к общестуденческой забастовке или продолжает занятия. Этот вопрос был критическим, решающим всю дальнейшую судьбу консерватории. Утвердительное его решение (забастовка) означало разрыв с прошлыми традициями аполитичности, безразличия и приобщения к революционному движению; отрицательное же реше
ние на неопределенное время оставляло бы нас за бортом общественной жизни. Минута была тревожная.
Решение производилось подачей записок з а или против забастовки; подсчет записок производился в маленькой каморке, находившейся во внутренности органа Малого зала; в этой тесной обстановке, среди вороха поданных записок состоялось мое первое знакомство с М. Ф. Гнесиным, позднее перешедшее в тесную дружбу. Наконец, подсчет записок сделан: значительный перевес получили сторонники забастовки.
Консерватория объявляла политическую забастовку, присоединялась к общереволюционному движению, порывала со старыми традициями, вступала в новую полосу своей жизни. Первый экзамен на политическую зрелость был выдержан.
Объявление мною этого решения было встречено бурными овациями и ликованием большинства: словно приветствовали вступление в какую-то новую жизнь.
Дальнейшие занятия сходки были посвящены, во 1-х заслушиванию проектов различных реформ и улучшений по учебной и административной частям, различных жалоб и пожеланий, и, во 2-х, выборам представительного органа учащихся („Коми
тет учащихся СПБ Консерватории11) для переговоров с профессурой и общего руководства движением. Эта заключительная часть собрания происходила в какой-то повышенной атмосфере, в шуме оживленных разговоров и ликования: во многие подробности уже не входили, дела на скорую руку проводил президиум.
Наконец, закончилась эта, казавшаяся бесконечной, сходка; основное решение установлено, все жалобы выслушаны, все наказы приняты, все выборы произведены. Собрание закрывается, но возбужденная толпа не расходится по домам, а гудящим потоком растекается по коридорам, провожая избранных представителей на засе
дание Художественного совета. (Я забыл сказать, что открывший наше собрание и затем удалившийся директор Бернгард уже являлся в разгар наших дебатов на
эстраду и торжественно возглашал: „Господа, три часа: мы ждем“. В три часа должен был собраться Художественный совет для заслушания нашего решения, но,—увы!—ему пришлось подождать нас еще до 7 или 8 ч.).
Присутствие представителей учащихся в Художественном совете, 1-ое в жизни консерватории, было весьма знаменательным фактом, впечатляющий характер кото
рого живо ощущался обоими сторонами; вспоминаю внимательно-серьезную мину Римского-Корсакова и приветливо одобрительную физиономию моего профессора Н. А. Дубасова, впервые увидевшего своего ученика в новой обстановке и в новой роли.
Большинство наших требований по учебной и административной части вызвали внимание и сочувствие большинства профессуры; политическая же часть нашего решения (забастовка), совершенно неожиданная для профессуры, несколько ошело
мила собрание и в дальнейшем вызвала раскол среди профессуры; в сущности никто не сочувствовал забастовке, как таковой, но одна часть профессуры почла необходимым считаться с настроением учащихся; другая же часть, (и особенно администрация), заняла принципиально-отрицательную позицию. Для детального обсуждения наших требований была создана согласительная комиссия и из представителей профессуры и нашего „Комитета в его полном составе.
Этим заседанием Художественного совета и закончился столь знаменательный в жизни консерватории день. Подводя итоги этому дню, скажу, что кроме его общеполитического значения (начало общественной жизни консерватории, включе
ние ее в орбиту общего революционного движения) этот день и эта сходка имели значение какого-то сдвига во внутренней жизни и психологии консерватории. Произошло великое сближение, спайка одних элементов и, наоборот, отслоение и отчу
ние на неопределенное время оставляло бы нас за бортом общественной жизни. Минута была тревожная.
Решение производилось подачей записок з а или против забастовки; подсчет записок производился в маленькой каморке, находившейся во внутренности органа Малого зала; в этой тесной обстановке, среди вороха поданных записок состоялось мое первое знакомство с М. Ф. Гнесиным, позднее перешедшее в тесную дружбу. Наконец, подсчет записок сделан: значительный перевес получили сторонники забастовки.
Консерватория объявляла политическую забастовку, присоединялась к общереволюционному движению, порывала со старыми традициями, вступала в новую полосу своей жизни. Первый экзамен на политическую зрелость был выдержан.
Объявление мною этого решения было встречено бурными овациями и ликованием большинства: словно приветствовали вступление в какую-то новую жизнь.
Дальнейшие занятия сходки были посвящены, во 1-х заслушиванию проектов различных реформ и улучшений по учебной и административной частям, различных жалоб и пожеланий, и, во 2-х, выборам представительного органа учащихся („Коми
тет учащихся СПБ Консерватории11) для переговоров с профессурой и общего руководства движением. Эта заключительная часть собрания происходила в какой-то повышенной атмосфере, в шуме оживленных разговоров и ликования: во многие подробности уже не входили, дела на скорую руку проводил президиум.
Наконец, закончилась эта, казавшаяся бесконечной, сходка; основное решение установлено, все жалобы выслушаны, все наказы приняты, все выборы произведены. Собрание закрывается, но возбужденная толпа не расходится по домам, а гудящим потоком растекается по коридорам, провожая избранных представителей на засе
дание Художественного совета. (Я забыл сказать, что открывший наше собрание и затем удалившийся директор Бернгард уже являлся в разгар наших дебатов на
эстраду и торжественно возглашал: „Господа, три часа: мы ждем“. В три часа должен был собраться Художественный совет для заслушания нашего решения, но,—увы!—ему пришлось подождать нас еще до 7 или 8 ч.).
Присутствие представителей учащихся в Художественном совете, 1-ое в жизни консерватории, было весьма знаменательным фактом, впечатляющий характер кото
рого живо ощущался обоими сторонами; вспоминаю внимательно-серьезную мину Римского-Корсакова и приветливо одобрительную физиономию моего профессора Н. А. Дубасова, впервые увидевшего своего ученика в новой обстановке и в новой роли.
Большинство наших требований по учебной и административной части вызвали внимание и сочувствие большинства профессуры; политическая же часть нашего решения (забастовка), совершенно неожиданная для профессуры, несколько ошело
мила собрание и в дальнейшем вызвала раскол среди профессуры; в сущности никто не сочувствовал забастовке, как таковой, но одна часть профессуры почла необходимым считаться с настроением учащихся; другая же часть, (и особенно администрация), заняла принципиально-отрицательную позицию. Для детального обсуждения наших требований была создана согласительная комиссия и из представителей профессуры и нашего „Комитета в его полном составе.
Этим заседанием Художественного совета и закончился столь знаменательный в жизни консерватории день. Подводя итоги этому дню, скажу, что кроме его общеполитического значения (начало общественной жизни консерватории, включе
ние ее в орбиту общего революционного движения) этот день и эта сходка имели значение какого-то сдвига во внутренней жизни и психологии консерватории. Произошло великое сближение, спайка одних элементов и, наоборот, отслоение и отчу