смѣясь тревожно - призывнымъ смѣхомъ, сдѣлала такое движеніе, точно готовилась прыгнуть въ чащу и убѣжать. Но онъ про
тянулъ къ ней руки, ясно улыбаясь, онъ шепнулъ совсѣмъ тихо: «Пришла»? — И, поколебавшись мгновеніе, она приблизилась, позволила ему обнять себя и крѣпко прильнула къ его груди.
Власъ возвращался домой около одиннадцати часовъ ночи. Онъ вышелъ изъ лѣсу на дорогу и шелъ среди полей зеленой ржи, изрѣдка проходя черезъ небольшія березовыя рощицы.
Ночь была тепла, влажна. Тумапы стлались у рѣки. Трещали въ травѣ коростели. И вѣтеръ приносилъ запахъ свѣжаго сѣна.
Дома старуха-мать встрѣтила воркотней и упреками:
— Бродишь среди ночи, ровно нечистый. Добро бы, съ покосу шелъ, а то на
ко-ся. Люди всѣ объ сѣнѣ пекутся, а гы и не попе
чешься. Чѣмъ скотину кормить будемъ? Собакъ чужихъ набралъ полну из
кіі и четыре сѣрыхъ любопытныхъ глаза, еще подернутыхъ туманомъ сна, уставились на Власа. Тогъ, усѣвшись пода обра
за. за простой некрашеный столъ, жадно ѣлъ холодную картошку и, только покончивъ всю миску, отвѣтилъ:
—- Погоди, матушка. Дай мнѣ генерала отправить, все исполню.
Уже давно спалъ Власъ, давно спали на печи дѣти, а старуха вое ще бормотала,
жалуясь тихой мглистой ночи на домашніе непорядки.
Во дворѣ, подъ окнами, уже не первую ночь жалобно выла старая Діанка, которую давно не брали на охоту и жестоко кусали другія собаки. Предсмертная ужасная тоска слышалась въ ея протяжномъ горестномъ воѣ. И изрѣдка, въ отвѣтъ на него, изъ сѣней, гдѣ спали охотничьи собаки, слышался сердитый, точно угрожающій лай.
Власъ не слышалъ пи воя, ни лая. Сонъ его былъ., какъ всегда, крѣпокъ, и, про
снувшись, онъ чувствовалъ себя сильнымъ и бодрымъ. На разсвѣтѣ, взявъ съ собой Мирку и Каштана, онъ ушелъ въ имѣніе Танино. И первый, задолго до прихода
Власъ провелъ время, какъ было ему по душѣ, бродя одинъ съ собакой по болотамъ, по лѣсу. Пока охотники брали указанныя имъ поля, онъ готовилъ новыя, на слѣдующій день.
Пода вечеръ, усталый и голодный, онъ направился къ тому мѣсту рѣки, куда съ лодками п удочками должны были прибыть Емельяновы.
«Не опоздать бы, — думалъ Власъ, выходя на низкій, еще песконгеппый лугъ у рѣки. — Глядп, съ утра па покосъ пошли, поздно, чай, выбрались».
— „...Тяжелъ, чортъ,—съ искаженнымъ злобой лицомъ бормоталъ Петръ, спихивая въ воду ноги Власа.— Ажно упаришься съ имъ. — Весломъ его, весломъ...“
Емельяновыхъ, пилъ чай въ просторной свѣтлой кухнѣ ожидая выхода охотниковъ.
Когда подошли іЕматьяновы, хозяинъ имѣнія, старый генералъ, которому принадлежалъ воспитанникъ Власа Каштанъ, вы
шелъ на крыльцо, натягивая темныя пер
чатки. Власъ, веселый, словоохотливый, держа на цѣпи Каштана, стоялъ у крыльца.
— Собачка, какъ обточенная, — говорилъ онъ.—И до чего умна, сказать нельзя. Почитай, что безъ плетки выучилъ.
— Ну-ну, знаю тебя!—погрозилъ генералъ.—Ты съ собаками звѣрь, ничуть не жалѣешь.
— Какъ не жалѣю, Алексѣй Сергѣичъ! Мыслимо-ли дѣло... Какая собака. Съ иной безъ плетки ни шагу, а друга голосъ знаетъ.
Генералъ, не слушая Власа, сталъ уговариваться съ Емельяновыми, гдѣ они бу
дутъ ждать. Ѳеодоръ, всегда находившій рыбныя мѣста на рѣкѣ, долженъ былъ заготовить и лодку, и удочки, такъ какъ да
лекія поѣздки на охоту генералъ соединялъ съ рыбной ловлей.
Сговаривались долго. Условились къ вечеру сойтись на берегу, за деревней Ломы, и Власъ, оставивъ Каштана на барскомъ
«Въ шалашѣ, что-ль»?—пожалъ плечами Власъ и громко закричалъ:
— Эй, Петра, Хведоръ, гдѣ вы тамъ. Вылѣзайте.
Изъ шалаша выглянулъ Петръ, хмурый, точно заспанный.
— Чего орешь?—сердито бросилъ онъ. — Куда сгинули? Чай, пора и груду раекладать. Господа подъѣдутъ, чайку спро
сятъ. Кашу сварить О бѣщался, а самъ дрыхнешь.
— Дрыхнешь! Ты, лодырь, поработалъ бы съ мое—не такъ бы дрыхнулъ.
Власъ привязалъ Мирку, сложилъ у шалаша ружье, сумку и потянулся, разминая занѣмѣвшія отъ усталости плечи. Потомъ двинулся собирать сухіе сучья для костра. Но вышедшій изъ шалаша Ѳеодороъ позвалъ:
— Власъ! Пойдемъ-ка сюды! Тутъ мы выводокъ видали. И знатный,—сама матка матерая, страсть. — Гдѣ?
— А вотъ повыше по рѣкѣ. Да садись
„...Сквозь неплотно сплетенныя вѣтви виднѣлось закатное небо, охваченное алымъ пламенемъ. И было что-то угрожающее въ этомъ
тянулъ къ ней руки, ясно улыбаясь, онъ шепнулъ совсѣмъ тихо: «Пришла»? — И, поколебавшись мгновеніе, она приблизилась, позволила ему обнять себя и крѣпко прильнула къ его груди.
Власъ возвращался домой около одиннадцати часовъ ночи. Онъ вышелъ изъ лѣсу на дорогу и шелъ среди полей зеленой ржи, изрѣдка проходя черезъ небольшія березовыя рощицы.
Ночь была тепла, влажна. Тумапы стлались у рѣки. Трещали въ травѣ коростели. И вѣтеръ приносилъ запахъ свѣжаго сѣна.
Дома старуха-мать встрѣтила воркотней и упреками:
— Бродишь среди ночи, ровно нечистый. Добро бы, съ покосу шелъ, а то на
ко-ся. Люди всѣ объ сѣнѣ пекутся, а гы и не попе
чешься. Чѣмъ скотину кормить будемъ? Собакъ чужихъ набралъ полну из
бу, учпшь-учишь, да, чай,
господскимъ подачкамъ сытъ не будешь!
Оь печки свѣсились двѣ бѣлыя головен
кіі и четыре сѣрыхъ любопытныхъ глаза, еще подернутыхъ туманомъ сна, уставились на Власа. Тогъ, усѣвшись пода обра
за. за простой некрашеный столъ, жадно ѣлъ холодную картошку и, только покончивъ всю миску, отвѣтилъ:
—- Погоди, матушка. Дай мнѣ генерала отправить, все исполню.
Уже давно спалъ Власъ, давно спали на печи дѣти, а старуха вое ще бормотала,
жалуясь тихой мглистой ночи на домашніе непорядки.
Во дворѣ, подъ окнами, уже не первую ночь жалобно выла старая Діанка, которую давно не брали на охоту и жестоко кусали другія собаки. Предсмертная ужасная тоска слышалась въ ея протяжномъ горестномъ воѣ. И изрѣдка, въ отвѣтъ на него, изъ сѣней, гдѣ спали охотничьи собаки, слышался сердитый, точно угрожающій лай.
Власъ не слышалъ пи воя, ни лая. Сонъ его былъ., какъ всегда, крѣпокъ, и, про
снувшись, онъ чувствовалъ себя сильнымъ и бодрымъ. На разсвѣтѣ, взявъ съ собой Мирку и Каштана, онъ ушелъ въ имѣніе Танино. И первый, задолго до прихода
дворѣ, съ одной только Мирной отправился ва развѣдки.
Власъ провелъ время, какъ было ему по душѣ, бродя одинъ съ собакой по болотамъ, по лѣсу. Пока охотники брали указанныя имъ поля, онъ готовилъ новыя, на слѣдующій день.
Пода вечеръ, усталый и голодный, онъ направился къ тому мѣсту рѣки, куда съ лодками п удочками должны были прибыть Емельяновы.
«Не опоздать бы, — думалъ Власъ, выходя на низкій, еще песконгеппый лугъ у рѣки. — Глядп, съ утра па покосъ пошли, поздно, чай, выбрались».
— „...Тяжелъ, чортъ,—съ искаженнымъ злобой лицомъ бормоталъ Петръ, спихивая въ воду ноги Власа.— Ажно упаришься съ имъ. — Весломъ его, весломъ...“
Емельяновыхъ, пилъ чай въ просторной свѣтлой кухнѣ ожидая выхода охотниковъ.
Когда подошли іЕматьяновы, хозяинъ имѣнія, старый генералъ, которому принадлежалъ воспитанникъ Власа Каштанъ, вы
шелъ на крыльцо, натягивая темныя пер
чатки. Власъ, веселый, словоохотливый, держа на цѣпи Каштана, стоялъ у крыльца.
— Собачка, какъ обточенная, — говорилъ онъ.—И до чего умна, сказать нельзя. Почитай, что безъ плетки выучилъ.
— Ну-ну, знаю тебя!—погрозилъ генералъ.—Ты съ собаками звѣрь, ничуть не жалѣешь.
— Какъ не жалѣю, Алексѣй Сергѣичъ! Мыслимо-ли дѣло... Какая собака. Съ иной безъ плетки ни шагу, а друга голосъ знаетъ.
Генералъ, не слушая Власа, сталъ уговариваться съ Емельяновыми, гдѣ они бу
дутъ ждать. Ѳеодоръ, всегда находившій рыбныя мѣста на рѣкѣ, долженъ былъ заготовить и лодку, и удочки, такъ какъ да
лекія поѣздки на охоту генералъ соединялъ съ рыбной ловлей.
Сговаривались долго. Условились къ вечеру сойтись на берегу, за деревней Ломы, и Власъ, оставивъ Каштана на барскомъ
Но лодки уже виднѣлись у берега. Только онѣ были пусты, востеръ не дымилъ на берегу, не видно было никакихъ приготовленій къ ужину.
«Въ шалашѣ, что-ль»?—пожалъ плечами Власъ и громко закричалъ:
— Эй, Петра, Хведоръ, гдѣ вы тамъ. Вылѣзайте.
Изъ шалаша выглянулъ Петръ, хмурый, точно заспанный.
— Чего орешь?—сердито бросилъ онъ. — Куда сгинули? Чай, пора и груду раекладать. Господа подъѣдутъ, чайку спро
сятъ. Кашу сварить О бѣщался, а самъ дрыхнешь.
— Дрыхнешь! Ты, лодырь, поработалъ бы съ мое—не такъ бы дрыхнулъ.
Власъ привязалъ Мирку, сложилъ у шалаша ружье, сумку и потянулся, разминая занѣмѣвшія отъ усталости плечи. Потомъ двинулся собирать сухіе сучья для костра. Но вышедшій изъ шалаша Ѳеодороъ позвалъ:
— Власъ! Пойдемъ-ка сюды! Тутъ мы выводокъ видали. И знатный,—сама матка матерая, страсть. — Гдѣ?
— А вотъ повыше по рѣкѣ. Да садись
въ лодку, мы те укажемъ.
„...Сквозь неплотно сплетенныя вѣтви виднѣлось закатное небо, охваченное алымъ пламенемъ. И было что-то угрожающее въ этомъ