ціи, военнаго министра временъ Людовика XVI, того Сегюра, который отличился своими геройскими подвигами при Лауфельдѣ и Клостеркампфѣ, сынъ графа Луи-Филиппа де-Сегюра, посланника въ Россіи, дававшаго тонъ остроумію и изяществу при Версальскомъ дворѣ, плѣнявшаго Екатерину Великую въ Петербургѣ, дѣлившаго ея мило
сти и расположеніе съ блестящимъ принцемъ де-Линь, этотъ несчатный, прижавшійся къ рѣшеткѣ Тюильрійскаго сада съ трудомъ зарабатывалъ свой хлѣбъ, сочиняя водевили и стишки для газетъ.
Родившійся въ 1780 году, онъ, будучи двѣнадцатилѣтнемъ мальчикомъ видѣлъ всѣхъ своихъ разоренными и осужденными терроромъ: дѣдушку маршала брошеннаго въ темницу Ла-Форсъ, - старику лишь чудомъ удалось избѣгнуть гильотины,—отца, которому ежедневно грозила та же участь,—въ деревенскомъ домикѣ Шантенуа, куда графъ скрылся и гдѣ онъ воспитывалъ своихъ сыновей въ бѣдности и въ страхѣ за завтрашній день. Ребенокъ пробуждался къ жизни при грохотѣ разрушенія страны и того общественнаго порядка, при
которомъ онъ былъ бы однимъ изъ счастливѣйшихъ избранниковъ. Революція угражающе рычала въ его ушахъ подобно непостижимому
чудовищу, надѣленная къ тому же такой силой разрушенія, что онъ, ненавидя ее, испытывалъ на себѣ ея вліяніе и чувствовалъ, что его внутренній міръ разрушается такъ же, какъ и внѣшній, что онъ ли
шается всѣхъ увѣренностей прошлаго, всѣхъ точекъ опоры, даваемыхъ совѣстью и разсудкомъ.
Въ великолѣпномъ предисловіи къ своимъ «Воспоминаніямъ» Филиппъ де - Сегюръ разбираетъ съ краснорѣчивой проницательностью этотъ нравственный кризисъ своей юности и онъ говоритъ намъ, что многіе изъ его современниковъ пережили то же самое.
«Всякая вѣра была потрясена, всякое направленіе утратило свою ясность и свою цѣль и чѣмъ вдумчивѣе и чѣмъ отважнѣе были юныя
души, тѣмъ больше блуждали онѣ и утомлялись, не находя поддержки въ этомъ безконечномъ туманѣ, въ этой безграничной пустынѣ, гдѣ ничто не сдерживало ихъ заблужденій, гдѣ многіе въ концѣ концовъ падали и разочарованные снова уходили въ самихъ себя, видя сквозь прахъ обломковъ лишь одну опредѣленность—смерть. Вскорѣ передъ моими глазами предсталъ ея вырастающій призракъ, какъ единствен
ная неоспоримая истина, вытекавшая изъ этой пустоты. Во всемъ и повсюду я видѣлъ лишь ее... И такъ душа моя погибала, унося все остальное: я изнемогалъ, я жалко и безсмысленно шелъ къ концу»....
Страшное совпадете! Вблизи домика Шантенуа, гдѣ отчаявшійся
юноша разбирался въ своей неопредѣленной тоскѣ и не видѣлъ иного
сти и расположеніе съ блестящимъ принцемъ де-Линь, этотъ несчатный, прижавшійся къ рѣшеткѣ Тюильрійскаго сада съ трудомъ зарабатывалъ свой хлѣбъ, сочиняя водевили и стишки для газетъ.
Родившійся въ 1780 году, онъ, будучи двѣнадцатилѣтнемъ мальчикомъ видѣлъ всѣхъ своихъ разоренными и осужденными терроромъ: дѣдушку маршала брошеннаго въ темницу Ла-Форсъ, - старику лишь чудомъ удалось избѣгнуть гильотины,—отца, которому ежедневно грозила та же участь,—въ деревенскомъ домикѣ Шантенуа, куда графъ скрылся и гдѣ онъ воспитывалъ своихъ сыновей въ бѣдности и въ страхѣ за завтрашній день. Ребенокъ пробуждался къ жизни при грохотѣ разрушенія страны и того общественнаго порядка, при
которомъ онъ былъ бы однимъ изъ счастливѣйшихъ избранниковъ. Революція угражающе рычала въ его ушахъ подобно непостижимому
чудовищу, надѣленная къ тому же такой силой разрушенія, что онъ, ненавидя ее, испытывалъ на себѣ ея вліяніе и чувствовалъ, что его внутренній міръ разрушается такъ же, какъ и внѣшній, что онъ ли
шается всѣхъ увѣренностей прошлаго, всѣхъ точекъ опоры, даваемыхъ совѣстью и разсудкомъ.
Въ великолѣпномъ предисловіи къ своимъ «Воспоминаніямъ» Филиппъ де - Сегюръ разбираетъ съ краснорѣчивой проницательностью этотъ нравственный кризисъ своей юности и онъ говоритъ намъ, что многіе изъ его современниковъ пережили то же самое.
«Всякая вѣра была потрясена, всякое направленіе утратило свою ясность и свою цѣль и чѣмъ вдумчивѣе и чѣмъ отважнѣе были юныя
души, тѣмъ больше блуждали онѣ и утомлялись, не находя поддержки въ этомъ безконечномъ туманѣ, въ этой безграничной пустынѣ, гдѣ ничто не сдерживало ихъ заблужденій, гдѣ многіе въ концѣ концовъ падали и разочарованные снова уходили въ самихъ себя, видя сквозь прахъ обломковъ лишь одну опредѣленность—смерть. Вскорѣ передъ моими глазами предсталъ ея вырастающій призракъ, какъ единствен
ная неоспоримая истина, вытекавшая изъ этой пустоты. Во всемъ и повсюду я видѣлъ лишь ее... И такъ душа моя погибала, унося все остальное: я изнемогалъ, я жалко и безсмысленно шелъ къ концу»....
Страшное совпадете! Вблизи домика Шантенуа, гдѣ отчаявшійся
юноша разбирался въ своей неопредѣленной тоскѣ и не видѣлъ иного