ПЕСНЬ КРАСНОГО ЗНАМЕНИ

М. Мартинэ.
— Во имя мира и во имя хлеба, Там, далеко,
Крестьяне, рабочие, в серой шинели, Во имя хлеба для тех, кто голоден,
Во имя мира для тех, кто под пулями, Там, далеко,—
Во имя мира и во имя хлеба,
Все вы, все вы, там поднявшиеся, Под пламенем ветра, великого, бьющегося, Знамени алого, знамени рдяного,
Под пламенем Красного Знамени,— Во имя мира, крестьяне восставшие,
Рабочие, восставшие во имя хлеба,—
Привет, привет вам, за нас сражающимся, Привет отсюда, с далекого Запада, Привет наш Красному Знамени!
О, Красное Знамя, Там развевающееся,
Там трепещущее, там заревеющее,— О, Россия,
Заря, поднимающаяся из-за крови, Россия снежная, Россия пылающая,—- Привет России Красного Знамени!
Во имя хлеба, во имя свободы, Во имя мира, за союз ваш, трудящиеся! — Книжные фразы, слова сочиненные, Падающие с жаркой трибуны,
Бегущие к тысячам лиц,
(О, лица взволнованные, бледные,
С трепещущим ртом, с окованным взглядом,— Волны тысячи лиц, волнующихся в этом
цирке!)
— Слова, отягченные душой и пламенем, Вот они, вот они, живые, бьющиеся Ударами сердца, ударами крыльев,
В твоих складках плещущиеся, огневое знамя!
— Огневое знамя, Лоскут кровавый,
Лоскут, составленный из ваших лох
мотьев,
Дети нужды!— Лоскут кровавый, кровью окрашенный,— Отсюда, отсюда, с полуночи Запада, Привет наш Красному Знамени!
— Против Вас, спекулянты биржи, Против вас, спекулянты крови И нищеты,
Но за тебя, о, свет с Востока, О, лоскут заревеющий,
Несущий пожар от города к городу, За вас, крестьяне, за вас, рабочие, Вставшие во имя земли и свободы, Правосудия и хлеба!
— Красное Знамя, пылающее,
Вейся, вейся повсюду,—
Наполни бедняцкую ночь, о, заря
Востока!
Смотри, они ждут тебя, Не смел надеяться,— Глаза их погасли,
Сердца их застыли.
— Возьмите глаза и сердце,
Земля полна наших мертвых, Погибших под чужими знаменами,— Хозяева свои, войны окончили,
А наши мертвые лежат неотмщенным!-. — Пой же, ветер труда, в складка.ч
Красного Знамени!
а
В шахтах, на фабриках, В грязи, вернувшиеся,
Как прежде, гнут спины.
— Пой же, ветер труда, в складках Красного Знамени!
Умирают и под твоим факелом,
О, знамя семьдесят первого года, Старое знамя свободы,—
Но кровь на камнях улиц,
О, Варлен,—тот, кто пролил ее, Ее пролил не понапрасну.
— Пой же, ветер труда, в складках Красного Знамени!

Перевел Абрам Эфрос. В АЛЕКСАНДРОВСКОМ ЦЕНТРАЛЕ

Отрывок из романа «Жуть» Н. М. Новокшонова. (Окончание*).
Васильев остановился и стал всматриваться в лицо надзирателя.
— Что, не узнаешь?—спросил тот. — Нет,—покачал головой Васильев.
— А помнишь, как я тебя в Иркутске на свиданье водил? — Ах, да.
— А потом с Дубиневнчем ты хотел драться.
— Помню, помшо, как же,—ответил Васильев, думая о том, как бы скорее кончить этот разговор.
— Давно здесь?—не отставал от Васильева надзиратель. — Давно.
Кончай прогулку,—закричал в это время другой надзиратель, и Васильев облегченно вздохнул.
— Хорошо, если он не знает, что я бежал из-под расстрела,—думал Васильев, уходя последним с прогулки.
— А я виделся с делегатом из 91-й камеры,—сказал, подходя к нему, Лебедев. — Где же это?
— Па прогулке,
— Пу, и что же? Он знает что-нибудь?
— Нет. Так же, как и мы. Очевидно, здесь работает организация, имеющая связь с волей, только где она—никто не знает.
— И хорошо делает, а то накрыли 61,1 моментально.
— Лебедев,—крикнули в волчок — Я,—обернулся Лебедев. — Иди сюда.
— В чем дело?—подошел он к двери. — На, получи передачу,—проговорил надзиратель, передавая в форточку осьмушку махорки и коробку спичек.
— Откуда это?
— Из 91-й камеры,—ответил надзиратель и ушел.
— Что за черт! Там, кажется, никого и знакомых у меня нет,—недоумевал Лебедев .
— А ты с делегатом-то из какой камеры говорил?—подошел к нему Васильев. — Из 91-й.
— Ну, чего же ты хочешь? Он и послал. — ко зачем? Ведь я не курю. —
*) См. № 44 журнала «Огонек».
— Значит, тут что-нибудь неспроста,— и Васильев, взяв от Лебедева табак, высыпал его на стол.
— Вот видишь,—указал он на маленький белый комочек и, осторожно раскатав его, прочел.
«Товарищ Лебедев, сегодняшний надзиратель, который дежурит сейчас, свой человек. Мне об этом передал делегат
из 87-й камеры, которому сообщили об этом запиской».
— Тем лучше,—проговорил Лебедев.
— А я все-таки не верю этим запискам,—покачал головой Васильев. — Почему?
— Видишь ли, я боюсь, как бы они не спровоцировали всех.
. — Ерунда. Не может этого быть,— махнул рукой Лебедев и пошел переда
вать содержание записки еще некоторым товарищам.
* *
События следовали одно за другим.
Записки начали поступать каждый день, и в них определенно говорилось, что необходимо готовиться к важным собы
тиям. К каким именно—не указывалось, но все понимали, что затевается что-то большое.
Откуда шли указания, кто был главным руководителем,—никто не знал. Но когда в записках стали сообщать о том, что в централе необходимо поднять вос
стание и что отряд Каларандашвили, с которым будто бы поддерживается постоянная связь—близко от тюрьмы, у Василье
ва, подолгу беседовавшего с_Лебедевым, все больше крепла мысль, что вся эта история выдумана самой тюремной администрацией.
— Боюсь я, Иван Васильевич,—говорил он Лебедеву.—Попадем мы впросак с этим делом.
— Иу, а что же делать-то?—разводил руками Лебедев. — Теперь уж поздно.
Даже если мы и захотели бы что-нибудь сделать, так и то не можем, тем более, что не мы его начали.
— А, все-таки,—возразил Васильев,— можно было бы предупредить.
—: Не стоит, все равно ничего не выйдет,—ответил Лебедев. Через несколько дней, встав часа в два ночи и разбудив
Васильева, он подошел с ним к двери и стал передавать о своем свидании с делегатом 91-й камеры.
— Ты понимаешь, он мне говорит...— начал было Лебедев, но в этот момент в коридоре раздались шаги.
Васильев и Лебедев прекратили разговор и стали прислушиваться.
Слышно было, как мимо камеры быстро прошли два человека, о чем-то разговаривавшие между собой.
Васильев прильнул ухом к волчку.
— Завтра...Все сделано,—донеслись до его слуха слова, и затем шаги удалились.
— Ну, что?—топотом спросил Лебедев.—О чем они говорили?
— Не знаю. Я только несколько слов расслышал,—также шопотом ответил Васильев .
— Каких?
— «Завтра. Все сделано». — Что это может значить? — Не знаю.
— Прямо беда,—прошептал Лебедев.— Все затихли. Тюремщики молчат. Кто-то организовывает восстание. Я ничего не понимаю.
— Трудно понять,—согласился с ним Васильев.—Ну, да чорт с ними. Завтра, может быть, удастся выяснить более или менее подробно. Идем спать.
По когда утром, при разрезке хлеба, он нашел записку, с написанными на ней словами: «Сегодня вечером. Все готово»,
то сразу же окончательно убедился в том, что весь централ сделался жертвой гнусной провокации.
— Понимаешь теперь?—показал он записку Лебедеву.
— Сволочи!... мать их... — выругался Лебедев, сжимая кулаки,—-Ведь это чорт знает что такое. Так подло спро
воцировать. Надо предупредить всех,— вдруг решил он.
— А как же ты предупредишь?
— Сегодня на прогулке оставим записку в условленном месте.
— Единственный выход,—согласился с ним Васильев, но на прогулку в этот день не пустили.
Тюрьма замерла. Очевидно, во всех камерах ждали вечера, в который должна была решиться судьба многих.