— Вы шли с демонстрантами! Я видел пас...—встретил меня Владимир Ильич, весело и юно смотря поблескивающими глазами.
— А как же?—ответил я ему.—Первого мая мы все должны быть там...
— Это хорошо, это верно...—одобрил Владимир Ильич,—не надо отрываться от масс, несмотря на всю занятость. Самое важное, — не потерять постоянную связь с массами. Надо чувствовать жизнь масс.
И он стал расспрашивать меня, что говорят между собой демонстранты, какое настроение в массах на площади, не отно
сятся ли по казенному к демонстрации, не Идут ли вынужденно, нет ли чувства, что выполняют приказ. Я подробно, что
знал, гуляя по стене, рассказывал все Владимиру Ильичу, останавливаясь на каждом сколько-нибудь красочном моменте.
— Все это необходимо записать,—говорил он мне.—Будущая история рада будет таким записям. Характеристика настроения масс в высшей степени интересна и важна...
Красная площадь псе более и более заполнялась, и, наконец, наступило время,
когда Владимиру Ильичу надо было ехать на площадь; а оттуда поздней на воинский парад на Ходынское поле.
Владимир Ильич па этот раз был очень краток, ограничившись лишь одним небольшим приветствием
Часам к пяти мы поехали на Ходынское поле, куда тянулось нескончаемое множество народа и шли войска.
Почти перед самым парадом один из
Набросок портрета В. И. Ленина, сделанный художником II. И. Бродским в 1920 году в Свердловском зале в Кремле, во время Все
российской партийной конференции. Набросок этот изображает момент произнесения В. И. Леи иным речи но поводу заключения мира с Польшей. Воспроизводится с подлинника, храня
щегося в архиве И. И. Бродского.
И ото было 1-го мая 1917 года, когда социал-демократическая партия большевиков еще только-только начинала крепчать, вырастая в вихре и бурях февральской революции из самых глубин рабо
чих масс, перенеся лишь первый шквал апрельских выступлений, где она проявила себя, как истинная защитница ши
роко-народных прав от соглашательской унизительной и унижающей всех политики меньшевиков, с.-р. и других партий, так всегда охотно и много говоривших от лица народа.
Здесь, в этот радостно-красный день, уже было вполне ясно, что Владимир Ильич является истинным вождем народ
ных пролетарских масс, что именно он и пиито другой из вождей того времени говорит то, что действительно нужно, что понятно, что близко измученным длитель
ной Империалистической войной широко
народным, организованным и стихийным массам. И это на могли не понимать его политические враги от меньшевиков до кадетов включительно. II злоба, и ярость,
и клевета, и ненависть вили среди них. свое отвратительное гнездо, дабы обру
шиться на голову Владимира Ильича и вызвать к нему в ответ па эту всесветную истинную любовь народную, любовь угнетенного человечества к своему неизменному и неподкупному другу.
Еще и еще нетерпеливый жест, улыбка, взмах руки,—все, что так добродушно и настойчиво говорило:
— Накричались, довольно! Пора приниматься за дело...
И под замирающий рокот тысячеустного говора Владимир Ильич произнес одну из своих кратких пламенных речей, которые он так мастерски мог говорить экспромтом. Он указал на ясное, ужасное, быощее противоречие между призывами, лозунгами, требованиями всемирного кон
гресса социалистов всех стран, в честь и славу которых, по имя борьбы за которые устраивается повсюду первомайская демонстрация,—он указал резкими, пол
ными беспощадной откровенности сло
вами на все то противоречие, которое так ярко было заметно каждому, между вой
ной народов, избивающих друг друга по воле своих капиталистических прави
тельств, и братством трудящихся, во имя чего мы все здесь на площади. Резко подчеркнув изменническую роль полити
ческих соглашателей рабочего класса, он призвал наш пролетариат к объединению на истинно пролетарской платформе. И ои закончил возгласом: «Долой войну! Да здравствует мир и борьба за пролетарскую социалистическую революцию!».
Речь его по тем временам была очень рискованная. Шовинистического тумана было напущено всюду тьма-тьмущая. Б рабочей, особенно солдатской, среде еще не были изжиты ложно-патриотические призывы, лозунг «война до полной по
беды!» еще можно было сплошь и рядом встретить на митингах и других массовых выступлениях. Совет рабочих и солдатских депутатов, опутанный меньшевиками, тянул свою заунывную соглашательскую песню,—и вдруг, о, ужас! в разрез всем, напрекор тысячам резолюций,
как гром из ясного неба, грянул этот новый призыв, полились новые слова, будпщио сокровенные, глубокие чувства, затрагивающие ту боль и душевную муку, которые таились у каждого рабочего, у каждого крестьянина, у каждого солдата там, далеко в тайниках его истинного, неподдельного чувства, его сознания, его разума.
Когда говорил Владимир Ильич свое вдохновенное истинно-народное, глубоко революционное слово, невольно хотелось предугадать,как встретят эти его призывы, раз немения, как отзовутся тысячи и тысячи людей этой великой множествен
ной толпы, как примут это все те, чьим истинным, прирожденным вождем он являлся.
Настороженные толпы не прерывали его хлопками и, словно застывшие, с пылающими глазами слушали его молниеносное слово.
И он кончил могучим жестом, призывая всех вперед, к борьбе.
И вдруг что-то ухнуло, замерло к грянуло, точно разверзлось и застонало...
Нельзя сказать, что это была овация, что это были аплодисменты, что это были клики, нет, это было нечто большее, стон народный, громоподобный рокот человеческих голосов, какой-то восторг, переходивший в оцепенение, единая воля сотнетысячной массы исстрадавшихся сердец, одно во всем и все в одном, безмер
ное, долгое, беспрерывное ликование и гул земли... Никогда, нигде, я полагаю,
от самых древних лет человечества не было такой людской стихии, такого во
сторга и из явления воли народной, за которой была действительная воля всей страны. Люди делали все, что могли,чтобы
выразить свои чувства. Туча шапок словно стояла в воздухе,—-это народ беспрерывно кидал свои головные уборы, дабы хоть этим- вместе с кликами выра
зить спою солидарность, свою стихийную волю с тем, кто, как пророк, как вождь, пришел и взял невидимые и неведомые бразды правления великой страны в свои крепкие руки
«Вот оно всеобщее голосование тезисов и платформы Владимира Ильича»—подумал я тогда.
Вот оно—истинное признание своего вождя народом, который словно говорит ему:
«Восстань пророк! И виждь и внемли1 Исполнись волею моей!
И обходя моря и земли,
Глаголом жги сердца людей»!
Владимир Ильич сошел с трибуны и, видимо потрясенный и взволнованный, тихо, задумчиво шел среди этой необ ятной толпы, раздвигавшей свои волны перед тем, кого она, напрекор всем, уже признала своим пождем, а в его лицо ту
партию, от лица которой он только что говорил свое вещее слово.
— Домой!—тихо сказал Владимир Ильич, и мы прошли к автомобилю и под несмолкаемые клики толпы демонстрантов быстро скрылись с Марсова поля.
Все молчали. Чувствовалось великое напряжение. Владимир Ильич был очень задумчив и даже как-то грустен.
В 1918 году 1-е мая Владимир Ильич проводил уже в Москве. За этот головокружительный год произошло такое великое множество событий, что первомайская демонстрация совершалась в действительно совершенно новой обстановке. Рабочий класс революционной России впервые держал власть в своих собствен
ных руках. Никогда, пигде во вселенной еще не было празднования первого мая при таких неожиданных обстоятельствах. Это была первая очередная демон
страция после Октябрьской революции в знак международной солидарности. Все районы были на ногах, и великими пото
ками лилась человеческая стихия на Красную площадь под стены древнего Кремля, где теперь вытянулся громадный фронт братских могил борцов революции, погибших в первых кровавых боях Ок
тября во время вооруженного восстания
в Москве, во время первых битв нашей гражданской войны.
Пройдя мимо трибуны, где назначенные от правительства товарищи с Л. Д. Троцким и Я. М. Свердловым во главе прини
мали демонстрацию, я отделился от рядов демонстрантов и присоединился к рядам правительства, собиравшегося на трибуне. Мне хотелось поделиться впечатле
ниями с Владимиром Ильичей, и я знал, что он наверное сейчас находится на Кре
млевской стене, откуда ои хотел посмотреть на всю демонстрацию. Его выступление на площади должно было совершиться не
сколько поздней, когда демонстранты подойдут и займут площадь.
Я прошел в Кремль и поднялся на Кремлевскую стену, с которой когда-то Наполеон смотрел на пожар Москвы.
Владимир Ильич радостный ходил по широченному проходу стены, часто останавливаясь между зубцами стены и пристально смотря на площадь.
Я подошел к нему:
— Вы шли с демонстрантами! Я видел пас...—встретил меня Владимир Ильич, весело и юно смотря поблескивающими глазами.
— А как же?—ответил я ему.—Первого мая мы все должны быть там...
— Это хорошо, это верно...—одобрил Владимир Ильич,—не надо отрываться от масс, несмотря на всю занятость. Самое важное, — не потерять постоянную связь с массами. Надо чувствовать жизнь масс.
И он стал расспрашивать меня, что говорят между собой демонстранты, какое настроение в массах на площади, не отно
сятся ли по казенному к демонстрации, не Идут ли вынужденно, нет ли чувства, что выполняют приказ. Я подробно, что
знал, гуляя по стене, рассказывал все Владимиру Ильичу, останавливаясь на каждом сколько-нибудь красочном моменте.
— Все это необходимо записать,—говорил он мне.—Будущая история рада будет таким записям. Характеристика настроения масс в высшей степени интересна и важна...
Красная площадь псе более и более заполнялась, и, наконец, наступило время,
когда Владимиру Ильичу надо было ехать на площадь; а оттуда поздней на воинский парад на Ходынское поле.
Владимир Ильич па этот раз был очень краток, ограничившись лишь одним небольшим приветствием
Часам к пяти мы поехали на Ходынское поле, куда тянулось нескончаемое множество народа и шли войска.
Почти перед самым парадом один из
Набросок портрета В. И. Ленина, сделанный художником II. И. Бродским в 1920 году в Свердловском зале в Кремле, во время Все
российской партийной конференции. Набросок этот изображает момент произнесения В. И. Леи иным речи но поводу заключения мира с Польшей. Воспроизводится с подлинника, храня
щегося в архиве И. И. Бродского.