обещанием корреспондировать, ибо, о одной стороны, окружающий материал был слишком обилен и, пожалуй, сенсационен, чтобы стоило изучать, на первый взгляд, малозна
чащие подробности; с другой, можно было, и не затрудняя себя, иметь вое нужные сведения непосредственно с голоса наматоревших в сибирской практике людей.
Но Кропоткин все хочет исследовать сам, сравнивает, изучает, ничего не принимает на веру.
В этой необычайной пытливости, жажде узнать все заслуживающее внимания и изучения, познакомиться; с частно
стями, чтобы постичь целое, сказывается уже будущий, столь
отличающий Кропоткина в ряду других больших людей, его универсализм.
Что же занимает его? Решительно все.—Геология, география, орография, флора и фауна, этнография, хозяйство,
живой конкретный быт и люди,—все люди, всякие люди. Но особенно жадно, с ненасытным вниманием и с поразитель
ной пунктуальностью отмечает он все, что имеет отношение к человеческому труду: сельское хозяйство (почва, посевы, покосы), все виды промыслов, технические приемы (пилка,
«укрючение лошадей»), хозяйственный инвентарь, торговля и рыночные цены, домовое устройство (стройка, система топки) и пр., и пр.—все отображается в его безыскусственном «Дневнике». При этом точность и добросовестность наблюдений его изумительны. Его описания костюмов, предметов домашнего обихода блещут тончайшей детализацией.
Рядом с универсализмом интересов Кропоткина особенно выпукло встает в «Дневнике» и другая его черта,—также верный спутник всей его последующей жизни,—его гуманизм.
Характеризуя одного из сибирских деятелей, Педашенку, и отдавая дань его положительным качествам (ум, честность), он замечает: «Мне кажется, что если бы дать ему большую власть, то он не был бы хорош—недовольно теплоты в человеке, сочувствия «брату» (курсив—мой А. Б.).
Только вспоминая отвратительную сцену с наказанным Макаром, мучившую совесть Кропоткина - ребенка 1), поймешь, как пажик, едва соскочивший со скамьи привилеги
рованного заведения, сумел так просто говорить о «брате
в применении ко всякому человеку, независимо от сословия и состояния. И для него—об этом свидетельствует «Дневникв тысячах мелочей—люди, действительно, все-, по настоя
щему одинаковы. Юноша Кропоткин неистощим в любовном проявлении к ним, в сочувствии, жалости. Палочная система управления, привычно-жестокие наказания, вообще всякое насилие и особенно закулисные воздействия глубоко возмущают его.—«Мерзавец Жуковский все пакостит. Жандарм
1) См. „Записки Революционера , ч. I, гл. VIII.
чащие подробности; с другой, можно было, и не затрудняя себя, иметь вое нужные сведения непосредственно с голоса наматоревших в сибирской практике людей.
Но Кропоткин все хочет исследовать сам, сравнивает, изучает, ничего не принимает на веру.
В этой необычайной пытливости, жажде узнать все заслуживающее внимания и изучения, познакомиться; с частно
стями, чтобы постичь целое, сказывается уже будущий, столь
отличающий Кропоткина в ряду других больших людей, его универсализм.
Что же занимает его? Решительно все.—Геология, география, орография, флора и фауна, этнография, хозяйство,
живой конкретный быт и люди,—все люди, всякие люди. Но особенно жадно, с ненасытным вниманием и с поразитель
ной пунктуальностью отмечает он все, что имеет отношение к человеческому труду: сельское хозяйство (почва, посевы, покосы), все виды промыслов, технические приемы (пилка,
«укрючение лошадей»), хозяйственный инвентарь, торговля и рыночные цены, домовое устройство (стройка, система топки) и пр., и пр.—все отображается в его безыскусственном «Дневнике». При этом точность и добросовестность наблюдений его изумительны. Его описания костюмов, предметов домашнего обихода блещут тончайшей детализацией.
Рядом с универсализмом интересов Кропоткина особенно выпукло встает в «Дневнике» и другая его черта,—также верный спутник всей его последующей жизни,—его гуманизм.
Характеризуя одного из сибирских деятелей, Педашенку, и отдавая дань его положительным качествам (ум, честность), он замечает: «Мне кажется, что если бы дать ему большую власть, то он не был бы хорош—недовольно теплоты в человеке, сочувствия «брату» (курсив—мой А. Б.).
Только вспоминая отвратительную сцену с наказанным Макаром, мучившую совесть Кропоткина - ребенка 1), поймешь, как пажик, едва соскочивший со скамьи привилеги
рованного заведения, сумел так просто говорить о «брате
в применении ко всякому человеку, независимо от сословия и состояния. И для него—об этом свидетельствует «Дневникв тысячах мелочей—люди, действительно, все-, по настоя
щему одинаковы. Юноша Кропоткин неистощим в любовном проявлении к ним, в сочувствии, жалости. Палочная система управления, привычно-жестокие наказания, вообще всякое насилие и особенно закулисные воздействия глубоко возмущают его.—«Мерзавец Жуковский все пакостит. Жандарм
1) См. „Записки Революционера , ч. I, гл. VIII.