„ЕНБЛЕМА“

Рассказ М. Горького.Иллюстрации М. Черемныха.
... Осенний ветер треплет голы.} кусты, прутья гнутся, но не шумят, хотя, покрытые мокренькой ржавой пылыо, ка
жутся железными и, качаясь, должны бы скрежетать. Свинцовый туман плотно окутал и скрыл все вокруг маленькой
степной станции; около почти невидимой водокачки устало вздыхает и шипит ло
комотив, звенят бандажи под ударами молотка; все звуки приглушены осенним
унынием. Над моей головой призрачна висит плоская рука семафора. Тощий
мокрый козел, тоже как призрак, стент в кустах и скучно смотрит, как пятеро служащих станции пытаются втащить в дверь товарного вагона тяжелый, длинный ящик.
Погрузкой руководит старичск в клеенчатом пальто; под башлыком трясется розовое от холода круглое личико с длинны ми усами; усы и ястребиный нос старич
ка очень напоминают портрет одного из гетманов Украины.
— Что это вы грузите? — Еиблему.
Вежливо касаясь -детской ручкой башлыка, старичок отвечает не по-старчески звонко и не по-осеннему весело.
— Енблема,-—об’ясннет он, — статуя из мраморного камня итальянской работы; она изображает идола справедли
вости;—женщину с мечом в руке, а дру
гая рука,—в ней весы были,—отстрелена по недоразумению, В древнее время римляне почитали эту женщину за богиню, называемую Енблема.
Слово явно нравится старичку, он повторяет его со вкусом, с удовольствием.
Погрузив ящик, ожидая пассажирского поезда, он сидит в грязном зале станции, и, покуривая немецкую фарфоровую трубку, рассказывает любезно:
— Привез ее из-за границы дедушка теперешних господ и, может быть, не мекее ста лет красовалась она на клумбе,
. перед домом; это вещь очень великолепная, из лучшего материала; на зиму ее даже войлоком кутали и покрывали де
ревянным футляром. Она стояла бы и еще неизвестное время, да вот господин Башкиров—слышали? известнейший фабрикант—совершенно так, этот самый. Он,
четыре года тому назад, для отдыха души и по причине своей старости, купил усадьбу господ моих и вообразил, что Енблема ему угрожает. Некоторый смысл воображение его имело, потому что статуя искусной работы и в лунные ночи
принимала гид оживленности, как бы даже движения по воздуху, невзирая на то, что она—камень. К тому же основа
ние под нею покосилось от собственной ее тяжести, и ото дало ей наклон вперед,
как-будто она хочет спрыгнуть со своей высоты.
«Господин Башкиров сразу ее не взлюбил, стал жаловаться: «От нее— говорит—у меня бессонница. Почыо взгляну в окно,—торчит в воздухе не то сестра милосердия, не то—чорт ее знает,
кто такая. И что значат весы в руке у нее? Торговала, что ли, чем?». Господни Башкиров, несмотря на свое богатство,
человек слабо образованный и даже в некотором роде—дикий. Я, конечно, об’- яснил ему, что это римский идол спра
ведливости, потом оп еще у священника справился и в городе у кого-то насчет ее назначения, но после этого не взлюбил Енблему того хуже и начал даже палкой ей грозить; походит по парку, подойдет к ней и грозит. Л однажды ему вообра
зилось, что она в окно лезет, в спальню к ному. Тут он начал из револьвера
стрелять, метко отшиб ей руку и живот выщербил.
«Говорит мне: «Дуре этой, Покровский, место на кладбище, а не здесь». Меня он очень уважал и любил весьма подробно расспрашивать о моей жизни. Я, видите ли, сын диакона, а к духовной карьере пристрастием нс заразился и по
шел в учителя, но вскоре усмотрел, что ото дело не моей души. К дрессировке детей надо иметь природное пристрастие и строгость, а у меня характер оказался мягкий, и укротителем детских наклон
ностей п не мог Гы ъ. Шалостей детских—- не люблю, бесе мы лонная шалость. Когда взрослые шалеют,—этому всегда заметна причина, а у детей... Я даже и собственную жизнь прожил холоеыд...
■—■ Ах, да, господин Башкиров? Оп
был по натуре—шалы i. Он мне не нра