М. Ю. Ашенбреннер в гробу в доме О-ва Политкаторжан в Москве. На стене—портрет М. Ю. в молодости.
Фот. О. Фридлянда.
жандармов Оржевского, личного друга Алоьтандра III: „Почему меня не вывозят? Я уже тут шестой год нахожусь!11—„Отсюда но выводят, а выносят ,—с.важно
стью ответил Оржевский, а на другой день комендант об явил Лаговскому, что Оржевским ему прибавлено еще 5 лет отсидки. Вообще, Лаговскому как-то особенно попадало, но поколачивали нас всех.
В первые годы мы сидели в одиночках. Выводили нас на прогулку ежедневно только на четверть часа. Только через 3
года начали выводить на прогулку нарами, соединяя нас с товарищами но произволу начальства. Сначала меня свели с Юрковским, а потом изменили товарища—дали Шаволииа. Но не нее дождались свидания с товарищами. За первые 4 года и Шлиссельбургекой крепости вымерло 57% полит
заключенных, а 8 чел. сошло с ума. Из них один только понравился, остальные семеро погибли.
Сказку несколько слов о камерах, где мы сидели. В первые годы кровать опускалась лишь в 8 часов вечера, а днем за
пиралась па замок. Днем она открывалась только для больных, по распоряжению доктора. Еще была и камере неподвижная железная доска, вделанная в стену, и небольшая, тоже неподвижная железная ска
мейка. Стекла в окнах—матовые. Рамы двойные, а за ними—густая решетка. Фор
точка открывалась в день па % часа, пальца, итак, на дна. Даже вентилятора не было. Т.-е. был вентилятор, но т. к. один из заключенных на нем повесился, то и вентилятор заколотили. Так мы сидели, не видя но только людей, по дазке ни звезд, ни луны. Лет через 15 после сидении, по манифесту Николая II, жандармы вый езли тон. Суровцева на ст. Иринино. Ехал Суровцев с конвоем и смотрел в окно кареты и приходил не только в восторг, по дазке о экстаз, видя иа улице зкпзпь: „Смотрите,—
кричал он в неистовстве,—смотрите, лошадь! Смотрите, смотрите, собака! Жан
дармы посмеивались и долго рассказывали об этом.
Чем же мы заполняли время? Давали старые журналы и четьи-минеи. Писать разрешили не скоро — давали тетрадку из трех листон, прошнурованную и скрепленную подписью начальства. Смотритель Со
колов, человек очень грубый и противный, говорил: — Нот карандаш. Когда „сиортитсн , починим. Когда тетрадка испи
шется—скачать,—дадим другую. — В таких условиях писать, конечно, но хотелось. Через много лет приехал директор депар
тамента Петров. Заключенные из‘нвили свое желание заниматься математикой и языками. Тогда, для занятий языками, нам был выслав учебник для первоначального обучения, т.-е. для детей, а выразившим желание заниматься высшей математикой— дали начальную арифметику.
В последние годы заточения стало легче. Дали нам доски, в роде аспидных, и тогда узко мы начали писать все, что угодно. Переводами стали заниматься, получили порядочные самоучители по языкам—англ 11 Йском у, фра и I (узскому, немецкому.
Еще нововведение появилось: огороды были устроены в тех клетках, где мы гу
ляли. Острой каменист, поэтому навезли на баржах земли, выдали нам семена овощей, дали по лопате в каждый огородик. Ого
роди были расположены треугольниками— под прямым углом, одна общая стена на дне клетки. Тут мы гуляли. На вышке жандармы, а со степы часовой неотступно глядели за нами. Вазделены друг от друга все товарищи были каменным забором с дощатым верхом. Однажды одна из нар уловила момент—в заборе коловоротом провер
тели дырки, а затем живо пропилили пожевкой доски. Обменялись с соседней парой рукопожатием. Пошла весть, что „окно
в Европу прорублено. Начали лазить друг к другу, выглядывая по рудь. Комендант
уступил нашим просьбам,—доски сняли и заменили решеткой. Тогда мы, сделав ма
ленькую лесенку, могли встречаться и го
ворить. Таким образом могли соединяться: три пары. Можно было наладить аудиторию. Тут Морозов читал свои лекции.
В конце моего пребывания в тюрьме появился доктор Везродноп, очень незави
симый и хороший человек, начал доставлять нам материал для гербария. Мы научились сушить цветы. Например, неза
будку, легко теряющую цвет, умели так засушить, что псе удивлялись. Начали де
лать минералогические коллекции для школ, делали еще очень интересную работу: разрез земной коры, все формации ее. Осо
бенно отличались иа этом В. II. Фигнер, Лукашевич, Василий Иванов и Новорус
ский. Составляли еще диаграммы, карты, таблицы. Морозов заказал мне карту неба, и я с удовольствием над ней возился. Морозов, вообще, много работал. Сам приду
мал особенный циркуль, которого у пас во было в тюрьме, составлял музей птиц и рыб, читал лекции по химии. Так про
ходили дни. Одним из главных развлечений было перестукивание. Хотя стены Шлис
сельбургской крепости очень толстые, но звонкие. Двери тяжелые, кованые. Однажды хлопнула дверь, и штукатурка рухнула. Тогда -обнаружилось, что под шту
катуркой железные листы. Тюрьма была бронированной—бежать было немыслимо. Немыслимо было бежать еще из-за обилия стражи. В 1900 году мае оставалось 13 чел., а за нами смотрело 29 надзирателей и пе
шая команда жандармов в 100 чел. И если расход на кормежку заключенных был ничтожен, то содержание наше в Шлиссельбургской крепости стоило бешеных денег из-за обилия пас охранивших.
М. Ашенбреннер.
Фот. О. Фридлянда.
жандармов Оржевского, личного друга Алоьтандра III: „Почему меня не вывозят? Я уже тут шестой год нахожусь!11—„Отсюда но выводят, а выносят ,—с.важно
стью ответил Оржевский, а на другой день комендант об явил Лаговскому, что Оржевским ему прибавлено еще 5 лет отсидки. Вообще, Лаговскому как-то особенно попадало, но поколачивали нас всех.
В первые годы мы сидели в одиночках. Выводили нас на прогулку ежедневно только на четверть часа. Только через 3
года начали выводить на прогулку нарами, соединяя нас с товарищами но произволу начальства. Сначала меня свели с Юрковским, а потом изменили товарища—дали Шаволииа. Но не нее дождались свидания с товарищами. За первые 4 года и Шлиссельбургекой крепости вымерло 57% полит
заключенных, а 8 чел. сошло с ума. Из них один только понравился, остальные семеро погибли.
Сказку несколько слов о камерах, где мы сидели. В первые годы кровать опускалась лишь в 8 часов вечера, а днем за
пиралась па замок. Днем она открывалась только для больных, по распоряжению доктора. Еще была и камере неподвижная железная доска, вделанная в стену, и небольшая, тоже неподвижная железная ска
мейка. Стекла в окнах—матовые. Рамы двойные, а за ними—густая решетка. Фор
точка открывалась в день па % часа, пальца, итак, на дна. Даже вентилятора не было. Т.-е. был вентилятор, но т. к. один из заключенных на нем повесился, то и вентилятор заколотили. Так мы сидели, не видя но только людей, по дазке ни звезд, ни луны. Лет через 15 после сидении, по манифесту Николая II, жандармы вый езли тон. Суровцева на ст. Иринино. Ехал Суровцев с конвоем и смотрел в окно кареты и приходил не только в восторг, по дазке о экстаз, видя иа улице зкпзпь: „Смотрите,—
кричал он в неистовстве,—смотрите, лошадь! Смотрите, смотрите, собака! Жан
дармы посмеивались и долго рассказывали об этом.
Чем же мы заполняли время? Давали старые журналы и четьи-минеи. Писать разрешили не скоро — давали тетрадку из трех листон, прошнурованную и скрепленную подписью начальства. Смотритель Со
колов, человек очень грубый и противный, говорил: — Нот карандаш. Когда „сиортитсн , починим. Когда тетрадка испи
шется—скачать,—дадим другую. — В таких условиях писать, конечно, но хотелось. Через много лет приехал директор депар
тамента Петров. Заключенные из‘нвили свое желание заниматься математикой и языками. Тогда, для занятий языками, нам был выслав учебник для первоначального обучения, т.-е. для детей, а выразившим желание заниматься высшей математикой— дали начальную арифметику.
В последние годы заточения стало легче. Дали нам доски, в роде аспидных, и тогда узко мы начали писать все, что угодно. Переводами стали заниматься, получили порядочные самоучители по языкам—англ 11 Йском у, фра и I (узскому, немецкому.
Еще нововведение появилось: огороды были устроены в тех клетках, где мы гу
ляли. Острой каменист, поэтому навезли на баржах земли, выдали нам семена овощей, дали по лопате в каждый огородик. Ого
роди были расположены треугольниками— под прямым углом, одна общая стена на дне клетки. Тут мы гуляли. На вышке жандармы, а со степы часовой неотступно глядели за нами. Вазделены друг от друга все товарищи были каменным забором с дощатым верхом. Однажды одна из нар уловила момент—в заборе коловоротом провер
тели дырки, а затем живо пропилили пожевкой доски. Обменялись с соседней парой рукопожатием. Пошла весть, что „окно
в Европу прорублено. Начали лазить друг к другу, выглядывая по рудь. Комендант
уступил нашим просьбам,—доски сняли и заменили решеткой. Тогда мы, сделав ма
ленькую лесенку, могли встречаться и го
ворить. Таким образом могли соединяться: три пары. Можно было наладить аудиторию. Тут Морозов читал свои лекции.
В конце моего пребывания в тюрьме появился доктор Везродноп, очень незави
симый и хороший человек, начал доставлять нам материал для гербария. Мы научились сушить цветы. Например, неза
будку, легко теряющую цвет, умели так засушить, что псе удивлялись. Начали де
лать минералогические коллекции для школ, делали еще очень интересную работу: разрез земной коры, все формации ее. Осо
бенно отличались иа этом В. II. Фигнер, Лукашевич, Василий Иванов и Новорус
ский. Составляли еще диаграммы, карты, таблицы. Морозов заказал мне карту неба, и я с удовольствием над ней возился. Морозов, вообще, много работал. Сам приду
мал особенный циркуль, которого у пас во было в тюрьме, составлял музей птиц и рыб, читал лекции по химии. Так про
ходили дни. Одним из главных развлечений было перестукивание. Хотя стены Шлис
сельбургской крепости очень толстые, но звонкие. Двери тяжелые, кованые. Однажды хлопнула дверь, и штукатурка рухнула. Тогда -обнаружилось, что под шту
катуркой железные листы. Тюрьма была бронированной—бежать было немыслимо. Немыслимо было бежать еще из-за обилия стражи. В 1900 году мае оставалось 13 чел., а за нами смотрело 29 надзирателей и пе
шая команда жандармов в 100 чел. И если расход на кормежку заключенных был ничтожен, то содержание наше в Шлиссельбургской крепости стоило бешеных денег из-за обилия пас охранивших.
М. Ашенбреннер.