ташнивало даже. Столько она не смогла бы с есть. Никогда!
Но ломтик ветчины или пару сосисок!.. Эта мысль не давала покоя фрау Эльзе.
Каждое утро она входила с замиранием сердца в комнату эльзасца. Господин Брюненгаузен вставал теперь рано и кофе пил уже на улице, на ходу, меж все своих разнообразных дел и предприятий.
Срок его пребывания подходил к концу, и он торопил свои дела еще и потому, что Берлин стал казаться ему нена
дежным убежищем. Марка все падала и падала. В воздухе вдруг «запахло по
рохом», на улицах появились усиленные
наряды полиции и многочисленные группы вооруженных националистов. В рестора
нах кельнеры не были предупредительны, и было как-то неудобно есть во-всю, выбирая лучшие блюда и вина, под угрюмыми взглядами оборванцев, присасывавшихся к зеркальным витринам.
Возвращаться к обеду домой отнимало слишком много времени, и господин Брюнеигауз ен почти голодал в течение дня.
Но тем пышнее были маленькие ужины в обществе милых соседок. Вечерами Брюненгаузен ел за весь день, за долгие годы скаредного питания прежних лет.
Казалось, он хотел наесться на многие. годы вперед.
Дамы были особенно милы эти последние дни, и у себя в комнате Брюненгаузен забывал хмурые улицы громад
ного города, конвульсивно бившегося в тисках безудержного хищничества победителей.
Берта, сытая, балованая, довильная и влюбленная, распустилась пышной розой; ее юность пьянила холодного эль
засца, и он уже не раз целовал ее плечи и пухлые губы, перестав стесняться со
всем уже ничего не видавшей матери. По вечерам стол ломился под тяжестью блюд и бутылок,—задыхающийся смех сме
нялся жарким топотом, как только мать, не желавшая стеснять молодежи, выхо
дила под каким-нибудь предлогом из комнаты. И господин Брюненгаузен в широкой низкой гостиной Леманов, пот
ный, красный и возбужденный, переживал все ощущения пьяного и сытого победителя в стане побежденных.
Перед сном мать, лежа рядом с дочерью в широкой супружеской кровати Леманов, ласково выговаривала:
«Но, дитя мое, нельзя же так увлекаться! Помни, что ты невеста!»... И послушная Берта отвечала: «Да не бес
покойся же, мамочка! Это только шутки. Дочь твоя чистой пойдет к алтарю». И мать растроганно целовала свою красавицу.
День от’езда господина Брюненгаузена был, наконец, назначен.
Накануне решено было устроить прощальный ужин. Щедрость господина Брюненгаузена превзошла всякое вооб
ражение. С утра и до самого вечера он уходил и приходил в сопровождении посыльных с кульками, пакетами, корзинками.
Во всей квартирке воцарился острый чанах бакалейной лавки.
От этого запаха у фрау Эльзы больше обычного кружилась голова и тошнило под ложечкой. Она с утра корпела над счетом, который господин Брюненгаузен велел ей представить в день от езда, и всячески старалась натянуть его возможно больше.
Когда квартиранты ушли в театр, и в доме, наконец, стало тихо, ей удалось
составить счет, удовлетворявший ее и не производивший впечатления обирательсгва.
В конце его она отчетливо вывела «за услуги» оставив белое место для цифры, благородно полагаясь на щедрость уез
жающего. На эту рубрику она возлагала большие надежды.
Покончив со счетом, она пошла в гостиную посмотреть, все ли в порядке.
В сущности, ее неудержимо привлекали кульки и пакеты, запах которых тревожил ее даже в кухне.
Плотные, глянцевитые они топорщились по всем направлениям, и по форме их выпуклостей легко угадывалось со
держимое. Фрау Эльза переходила от одного к другому, трогала натянутые бичевки, нюхала, почти ласкала их.
Это, конечно, колбасы, это ветчина, это коробка омаров или,быть может, икры, это сыры... Она взяла в руки отдель
ный, мягкий сверток — это... сосиски. Сколько их может быть? Веревочка, свя
зывавшая сосиски, еле держалась, и фрау Эльза, задумавшись, машинально теребила ее пальцем.
Вероятно, пар десять, не меньше... Разве это не много для троих? И все эти пакеты только для них одних!
Сердце фрау Эльзы забилось от негодования, и мучительная тошнота сжала горло. Она бессильно опустилась в кресло, все еще держа в руках сверток с сосиска
ми. Бичевочка сдвинулась совсем на бок и, когда фрау Эльза попробовала ее попра
вить, она окончательно сползла с пакета. Фрау Эльза оглянулась кругом. Вот ее гостиная, в ней живет этот грубый об
жора: вот его кульки и пакеты... Вот вина., вот коробки с тортом и конфетами, вот фрукты, а вот все бакалейные свертки. Все это для них троих, таких грубых, таких жирных...
Потеряв терпение, она решительно встала и положила пакет на стол. От рез
кого движения у нее закружилась голова и снова сильцр затошнило под ложечкой. Это становилось невыносимым...
Побледнев от боли, она твердо повернулась к столу, неторопливо развернула желтую тонкую бумагу, потом глянце
витую белую. Длинные, розовые, потные
сосиски лежали парами и нестерпимо благоухали. Тошнота вдруг прошла. Фрау Эльза пересчитала сосиски: ровно девять пар. Восемнадцать сосисок на троих,.. Пет, это, действительно, много для троих,
всегда сытых, таких толстых и таких обжор. Смутное сознание социальной не
справедливости блеснуло в голове у фрау Эльзы.
Конечно, это не воровство. Нет, на эти сосиски, у нее, у фрау Эльзы, у старого
исхудалого Лемана, конечно, больше прав, чем у этих нахальных чужеземцев, грабящих страну, богатства которой не они создавали.
Резкий стук в дверь прервал ее забытье. Фрау Эльза заметалась. Если это господин Брюненгаузен или дамы! Дро
жащими руками она стала заворачивать
сосиски, но они скользили, путались и не укладывались в короткие куски бумаги.
Стук повторился еще резче, громкий, повелительный, стук хозяина.
В отчаянии фрау Эльза сунула несколько сосисок в карман передника, и осталь
ные мигом улеглись. Завернув и связав сверток, фрау Эльза с бьющимся сердцем и дрожащими руками пошла открывать дверь, в которую не переставали сыпаться короткие повелительные удары.
Стучался посыльный с корзиной пива. У фрау Эльзы отлегло от сердца. Закрыв за посыльным двери, она вернулась об
ратно в комнату и внимательно оглядела все вокруг
Все казалось в порядке, и сверток с сосисками лежал на общей куче пакетов, как будто ничья рука не касалась его.
Брюненгаузен и дамы вернулись очень поздно, красные, потные, возбужденные. Пока дамы освежались у себя в комнате,
молодой эльзасец разбирал свертки и готовил прощальный ужин. Запыхав
шаяся фрау Эльза летала взад и вперед из кухни в свою бывшую гостиную, руки у нее дрожали, ноги подкашивались, и в
горле пересохло. Когда Брюненгаузен взял в руки злополучный пакет с соси
сками, она не выдержала и торопливо ушла в кухню.
«А что, если он их покупал не на вес, а парами?»—билась у нее в голове тревожная мысль.
Громкий зов из гостиной точно пришиб ее.
— Фрау Леман! — гремел господин Брюненгаузен, стоя в величественной позе перед круглым столом и тыча толстым красным пальцем в развернутый пакетик.
«Вот оно»... мелькнуло в голове фрау Эльзы п она трепеща подняла бледные, голубые выцветшие глаза на строгое, неумолимое, гневное лицо.
— Эти сосиски!., их не хватает. Что вы можете мне сказать на это?
Фрау Эльза ничего не могла сказать. Все тело ее трепетало, и она не в силах была отвести от грозного эльзасца жалкий взгляд виноватой собаки.
— Вы молчите? Но, кроме вас, никого не было в комнате. Или кто-нибудь был? Отвечайте!
Но фрау Эльза не могла отвечать. Горло ее сдавила судорога, и ей казалось, что она сейчас задохнется.
Привлеченные шумом, пришли обе дамы.
— Медам,—обратился к ним с театральным жестом эльзасец,—вы видите пред собой нечестную хозяйку. Я должен вас предупредить—фрау Леман присвоила себе часть моей провизии. Вы остаетесь в этом доме и должны быть предупреждены.
Дамы взвизгнули и приподняли юбки, точно с полу к ним могло подкрасться что-то угрожающее
Бледные щеки фрау Эльзы вспыхнули,, и немота ее прорвалась целым потеком рыдающих слов.
— Нет, это слишком, нет я не воровка, нет! Как смеет господин. Брюненгаузен
так оскорблять в моем же доме меня... он... в нашей стране. Разве я не вижу. Все это, все, все награблено у нас, взято в наших лавках, отнято у наших детей... Мой Фриц, мой Фриц...—рыдала, дрожа всем телом худенькая фрау Эльза и, вдруг, подняв кверху тощие, палкообразные руки, закричала диким, раздирающим голосом:
— Проклятые, проклятые!
Дамы, взвизгнув, бросились к себе в комнату, и даже мужественный эльзасец растерялся.
На миг ему послышался в криках бившейся перед ним женщины грозный рокот восстания огромного побежденного города. Нет, даже в собственной комнате он не мог уже быть спокоен. Скорее, скорее уехать.
И только на другой день утром, с билетом в кармане, господин Брюненгаузен снопа почувствовал себя спокойным и уверенным.
Медленно прихлебывая свой кофе, он строго и холодно отчитывал фрау Эльзу. — Я имею все права наказать вас официально за ваш проступок. Но я не мстителен.
...К тому же я добр, и в полицию я вас не отправлю. Но я справедлив, все фран
цузы таковы, и преступление должно понести кару. Вот ваш счет.
И толстый палец с рыжими волосами, указал на бумажку с небольшой, очень небольшой кучкой ассигнаций.
— Я вам плачу, хотя после вчерашнего мог бы ничего не заплатить, и вы не осмелились бы, полагаю, обратиться в полицию. Да, я плачу, но только то, что дол
жен. Все ваши добавочные приписки я не признаю правильными и за услуги, ко
нечно, вы тоже не получите. Хороши услуги!—и господин Брюненгаузен скривил губы презрительной усмешкой.
Фрау Эльза молча взяла счет и ассигнации и вышла из гостиной. Ее душила тошнота.
А. Колпинская.