писью, что она создана „по случаю революционных волнений11 *). Нам известно, что после событий 1905 года он задумывает оперы „Стенька Разин11 и „Земля и Небо11 Байрона, обе на тему восстаний против деспотизма власти 2). А такие, явно символические произведения, как „Кощей Бессмертный“ и „Золотой Пету
шок —где им была произведена коренная переработка сюжета сравнительно с сказками, легшими в основу их—безусловно могут рассматриваться как прямое отражение чаяний либеральной интеллигенции, к которой принадлежал и P.-К. Так например, борьба со злом и его слугами (в „Кощее ), олицетворяемом самим „Кощеем и „Кощеевной*, в результате которой молодость и добро торжествуют не благодаря прямому подавлению зла, а путем разжалобливания этих слуг (слеза Кощевны и ее превращение)—является довольно недвусмысленной аллегорией. В 1901 году (год написания „Кощея ) интеллигенция еще верила в возможность победы над давившим ее царским режимом не путем противопоставления ему силы, а путем морального воздействия и убеждения. В „Золотом Петушке11, написанном в 1907 году, совсем уже явно выражена политическая тенденция, — именно разоча
рование интеллигенции в возможности какого-либо союза с царизмом, который в своем разложении дошел до полного отсутствия нравственных принципов. Надежда на то, что, в результате своего вырождения, самодержавие сломит себе голову, выражена здесь почти открыто, и гибель Додона является как бы пророчеством.
„Сказание о граде Китеже , занимая по времени написания (1903—1904 гг.) срединное место между „Кощеем (1901 г.) и „Золотым Петушком (1907 г.) тем самым не может не иметь общественно-политического смысла. То, что переживала страна в эти годы, не Могло не волновать чуткого, прогрессивно мыслящего чело
века, а таким, как мы знаем, и был P.-К. Поднявшаяся в конце 90-х годов волна общественного движения все более и более к этому времени сдавливалась тисками правительственного гнета. 1903 год совпадает с началом тягчайшего режима Плеве, с разразившимся в Кишиневе ужаснейшим еврейским погромом (организованным полицией и черной сотней), с крестьянскими волнениями в Черниговской, Полтав
ской губернии и других местах России, жестоко подавляемыми с помощью военной силы. Из создавшегося положения могло быть для интеллигенции только два вы
хода: для активной и политически сознательной части — открытая борьба вместе с рабочим классом против самодержавия, для менее активной и менее прозорливой— уход от действительности, замыкание в себе, поиски душевного равновесия и справедливого решения в глубинах человеческой психики. И вот мы видим, что в „Ска
зании11 P.-К пошел по второму пути, как натура менее боевая и недостаточно политически подготовленная.
И в этой опере налицо борьба добра со злом, олицетворенным в татарах (невольно вспоминаются строки из „Федорушки А. Толстого: „На кого же рать та
тарская, силушка жандармская?.. ). Но здесь разрешение этой борьбы намечено в духе столь популярного в то время толстовства, и внутренний смысл данного сюжета может быть характеризован словами: „царство божие (невидимый град) внутри нас11.
Если вдуматься в либретто оперы, то ясным становится, что основным стержнем ее является Феврония, ее личность, ее поведение, ее судьба, а не миф о Ки
теже, который служит только фоном, только способом показать преодоление жизненного зла с помощью личного совершенствования. Что и Римский-Корсаков смотрел на это дело так же—ясно хотя бы из его письма к В. И. Суку (26/1—1908 г.),
где он говорит следующее: „На пропуск сцены письма к Кутерьме в последней картине согласиться не могу... Письмо Февронии есть кульминационный момент всего ее образа. Достигшая блаженства Феврония вспоминает и заботится о своем
9 „Летопись моей музыкальной жизни .
2) Там же, стр. 340.
шок —где им была произведена коренная переработка сюжета сравнительно с сказками, легшими в основу их—безусловно могут рассматриваться как прямое отражение чаяний либеральной интеллигенции, к которой принадлежал и P.-К. Так например, борьба со злом и его слугами (в „Кощее ), олицетворяемом самим „Кощеем и „Кощеевной*, в результате которой молодость и добро торжествуют не благодаря прямому подавлению зла, а путем разжалобливания этих слуг (слеза Кощевны и ее превращение)—является довольно недвусмысленной аллегорией. В 1901 году (год написания „Кощея ) интеллигенция еще верила в возможность победы над давившим ее царским режимом не путем противопоставления ему силы, а путем морального воздействия и убеждения. В „Золотом Петушке11, написанном в 1907 году, совсем уже явно выражена политическая тенденция, — именно разоча
рование интеллигенции в возможности какого-либо союза с царизмом, который в своем разложении дошел до полного отсутствия нравственных принципов. Надежда на то, что, в результате своего вырождения, самодержавие сломит себе голову, выражена здесь почти открыто, и гибель Додона является как бы пророчеством.
„Сказание о граде Китеже , занимая по времени написания (1903—1904 гг.) срединное место между „Кощеем (1901 г.) и „Золотым Петушком (1907 г.) тем самым не может не иметь общественно-политического смысла. То, что переживала страна в эти годы, не Могло не волновать чуткого, прогрессивно мыслящего чело
века, а таким, как мы знаем, и был P.-К. Поднявшаяся в конце 90-х годов волна общественного движения все более и более к этому времени сдавливалась тисками правительственного гнета. 1903 год совпадает с началом тягчайшего режима Плеве, с разразившимся в Кишиневе ужаснейшим еврейским погромом (организованным полицией и черной сотней), с крестьянскими волнениями в Черниговской, Полтав
ской губернии и других местах России, жестоко подавляемыми с помощью военной силы. Из создавшегося положения могло быть для интеллигенции только два вы
хода: для активной и политически сознательной части — открытая борьба вместе с рабочим классом против самодержавия, для менее активной и менее прозорливой— уход от действительности, замыкание в себе, поиски душевного равновесия и справедливого решения в глубинах человеческой психики. И вот мы видим, что в „Ска
зании11 P.-К пошел по второму пути, как натура менее боевая и недостаточно политически подготовленная.
И в этой опере налицо борьба добра со злом, олицетворенным в татарах (невольно вспоминаются строки из „Федорушки А. Толстого: „На кого же рать та
тарская, силушка жандармская?.. ). Но здесь разрешение этой борьбы намечено в духе столь популярного в то время толстовства, и внутренний смысл данного сюжета может быть характеризован словами: „царство божие (невидимый град) внутри нас11.
Если вдуматься в либретто оперы, то ясным становится, что основным стержнем ее является Феврония, ее личность, ее поведение, ее судьба, а не миф о Ки
теже, который служит только фоном, только способом показать преодоление жизненного зла с помощью личного совершенствования. Что и Римский-Корсаков смотрел на это дело так же—ясно хотя бы из его письма к В. И. Суку (26/1—1908 г.),
где он говорит следующее: „На пропуск сцены письма к Кутерьме в последней картине согласиться не могу... Письмо Февронии есть кульминационный момент всего ее образа. Достигшая блаженства Феврония вспоминает и заботится о своем
9 „Летопись моей музыкальной жизни .
2) Там же, стр. 340.