I
Пусть другим Тверские приглянулись, Ну, а мне, кажись, милей Кремля
Скромница из тьмы московских улиц— Улица Покровская моя.
Будь любой: иль поздний час, иль ран
ний,
Стоит этой улицей пойти—
Сколько самых бергжных признаний Н встречаю на своем путиі
Меня пленил этот город без теней и велени, с одними уличными каштанами, весь зацелованный солнцем. Околдовал своей певучей жизнью, тихими и прозрач
ными бухтами. Каждый день манили и часами приковывали к себе крутые скалы, пещеры и башни Инкермана, дикий Малахов курган, многоверстные виды на рейд и Балаклаву, севастопольская нанорама и морские- «черепахи», что за
стыли в бухтах -живыми памятниками севастопольской обороны. И еще нежной грустью просочились в сердце легендарные сказания о лейтенанте Шмидте, о героизме моряков с «Очакова» и «Потемкина». Ходил в крепость и на корабельную сторону, оглядывая слинявшие от времени корпуса флотских казарм, откуда начался бунт мятежников, и так хотелось на сегодня вокресить оту горсточку героев-мучеников!
Б те дни было не до красоты. Б те дни Черное море делалось красный, и огненный смерч рсволюцин крутился по измученной Тавриде, выжигая до тла остатки белых армий. Нужен был креіікіііі дух и железнып нервы, нужен был острый и без промаху разящи,й меч, нужно было зоркое, морскими горизонтами наметан
ное око матросов—особистов, чтоб не быть смертельно ужаленный ядовитыми змеями, притаившимися в расщелинах крымских придорожных гор, в опустошеиных городах и иечальных татарских селениях.
На побережья южной бухты, как подняться от вокзала наверх, стоял суровый и мрачный властелин—Особый Отдел Черназморей. От его колючей проволоки и часовых-матросои сторонились бепые платья с приколотыми цветами. Его ко
лючее матросское око было радостью и покоом для тех немногих, кто ко горя
чим следам пришел вслед за врагом и этот чужой, опасный, заманчивый и страшный город на грани между сушыо и морем.
В числе этих немногих прибыла и наша комиссия с длинный и неуклюжим именем, которая и нашла себе временное при
станище в помеіцении Особою Отдела. Севастополь представляя собою сулкан из иорохоиых погребов с миллионногіудовыми запасами взрывчатых веществ. И не только погребов; под темной синью неба на побережі ѳ северной бухты и других окрапн, вдоль крепости и даже в миогоотажных тріомах морских «черепах» были навалены беспорядочными штабелями ящики со снарядами, капсю
лями, минами, баллоны с ядовитыми газами. А там, где удаленные от города в жуткой неизвестности чужими враже
скими руками работали минные мастерские, стоял ряд врытых в горы глубоких туннелей с пироксилином, трубчатый, черный и бездымный порохами, динами
том и еще десятками холодных и страшных названий. Мы должны были при
нести в порядок этот находившейся без охраны или, еще хуже, под охраной оставшихся врангелевских офицеров ценнын
и опасный груз, расхищаемый, портившимся от вредных атмосферных влияний, угрожаемый самовозгоранием.
«ПОПРЫГУНЬЯ».
Первыv делом мы, но знавшие с чего приступить, взяли катер, чтобы взгля
нуть на минные мастерскис. Когда маышшіет сказал, что «все готово > и «можно . ехаіь», неожиданно к нам в каюту поспешно .вскочила, вернее, спрыгнула с
берега женщина с едва заметно подведен
ными бровями и подкрашенными губами, в модном костюме и светлой шляпке. Расцвела улыбкой :
— Бога ради, извините... Я из минных мастерских, опаздываю на работу,, не
откажите в любезности разрешить проехать с вами.
Дул небольшой ветер,. Полны чернели, вздувались, бились о борт катера, через открытое окошко ударяли брызгами в лицо. На дугае была какая-то липкая тя
жесть, смутная тревога за порученное
дсло. Можот быть, поэтому звонкая улыбчивость вошедшей сразу покорила нас, и мы разрешили.
Катер резко застучал мотором, легко отчалил от пристани и, глубоко прова
ливаясь между зыбкими стенами воли, пошел на противоположный берег бухты.
В каюте, кроме меня, было двое: матрос Саменко, которого к нам в помощь делеіировал Особый Отдел (и который сразу же зарекомендовал себя, как необычай
ный пожиратель камсы), и незнакомка,
погрузившаяся в чтение книжечки, то и дело не без кокетства вскидывавшая на нас Солыпие голубые глаза. Саменко, сидевший рядом со мной на мягкой дпван
чике, надвину л на лоб морскую фуражку с золотой перевязью, заложил руки в рукава морской куртки и пристально разглядывая неожиданною гостя.- ІІотом наклонился ко мне и сказал:
— Чорт бы ее драл, попрыгуиьц... Хорошая баба... А?
Саменко был славный парень, но все делал как-то сплеча, неуклюже, попро
сту. Наклонился к уху, а «прошепталтак, что даже при стуке мотора наша компаньонка услыхала, еще Солее ко
кетливо улыбнулась, поскотрела на него долгим взглядом и закрыла лицо книгой.
Саменко снова «шепчет»: — Пощупать бы ее...
Уже испытав прямолинейный нрав своего соседа, я испугался и сейчас же спросил:
— В каких смыслах?
— Ну, ясно... в каких! - обиделся Саменко.—По минным мастерский...
Я отсоветовал.
В таких случаях, когда пресекали его иннциативу, Саменко хмурился, злился, надвигая еще глубже фуражку, дальше в рукава запихивая руки и демонстративно молчал.
Два выстрела одни за другим вспугнули молчанію. Саменко сразу ожил,
Истлела ранних лет прохлада— И льют рассвет хмельных тревог Смущенные потемки взгляда, Губ соблазнительный ожог.
Тебе лишь робко улыбнуться Иль песш, походки показать, И очарованно споткнутся
Любого встречного глаза...
Василий Казин.
бессознателыіо провел рукой по карману, рванулся к окошку.
— Это самая обычная вещь,—успокоительный тоном проговорила незнакомка,—здесь каждый день охотятся на птицу.
— Вот сволочи,—глядя в окно мрачно произнес Саменко. — Это ты кого?
— Да охотников этих, вёдь тут рядом пороха, а они...
Недолго думая, мы для острастки решили арестовать подвернувшихся охотииков, пересадили их с баркаса на катер и на берегу сдали портовой охране. Из этого пустякового случая у нас возникла великолепиая мысль, усилить охрану и об ’явить вего территоріею с погребами и боевыми складами на осадном положении. Эта мера принесла потом большую пользу.
Несколько обрадованные тем, что наша работа уже началась, мы как-то забыли про своего случайною гостя. И только несколько часов спустя, вдоволь побродив по окрастностям минных мастер
ских, среди кучи всяких обломков, ящиков, железа, известковой пыли и гари,—- мы в правлении снова увидали нашу компаньонку, которая встретила нас при
ветливой улыбкой и тотчас же что-то интимное начала передавать своей соседке. Та медленно отвела от стола лицо в нашу сторону, и я увидел строгое,
мягкое и умное лицо, которое светилось нутряным светом и дышало упрямой силой и тихим женственный обаяниом. Так же медленно она повернулась к столу, встала, обнаружив гибкую, стройную фигурку, и перешла в другой угол комнаты .
Эти лица нам по-разному запомнились надолго, может быть, на всю жизнь.
ДАЛЬНИЕ ПЛАВАНЬЯ
Как-то я спросил Саменко, что оіі думает об этих женщинах. И пока мы продолжали спой путь, Саменко рассказыьал:
— Я бы і много раз в дальней плавании. Иачал матросничать у суровых дальне-восточных берегов. Сам я странный хохол, откуда-то,—чи с Харбина, чи с Владивостока,—нс помню. Первый раз ушли в море на несколько мссяцоп. Глаза болели от поды и солнца, земли точно никогда и не было, острова проезжали, как туман какой. Зыбь раза два подни
малась. Все внутренности выворачивало, в воду бросаться хотел. Ух, как притягивает вода в это время,—синяя она такая, пенная, ямы в ней черт-то какие, покойно там, кажется. Только вот рыбы и пугают окаянные... ІІст, уж пусть лучше они мне на зубы попадаются...
«Так вот, в первое же плапание, у іггальяиских берегов, в шторм разбило наше судно. Часа три уходили в воду. Когда
остов четверти на три скрылся под водой, раздалась команда:
Расскаp С. Володина.
Почеломкаться теснятся крыши,
Подбодрить стремятся этажи:
Ведь отсюда в шумный мир я вышол Биться жизнью о чужую жизнь!..
II
Анне Зеленовой. Еще и юности наливом
Не налилась, голубка, ты,
Но бродит в облике стыдливой Весь пыл девичьей красоты.
Пусть другим Тверские приглянулись, Ну, а мне, кажись, милей Кремля
Скромница из тьмы московских улиц— Улица Покровская моя.
Будь любой: иль поздний час, иль ран
ний,
Стоит этой улицей пойти—
Сколько самых бергжных признаний Н встречаю на своем путиі
Меня пленил этот город без теней и велени, с одними уличными каштанами, весь зацелованный солнцем. Околдовал своей певучей жизнью, тихими и прозрач
ными бухтами. Каждый день манили и часами приковывали к себе крутые скалы, пещеры и башни Инкермана, дикий Малахов курган, многоверстные виды на рейд и Балаклаву, севастопольская нанорама и морские- «черепахи», что за
стыли в бухтах -живыми памятниками севастопольской обороны. И еще нежной грустью просочились в сердце легендарные сказания о лейтенанте Шмидте, о героизме моряков с «Очакова» и «Потемкина». Ходил в крепость и на корабельную сторону, оглядывая слинявшие от времени корпуса флотских казарм, откуда начался бунт мятежников, и так хотелось на сегодня вокресить оту горсточку героев-мучеников!
Б те дни было не до красоты. Б те дни Черное море делалось красный, и огненный смерч рсволюцин крутился по измученной Тавриде, выжигая до тла остатки белых армий. Нужен был креіікіііі дух и железнып нервы, нужен был острый и без промаху разящи,й меч, нужно было зоркое, морскими горизонтами наметан
ное око матросов—особистов, чтоб не быть смертельно ужаленный ядовитыми змеями, притаившимися в расщелинах крымских придорожных гор, в опустошеиных городах и иечальных татарских селениях.
На побережья южной бухты, как подняться от вокзала наверх, стоял суровый и мрачный властелин—Особый Отдел Черназморей. От его колючей проволоки и часовых-матросои сторонились бепые платья с приколотыми цветами. Его ко
лючее матросское око было радостью и покоом для тех немногих, кто ко горя
чим следам пришел вслед за врагом и этот чужой, опасный, заманчивый и страшный город на грани между сушыо и морем.
В числе этих немногих прибыла и наша комиссия с длинный и неуклюжим именем, которая и нашла себе временное при
станище в помеіцении Особою Отдела. Севастополь представляя собою сулкан из иорохоиых погребов с миллионногіудовыми запасами взрывчатых веществ. И не только погребов; под темной синью неба на побережі ѳ северной бухты и других окрапн, вдоль крепости и даже в миогоотажных тріомах морских «черепах» были навалены беспорядочными штабелями ящики со снарядами, капсю
лями, минами, баллоны с ядовитыми газами. А там, где удаленные от города в жуткой неизвестности чужими враже
скими руками работали минные мастерские, стоял ряд врытых в горы глубоких туннелей с пироксилином, трубчатый, черный и бездымный порохами, динами
том и еще десятками холодных и страшных названий. Мы должны были при
нести в порядок этот находившейся без охраны или, еще хуже, под охраной оставшихся врангелевских офицеров ценнын
и опасный груз, расхищаемый, портившимся от вредных атмосферных влияний, угрожаемый самовозгоранием.
«ПОПРЫГУНЬЯ».
Первыv делом мы, но знавшие с чего приступить, взяли катер, чтобы взгля
нуть на минные мастерскис. Когда маышшіет сказал, что «все готово > и «можно . ехаіь», неожиданно к нам в каюту поспешно .вскочила, вернее, спрыгнула с
берега женщина с едва заметно подведен
ными бровями и подкрашенными губами, в модном костюме и светлой шляпке. Расцвела улыбкой :
— Бога ради, извините... Я из минных мастерских, опаздываю на работу,, не
откажите в любезности разрешить проехать с вами.
Дул небольшой ветер,. Полны чернели, вздувались, бились о борт катера, через открытое окошко ударяли брызгами в лицо. На дугае была какая-то липкая тя
жесть, смутная тревога за порученное
дсло. Можот быть, поэтому звонкая улыбчивость вошедшей сразу покорила нас, и мы разрешили.
Катер резко застучал мотором, легко отчалил от пристани и, глубоко прова
ливаясь между зыбкими стенами воли, пошел на противоположный берег бухты.
В каюте, кроме меня, было двое: матрос Саменко, которого к нам в помощь делеіировал Особый Отдел (и который сразу же зарекомендовал себя, как необычай
ный пожиратель камсы), и незнакомка,
погрузившаяся в чтение книжечки, то и дело не без кокетства вскидывавшая на нас Солыпие голубые глаза. Саменко, сидевший рядом со мной на мягкой дпван
чике, надвину л на лоб морскую фуражку с золотой перевязью, заложил руки в рукава морской куртки и пристально разглядывая неожиданною гостя.- ІІотом наклонился ко мне и сказал:
— Чорт бы ее драл, попрыгуиьц... Хорошая баба... А?
Саменко был славный парень, но все делал как-то сплеча, неуклюже, попро
сту. Наклонился к уху, а «прошепталтак, что даже при стуке мотора наша компаньонка услыхала, еще Солее ко
кетливо улыбнулась, поскотрела на него долгим взглядом и закрыла лицо книгой.
Саменко снова «шепчет»: — Пощупать бы ее...
Уже испытав прямолинейный нрав своего соседа, я испугался и сейчас же спросил:
— В каких смыслах?
— Ну, ясно... в каких! - обиделся Саменко.—По минным мастерский...
Я отсоветовал.
В таких случаях, когда пресекали его иннциативу, Саменко хмурился, злился, надвигая еще глубже фуражку, дальше в рукава запихивая руки и демонстративно молчал.
Два выстрела одни за другим вспугнули молчанію. Саменко сразу ожил,
Истлела ранних лет прохлада— И льют рассвет хмельных тревог Смущенные потемки взгляда, Губ соблазнительный ожог.
Тебе лишь робко улыбнуться Иль песш, походки показать, И очарованно споткнутся
Любого встречного глаза...
Василий Казин.
бессознателыіо провел рукой по карману, рванулся к окошку.
— Это самая обычная вещь,—успокоительный тоном проговорила незнакомка,—здесь каждый день охотятся на птицу.
— Вот сволочи,—глядя в окно мрачно произнес Саменко. — Это ты кого?
— Да охотников этих, вёдь тут рядом пороха, а они...
Недолго думая, мы для острастки решили арестовать подвернувшихся охотииков, пересадили их с баркаса на катер и на берегу сдали портовой охране. Из этого пустякового случая у нас возникла великолепиая мысль, усилить охрану и об ’явить вего территоріею с погребами и боевыми складами на осадном положении. Эта мера принесла потом большую пользу.
Несколько обрадованные тем, что наша работа уже началась, мы как-то забыли про своего случайною гостя. И только несколько часов спустя, вдоволь побродив по окрастностям минных мастер
ских, среди кучи всяких обломков, ящиков, железа, известковой пыли и гари,—- мы в правлении снова увидали нашу компаньонку, которая встретила нас при
ветливой улыбкой и тотчас же что-то интимное начала передавать своей соседке. Та медленно отвела от стола лицо в нашу сторону, и я увидел строгое,
мягкое и умное лицо, которое светилось нутряным светом и дышало упрямой силой и тихим женственный обаяниом. Так же медленно она повернулась к столу, встала, обнаружив гибкую, стройную фигурку, и перешла в другой угол комнаты .
Эти лица нам по-разному запомнились надолго, может быть, на всю жизнь.
ДАЛЬНИЕ ПЛАВАНЬЯ
Как-то я спросил Саменко, что оіі думает об этих женщинах. И пока мы продолжали спой путь, Саменко рассказыьал:
— Я бы і много раз в дальней плавании. Иачал матросничать у суровых дальне-восточных берегов. Сам я странный хохол, откуда-то,—чи с Харбина, чи с Владивостока,—нс помню. Первый раз ушли в море на несколько мссяцоп. Глаза болели от поды и солнца, земли точно никогда и не было, острова проезжали, как туман какой. Зыбь раза два подни
малась. Все внутренности выворачивало, в воду бросаться хотел. Ух, как притягивает вода в это время,—синяя она такая, пенная, ямы в ней черт-то какие, покойно там, кажется. Только вот рыбы и пугают окаянные... ІІст, уж пусть лучше они мне на зубы попадаются...
«Так вот, в первое же плапание, у іггальяиских берегов, в шторм разбило наше судно. Часа три уходили в воду. Когда
остов четверти на три скрылся под водой, раздалась команда:
«— Бросайся вплавьі НА ВУЛКАНЕ
Расскаp С. Володина.
Почеломкаться теснятся крыши,
Подбодрить стремятся этажи:
Ведь отсюда в шумный мир я вышол Биться жизнью о чужую жизнь!..
II
Анне Зеленовой. Еще и юности наливом
Не налилась, голубка, ты,
Но бродит в облике стыдливой Весь пыл девичьей красоты.