на пристань. У трапов каждый подвергается обыску.
Наши товарищи решают не группироваться, а рассылаться по пристани, смешаться с беженцами.
На противоположной стороне пристани стоит пзроход «Вятка». У его трапа группа людей начальнического вида. Позже выяснилось, что это были представители ашхабадского англоэсеровского правительства и местные, красноводские, власти — Кондаков, пристав Алания и другие.
Появляется знакомая фигура в высокой черной каракулевой папахе, с лихо подкрученны
ми усами. Это дашнак Лалаев — георгиевский кавалер, с нашего парохода. В сопровождении нескольких эсеровских дружинников он вклинивается в толпу, рыская глазами по сторонам.
Но вот Лалаев, как собака-ищейка, учуял добычу. В двух десятках шагов он увидел Степана Шаумяна и устремился к нему со злорадной усмешкой.
Началась настоящая охота...
Забрали и ведут нашего товарища Ивана Малыгина. Я не спускаю с него глаз. Но тут кто-то сзади грубо хватает меня за руку. Обо
рачиваюсь и вижу сначала дуло направленного на меня «кольта», а потом отвратительное, злобное лицо:
— Эй, ты! Идем, сволочь, нечего прятаться...
Минут сорок он таскал меня по пристани, по трюмам и каютам «Туркмена», методиче
ски постукивая по голове дулом пистолета и приговаривая:
— Ну, ну, показывай, где твой старший брат?! Вот этот? Нет? А во что он одет? Врешь, как это ты не знаешь?!
Раз пять я проходил мимо брата Сурена, чуть не задевая его плечом. Сурен слышал задаваемые мне вопросы и, скрываясь в толпе, издали, одними глазами, подбадривающе улыбался...
Бандит наконец устал. Еще раз с досадой он сильно стукнул меня по голове и, безнадежно махнув рукой, повел на «Вятку».
Большинство наших товарищей уже были здесь. Еще через час «охота» закончилась...
Беженцев загнали обратно на «Туркмен», а 35 человек остались на «Вятке» под усиленной охраной.
Английские офицеры подошли поближе. Прямо на палубе начался новый, уже более тщательный обыск. Грубо раздевали, рвали одежду, исследуя каждый шов, отбирали все, что казалось подозрительным.
Среди палачей оживление. Собравшись в кучку, они внимательно рассматривают бу
мажку, которую только что вытащили из кар. мана товарища Зевина.
— Что там такое, Яков? — тихо спросил Алеша.
Это был список товарищей, сидевших в бакинской тюрьме, тех, кого Зевин, как выборный староста, наделял продуктами, приносимыми с воли. В списке было 25 фамилий.
— Почему 25, ведь нас же было больше!
Да, больше. Но последние дни не все получали продукты через старосту Зевина. В списке не значились, например, испытанный большевик, крупный командир Красной Армии Самсон Канделаки, активный член Военно-революционного комитета Кавказской Красной Армии тов. Гигоян: оба они болели, лежали
ЗАПИСКА В. И. ЛЕНИНА С. ШАУМЯНУ ОТ 29 ИЮНЯ 1918 ГОДА.
Дорогой тов. Шаумян!
Шлю лучшие приветы и пожелания. Сталин в Царицыне. Письма шлите лучше через Сталина.
‘ Привет!
Ваш Ленин.
в тюремной больнице, и друзья доставляли им провизию прямо туда. Не было в этом списке и тех, кто не сидел в эти дни в бакин
ской тюрьме, — Анастаса Микояна, старых большевиков-подпольщиков Варо Джапаридзе, Ольги Фиолетовой и других. Не было так
же брата моего Сурена и меня, за несколько дней до эвакуации выпущенных на поруки.
— Да, — промолвил кто-то из товарищей,— список, видимо, сильно заинтересовал эту публику...
Закончив обыск, Алания и Кондаков составили общий список на всех арестованных. Кто-то подсмотрел, что в этом списке против
25 фамилий были поставлены крестики. 26-й роковой крестик появился позже против фамилии командира партизанского отряда Татевоса Амирова, принявшего всех товарищей на пароход «Туркмен».
«Вятка» со всеми арестованными направилась к Красноводску.
Три дня прошли в невероятно тяж.елых условиях.
18 сентября товарищи написали коллективный протест, требуя прекратить произвол и издевательства: «G утра 17-го и по настоящее время нам не выдавали никакой пищи и вообще поставили нас в условия, худшие, чем в прежних, царских тюрьмах. Помещения тесны, отсутствуют постельные принадлежно
сти, умывальники и прочее. Держат нас всех взаперти, на прогулки во двор не пускают...»
19-го, утром на ззявлении была наложена резолюция: «Нач. адм. части. Объявить заключенным, что тюрьма не для комфорта, второе,
можно просить, но не требовать. Вообще укажите заключенный побольше думать и поменьше писать».
В камеру явился сам начальник административной части Яковлев. Бывший нотариус, ху
дой, длинный, с зализанным пробором, в старом мундире с золотыми пуговицами, он говорил тихим, скрипучим голосом. Огласив резолюцию своего начальства, Яковлев сказал:
— Я тридцать лет верой и правдой прослужил государю и отечеству. Я сам много пострадал от большевиков, но я не роптал...
Все попытки связаться с внешним миром оставались безуспешными, а издевательства все продолжались.
Вот в камеру арестного дома явился глава красноводского правительства эсер Кун. Это тип, которого даже английский генерал Маллесон называл «властным и безжалостным человеком».
Войдя в камеру, он свинцовыми глазами оглядел товарищей, лежавших кто на нарах, кто на полу, и нагло выкрикнул:
— Кто тут у вас главковерх?
— Нет у нас главковерхов, — раздалось в ответ.
— Ну, тогда кто Шаумян?
— Я Шаумян, — спокойно произнес Степан. — Встать! Разве вы не знаете, с кем говорите?! Я — Кун!
— А я могу и лежа разговаривать, — не меняя позы, ответил Степан.
Разъяренный Кун бросился вон из камеры...
***
Арестованные товарищи были в полной изоляции и не знали, что творилось во вражеском лагере в связи с их прибытием в Красноводск. Да всего не знали и те, кто был на свободе. Понадобилось длительное время для полного разоблачения убийц 26 бакинских комиссаров.
Откровенные показания опубликовал, например, главный виновник — организатор этого незабываемого злодеяния — английский генерал В. Маллесон. В 1933 году, через 15 лет после расстрела, он напечатал в журнале «Fortnightly Rewiew» статью под заголовком «Двадцать шесть комиссаров».
По отзывам английской печати, Маллесон был «единственным офицером по своему большому опыту в среднеаэиатской разведывательной работе». В середине 1918 года по приказу Черчилля Маллесон перебрался из Индии в Мешхед (Персия), а оттуда — во главе
специальной военной миссии — в Ашхабад. При активной поддержке местной эсеровской организации Маллесон стал полновластным диктатором Закаспия.
И вот этот бравый генерал встревожился, узнав, что в красноводскую тюрьму попали бакинские комиссары. «Правда, — признавал
ся Маллесон,— комиссары были безоружны, в том смысле, что огнестрельное оружие у них было отобрано, но они обладали более страшным оружием—силой агитаторского та
ланта, благодаря которому массы переходили на их сторону и возникали новые большевистские восстания».
Первое, что сделали красноводские власти, захватив наших товарищей,— сообщили об этой «удаче» в Ашхабад Маллесону и закаспийскому эсеровскому правительству и в Петровск Бичерахову.
И. ФИОЛЕТОВ.
А. ДЖАПАРИДЗЕ.
И. МАЛЫГИН.
М. АЗИЗБЕКОВ.
Г. КОРГАНОВ.
Наши товарищи решают не группироваться, а рассылаться по пристани, смешаться с беженцами.
На противоположной стороне пристани стоит пзроход «Вятка». У его трапа группа людей начальнического вида. Позже выяснилось, что это были представители ашхабадского англоэсеровского правительства и местные, красноводские, власти — Кондаков, пристав Алания и другие.
Появляется знакомая фигура в высокой черной каракулевой папахе, с лихо подкрученны
ми усами. Это дашнак Лалаев — георгиевский кавалер, с нашего парохода. В сопровождении нескольких эсеровских дружинников он вклинивается в толпу, рыская глазами по сторонам.
Но вот Лалаев, как собака-ищейка, учуял добычу. В двух десятках шагов он увидел Степана Шаумяна и устремился к нему со злорадной усмешкой.
Началась настоящая охота...
Забрали и ведут нашего товарища Ивана Малыгина. Я не спускаю с него глаз. Но тут кто-то сзади грубо хватает меня за руку. Обо
рачиваюсь и вижу сначала дуло направленного на меня «кольта», а потом отвратительное, злобное лицо:
— Эй, ты! Идем, сволочь, нечего прятаться...
Минут сорок он таскал меня по пристани, по трюмам и каютам «Туркмена», методиче
ски постукивая по голове дулом пистолета и приговаривая:
— Ну, ну, показывай, где твой старший брат?! Вот этот? Нет? А во что он одет? Врешь, как это ты не знаешь?!
Раз пять я проходил мимо брата Сурена, чуть не задевая его плечом. Сурен слышал задаваемые мне вопросы и, скрываясь в толпе, издали, одними глазами, подбадривающе улыбался...
Бандит наконец устал. Еще раз с досадой он сильно стукнул меня по голове и, безнадежно махнув рукой, повел на «Вятку».
Большинство наших товарищей уже были здесь. Еще через час «охота» закончилась...
Беженцев загнали обратно на «Туркмен», а 35 человек остались на «Вятке» под усиленной охраной.
Английские офицеры подошли поближе. Прямо на палубе начался новый, уже более тщательный обыск. Грубо раздевали, рвали одежду, исследуя каждый шов, отбирали все, что казалось подозрительным.
Среди палачей оживление. Собравшись в кучку, они внимательно рассматривают бу
мажку, которую только что вытащили из кар. мана товарища Зевина.
— Что там такое, Яков? — тихо спросил Алеша.
Это был список товарищей, сидевших в бакинской тюрьме, тех, кого Зевин, как выборный староста, наделял продуктами, приносимыми с воли. В списке было 25 фамилий.
— Почему 25, ведь нас же было больше!
Да, больше. Но последние дни не все получали продукты через старосту Зевина. В списке не значились, например, испытанный большевик, крупный командир Красной Армии Самсон Канделаки, активный член Военно-революционного комитета Кавказской Красной Армии тов. Гигоян: оба они болели, лежали
ЗАПИСКА В. И. ЛЕНИНА С. ШАУМЯНУ ОТ 29 ИЮНЯ 1918 ГОДА.
Дорогой тов. Шаумян!
Шлю лучшие приветы и пожелания. Сталин в Царицыне. Письма шлите лучше через Сталина.
‘ Привет!
Ваш Ленин.
в тюремной больнице, и друзья доставляли им провизию прямо туда. Не было в этом списке и тех, кто не сидел в эти дни в бакин
ской тюрьме, — Анастаса Микояна, старых большевиков-подпольщиков Варо Джапаридзе, Ольги Фиолетовой и других. Не было так
же брата моего Сурена и меня, за несколько дней до эвакуации выпущенных на поруки.
— Да, — промолвил кто-то из товарищей,— список, видимо, сильно заинтересовал эту публику...
Закончив обыск, Алания и Кондаков составили общий список на всех арестованных. Кто-то подсмотрел, что в этом списке против
25 фамилий были поставлены крестики. 26-й роковой крестик появился позже против фамилии командира партизанского отряда Татевоса Амирова, принявшего всех товарищей на пароход «Туркмен».
«Вятка» со всеми арестованными направилась к Красноводску.
Три дня прошли в невероятно тяж.елых условиях.
18 сентября товарищи написали коллективный протест, требуя прекратить произвол и издевательства: «G утра 17-го и по настоящее время нам не выдавали никакой пищи и вообще поставили нас в условия, худшие, чем в прежних, царских тюрьмах. Помещения тесны, отсутствуют постельные принадлежно
сти, умывальники и прочее. Держат нас всех взаперти, на прогулки во двор не пускают...»
19-го, утром на ззявлении была наложена резолюция: «Нач. адм. части. Объявить заключенным, что тюрьма не для комфорта, второе,
можно просить, но не требовать. Вообще укажите заключенный побольше думать и поменьше писать».
В камеру явился сам начальник административной части Яковлев. Бывший нотариус, ху
дой, длинный, с зализанным пробором, в старом мундире с золотыми пуговицами, он говорил тихим, скрипучим голосом. Огласив резолюцию своего начальства, Яковлев сказал:
— Я тридцать лет верой и правдой прослужил государю и отечеству. Я сам много пострадал от большевиков, но я не роптал...
Все попытки связаться с внешним миром оставались безуспешными, а издевательства все продолжались.
Вот в камеру арестного дома явился глава красноводского правительства эсер Кун. Это тип, которого даже английский генерал Маллесон называл «властным и безжалостным человеком».
Войдя в камеру, он свинцовыми глазами оглядел товарищей, лежавших кто на нарах, кто на полу, и нагло выкрикнул:
— Кто тут у вас главковерх?
— Нет у нас главковерхов, — раздалось в ответ.
— Ну, тогда кто Шаумян?
— Я Шаумян, — спокойно произнес Степан. — Встать! Разве вы не знаете, с кем говорите?! Я — Кун!
— А я могу и лежа разговаривать, — не меняя позы, ответил Степан.
Разъяренный Кун бросился вон из камеры...
***
Арестованные товарищи были в полной изоляции и не знали, что творилось во вражеском лагере в связи с их прибытием в Красноводск. Да всего не знали и те, кто был на свободе. Понадобилось длительное время для полного разоблачения убийц 26 бакинских комиссаров.
Откровенные показания опубликовал, например, главный виновник — организатор этого незабываемого злодеяния — английский генерал В. Маллесон. В 1933 году, через 15 лет после расстрела, он напечатал в журнале «Fortnightly Rewiew» статью под заголовком «Двадцать шесть комиссаров».
По отзывам английской печати, Маллесон был «единственным офицером по своему большому опыту в среднеаэиатской разведывательной работе». В середине 1918 года по приказу Черчилля Маллесон перебрался из Индии в Мешхед (Персия), а оттуда — во главе
специальной военной миссии — в Ашхабад. При активной поддержке местной эсеровской организации Маллесон стал полновластным диктатором Закаспия.
И вот этот бравый генерал встревожился, узнав, что в красноводскую тюрьму попали бакинские комиссары. «Правда, — признавал
ся Маллесон,— комиссары были безоружны, в том смысле, что огнестрельное оружие у них было отобрано, но они обладали более страшным оружием—силой агитаторского та
ланта, благодаря которому массы переходили на их сторону и возникали новые большевистские восстания».
Первое, что сделали красноводские власти, захватив наших товарищей,— сообщили об этой «удаче» в Ашхабад Маллесону и закаспийскому эсеровскому правительству и в Петровск Бичерахову.
И. ФИОЛЕТОВ.
А. ДЖАПАРИДЗЕ.
И. МАЛЫГИН.
М. АЗИЗБЕКОВ.
Г. КОРГАНОВ.