с кая его натура берет свое». Его сочувствие на стороне протестантов, хотя бы применяющих «незаконные» средства, насильничающих.
«Их выводили из терпения всю жизнь целым рядом несправедливостей».
Он близко к сердцу принимает несчастную долю русской женщины, страдающей от непосильного труда, беспробуд
ного пьянства мужей, тревоги за будущее своего ребенка. Мать—казачка, ласкающая маленькую дочь, умиляет его, и он любовно записывает сценку в свой «Дневник».
Пленяет’ в этом юноше и его необыкновенная выдержка, притом в таких условиях, в которых могла бы спасовать воля бывалого, закаленного человека. Стоит почитать стра
ницы, посвященные его командировке в Иркутск, когда пришлось итти по пояс в снегу, талой воде, где топ ли ц гибли лошади, или его путешествия с баржами, чтобы оценить его стойкость и мужество. В одном из такцх злоклю
чений, с трудом уйдя от смерти, он с горечью поминает о гибели кожаного пальто.
Основной тон «Дневника»—здоровый, бодрый, энергичный. Но есть места, где сказались его недовольство собой, неудовлетворенность своими знаниями, боязнь за свои силы, молодые сомнения.
Вот—размолвка, более или менее острая, с его провожатым Петровым, глуповатым и диким человеком,—и он предается неистовому самобичеванию: «И что я за отвратитель
ная натура. И неужели я буду когда-нибудь иметь глупость жениться, чтобы сделать несчастною ту, которая согласится на это». Но иногда не просто покаянный тон, а настоящий взрыв отчаяния: «Где та польза, которую я мог бы прино
сить? И что же мои мечтания? Бесполезны? Бесплодны, покрайней мере. И с каждым днем, с каждым разом, как я встречаюсь с этим Народом,! с его жалкою нищенскою жизнью,
как читаю об этих страшных насилиях, которые терпят хоть христиане в Турции, боль, слезы просятся. Как помочь, где силы... И умру я, видно, ничего не сделав, и все мы помрем,
проживши также бесполезно. Дети... В силах ли мы детям внушить ненависть, омерзение к этой силе, которая давит их. Мы, да мы сами их давим.... (курсив мой. А. Б.).
«Дневник» есть точное отображение первых нежных ростков тогда собиравшегося credo П. А. Кропоткина, и для суждения о генезисе его воззрений навсегда останется незаменимым документом.
Алексей Боровой.
«Их выводили из терпения всю жизнь целым рядом несправедливостей».
Он близко к сердцу принимает несчастную долю русской женщины, страдающей от непосильного труда, беспробуд
ного пьянства мужей, тревоги за будущее своего ребенка. Мать—казачка, ласкающая маленькую дочь, умиляет его, и он любовно записывает сценку в свой «Дневник».
Пленяет’ в этом юноше и его необыкновенная выдержка, притом в таких условиях, в которых могла бы спасовать воля бывалого, закаленного человека. Стоит почитать стра
ницы, посвященные его командировке в Иркутск, когда пришлось итти по пояс в снегу, талой воде, где топ ли ц гибли лошади, или его путешествия с баржами, чтобы оценить его стойкость и мужество. В одном из такцх злоклю
чений, с трудом уйдя от смерти, он с горечью поминает о гибели кожаного пальто.
Основной тон «Дневника»—здоровый, бодрый, энергичный. Но есть места, где сказались его недовольство собой, неудовлетворенность своими знаниями, боязнь за свои силы, молодые сомнения.
Вот—размолвка, более или менее острая, с его провожатым Петровым, глуповатым и диким человеком,—и он предается неистовому самобичеванию: «И что я за отвратитель
ная натура. И неужели я буду когда-нибудь иметь глупость жениться, чтобы сделать несчастною ту, которая согласится на это». Но иногда не просто покаянный тон, а настоящий взрыв отчаяния: «Где та польза, которую я мог бы прино
сить? И что же мои мечтания? Бесполезны? Бесплодны, покрайней мере. И с каждым днем, с каждым разом, как я встречаюсь с этим Народом,! с его жалкою нищенскою жизнью,
как читаю об этих страшных насилиях, которые терпят хоть христиане в Турции, боль, слезы просятся. Как помочь, где силы... И умру я, видно, ничего не сделав, и все мы помрем,
проживши также бесполезно. Дети... В силах ли мы детям внушить ненависть, омерзение к этой силе, которая давит их. Мы, да мы сами их давим.... (курсив мой. А. Б.).
«Дневник» есть точное отображение первых нежных ростков тогда собиравшегося credo П. А. Кропоткина, и для суждения о генезисе его воззрений навсегда останется незаменимым документом.
Алексей Боровой.