Мы остолбенѣли. Но что пользы? Изъ голубя змія не выкроишь! Съ горестью и ненавистью смотрѣли мы на бѣлаго подлеца, а онъ то, знай, перебираетъ мохнатыми ножками да умильно воркуетъ;
Хлоя, сколь ужасенъ Этотъ намъ срокъ,
Сколь, yew. опасенъ
Выслушавъ мои горести и затрудненія, старикъ оглядѣлъ меня съ изумленіемъ:
— Чудакъ!—воскликнулъ онъ даже сън.ѣ которымъ порывомъ,—да съ чего же ты топиться то вздумалъ? Какой тебѣ еще контръ-революціи надо? Эго самая контръ-революція и есть!
— Голубь то, воркующій съ миртовою вѣточкою ВО
Рис. Оранга.
Для красы порокъ!
Но, въ чемъ былъ уже сам-.й скверный анекдотъ, такъ ото—что гидра, преображенная въ.голубка, не довольство
валась собственнымъ усовершенствованіемъ, но и вокругъ себя разливала заразу гу угости и невинности—съ быстротою и прилипчивостьк; молніеносной холеры.
, Буквально въ одинъ моментъ были испорчены .всѣ наши сотрудники, художники, поэты, прозаики.
Мы заказывали эпиграммы,—намъ приносили мадригалы. Мы просили шаржей и каррикатуръ,—намъ предлагали рисунки сь птичками, цвѣточками, деревцами, пастушкѣми и пастушками.
Мы умоляли:
— Дайте злыхъ остротъ, анекдотовъ, памфлетовъ!
Вмѣсто того, намъ приносили рукописи о томъ, какъ онъ любилъ ее, а она ему измѣнила, и онъ страдалъ, пока не померъ, а, когда померъ, то его, конечно, похоронили, и на могилѣ его выросъ розовый кустъ, на коемъ въ лун
ныя ночи соловей распѣвалъ о прелестяхъ любви и величіи Божіемъ.
Наконецъ, я самъ, сѣвъ писать „За днями дни“, поймалъ себя на томъ, что пишу „Бѣдную Лизу* Карамзина, въ перемежку съ „Марьиной рощей“ Жуковскаго.
Въ ужасѣ бросилъ пер но —не помогло. Тщетно я боролся. Міровоззрѣніе непроизвольно перерождалось. Все окружающее принимало иней видъ. Я чувствовалъ себя въ вѣкѣ князя Шаликова.
Кругомъ ходили и вздыхали какіе то Сердечкины и Эрасты Чертогюлоховы.
Пасли овечекъ Зедьмиры и Темиры.
Взялся я за газету,—гляд : санктъ-петербургскіе куранты за 1790-й годъ!
Сатирическія поползновенія приводили ко мнѣ темы невиннѣйшаго юмора, изъ которыхъ самая новая была наг печатана въ альманахѣ 1827 года, а самая вольнодумная и злая уязвляла тещу.
Было отъ чего придти въ отчаяніе, и я пришелъ. Хоть у топиться отъ конфуза! Чаялъ человѣкъ взмахнуть бичемъ Ювеналовымъ, - анъ, въ рукахъ его—пастушескій посохъ, обвитый меланхолическимъ плюшемъ и украшенный лен
тами... Буколика, судари вы мои! Прямо—пастораль Чайковскаго изъ „Пиковой Дамы“.
Но, къ счастію, когда я. съ горя, шелъ топиться, у Троицкаго моста встрѣтилъ стараго моего учителя, нѣкогда дворянина, а нынѣ гражданина Глумова изъ „Современной Идилліи“ М. Б. Салтыкова.
рту?
— Ну, да!
— Розаны, принцессы и павлины? — Именно!
—- Стихи, сладкіе, какъ покойникъ-сахаръ, царство ему небесное, и тягучіе, какъ глицеринъ?
— Всенепремѣнно!
— Дядюшка Глумовъ! Я васъ не понимаю!
— А очень просто. Скажи: чувствовалъ ли ты, хоть однажды, послѣ 27 февраля, потребность въ воркующихъ голубяхъ, розанахъ, принцессахъ, пастушкахъ и прочей зелени?
— Ни малѣйшей—и чувствовать оную потребность въ революціонной странѣ за стыдъ себѣ почитаю.
— Такъ. Ну, а до 27 февраля?
— До 27 февраля, конечно, безъ голубка, пастушки и тещи... чувствуй не чувствуй потребность, а был# —не обойтись!
— Ага! Ну, такъ какъ же ты не замѣчаешь, что контръ-революціонная гидра, хотя и въ голубиной метаморфозѣ, оправдала таки себя и сдѣлала свое дѣло?
— Дядюшка? .
— Что въ рукахъ твоихъ накопился, таинственнымъ волшебствомъ, какъ разъ тотъ матеріалъ, которымъ ваща братія жила и дышала до революціи? — Гмъ... оно почти что такъ!
— Что ты смастерилъ, въ полномъ смыслѣ слива, дореволюціонный номеръ?
— Пожалуй, что оно и такъ...
— И, слѣдовательно, возвратилъ сатиру ,,Бичаи въ объятія стараго режима... Это ли еще не контръ-революція? А ты смущаешься и тоскуешь, удивительный ты человѣкъ!
— Дяденька! вы убѣдительны, какъ Сократъ!
— То-то. Вѣрь дядѣ, такъ и въ Невѣ не утонешь, Я тебѣ говорю: предъ твоей контръ-революціеіі Корниловъ съ Калединымъ— именно ужъ, что мальчишки и щенки!
— Ну, дядюшка!—скромно, но съ достоинствомъ пріосанился я.—Вы ужъ слишкомъ захвалили! Конечно, кое что поколеблено... Но основы, дядюшка? Основы то, вѣдь, еще держатся!
— А ты арсеналъ то умножь: незабудокъ прибавь! ласточекъ подпусти! сѣнь струй! Дафниса и Хлою! Филемона съ Бавкидою! И не замѣтишь, какъ основы рухнуть...
— Да рухнутъ ли, дядюшка? — Об-бя-зательно!!!
Александръ Амфитеатровъ.
Хлоя, сколь ужасенъ Этотъ намъ срокъ,
Сколь, yew. опасенъ
Выслушавъ мои горести и затрудненія, старикъ оглядѣлъ меня съ изумленіемъ:
— Чудакъ!—воскликнулъ онъ даже сън.ѣ которымъ порывомъ,—да съ чего же ты топиться то вздумалъ? Какой тебѣ еще контръ-революціи надо? Эго самая контръ-революція и есть!
— Голубь то, воркующій съ миртовою вѣточкою ВО
Рис. Оранга.
Для красы порокъ!
Но, въ чемъ былъ уже сам-.й скверный анекдотъ, такъ ото—что гидра, преображенная въ.голубка, не довольство
валась собственнымъ усовершенствованіемъ, но и вокругъ себя разливала заразу гу угости и невинности—съ быстротою и прилипчивостьк; молніеносной холеры.
, Буквально въ одинъ моментъ были испорчены .всѣ наши сотрудники, художники, поэты, прозаики.
Мы заказывали эпиграммы,—намъ приносили мадригалы. Мы просили шаржей и каррикатуръ,—намъ предлагали рисунки сь птичками, цвѣточками, деревцами, пастушкѣми и пастушками.
Мы умоляли:
— Дайте злыхъ остротъ, анекдотовъ, памфлетовъ!
Вмѣсто того, намъ приносили рукописи о томъ, какъ онъ любилъ ее, а она ему измѣнила, и онъ страдалъ, пока не померъ, а, когда померъ, то его, конечно, похоронили, и на могилѣ его выросъ розовый кустъ, на коемъ въ лун
ныя ночи соловей распѣвалъ о прелестяхъ любви и величіи Божіемъ.
Наконецъ, я самъ, сѣвъ писать „За днями дни“, поймалъ себя на томъ, что пишу „Бѣдную Лизу* Карамзина, въ перемежку съ „Марьиной рощей“ Жуковскаго.
Въ ужасѣ бросилъ пер но —не помогло. Тщетно я боролся. Міровоззрѣніе непроизвольно перерождалось. Все окружающее принимало иней видъ. Я чувствовалъ себя въ вѣкѣ князя Шаликова.
Кругомъ ходили и вздыхали какіе то Сердечкины и Эрасты Чертогюлоховы.
Пасли овечекъ Зедьмиры и Темиры.
Взялся я за газету,—гляд : санктъ-петербургскіе куранты за 1790-й годъ!
Сатирическія поползновенія приводили ко мнѣ темы невиннѣйшаго юмора, изъ которыхъ самая новая была наг печатана въ альманахѣ 1827 года, а самая вольнодумная и злая уязвляла тещу.
Было отъ чего придти въ отчаяніе, и я пришелъ. Хоть у топиться отъ конфуза! Чаялъ человѣкъ взмахнуть бичемъ Ювеналовымъ, - анъ, въ рукахъ его—пастушескій посохъ, обвитый меланхолическимъ плюшемъ и украшенный лен
тами... Буколика, судари вы мои! Прямо—пастораль Чайковскаго изъ „Пиковой Дамы“.
Но, къ счастію, когда я. съ горя, шелъ топиться, у Троицкаго моста встрѣтилъ стараго моего учителя, нѣкогда дворянина, а нынѣ гражданина Глумова изъ „Современной Идилліи“ М. Б. Салтыкова.
рту?
— Ну, да!
— Розаны, принцессы и павлины? — Именно!
—- Стихи, сладкіе, какъ покойникъ-сахаръ, царство ему небесное, и тягучіе, какъ глицеринъ?
— Всенепремѣнно!
— Дядюшка Глумовъ! Я васъ не понимаю!
— А очень просто. Скажи: чувствовалъ ли ты, хоть однажды, послѣ 27 февраля, потребность въ воркующихъ голубяхъ, розанахъ, принцессахъ, пастушкахъ и прочей зелени?
— Ни малѣйшей—и чувствовать оную потребность въ революціонной странѣ за стыдъ себѣ почитаю.
— Такъ. Ну, а до 27 февраля?
— До 27 февраля, конечно, безъ голубка, пастушки и тещи... чувствуй не чувствуй потребность, а был# —не обойтись!
— Ага! Ну, такъ какъ же ты не замѣчаешь, что контръ-революціонная гидра, хотя и въ голубиной метаморфозѣ, оправдала таки себя и сдѣлала свое дѣло?
— Дядюшка? .
— Что въ рукахъ твоихъ накопился, таинственнымъ волшебствомъ, какъ разъ тотъ матеріалъ, которымъ ваща братія жила и дышала до революціи? — Гмъ... оно почти что такъ!
— Что ты смастерилъ, въ полномъ смыслѣ слива, дореволюціонный номеръ?
— Пожалуй, что оно и такъ...
— И, слѣдовательно, возвратилъ сатиру ,,Бичаи въ объятія стараго режима... Это ли еще не контръ-революція? А ты смущаешься и тоскуешь, удивительный ты человѣкъ!
— Дяденька! вы убѣдительны, какъ Сократъ!
— То-то. Вѣрь дядѣ, такъ и въ Невѣ не утонешь, Я тебѣ говорю: предъ твоей контръ-революціеіі Корниловъ съ Калединымъ— именно ужъ, что мальчишки и щенки!
— Ну, дядюшка!—скромно, но съ достоинствомъ пріосанился я.—Вы ужъ слишкомъ захвалили! Конечно, кое что поколеблено... Но основы, дядюшка? Основы то, вѣдь, еще держатся!
— А ты арсеналъ то умножь: незабудокъ прибавь! ласточекъ подпусти! сѣнь струй! Дафниса и Хлою! Филемона съ Бавкидою! И не замѣтишь, какъ основы рухнуть...
— Да рухнутъ ли, дядюшка? — Об-бя-зательно!!!
Александръ Амфитеатровъ.