„Луи АРАГОН

Поэт обращается в партии

Мне партия дала глаза и память снова,
Я, видно, позабыл, как детский сумрак
сна,
Что сердцем я француз, что кровь моя
} красна;

Я помнил только ночь и цвет всего
ночного.
Мне партия дала глаза и память снова.

Мне партия дала родной легенды благо.
Вот мчится Жанна д’Арк, роландов рог
: поет.

А в Альпах есть плато, где наш герой
встает.

‚Простейшее из слов опять звенит, как
нтпага,

Мне партия дала родной легенды благо.

Мне партия дала французский флаг, три
ene цвета,
Спасибо, партия, за грозный твой урок.
Все песней быть должно, круг песенный
широк.

И это боль и гнев, любовь я радость это.

Мне партия дала французский флаг,

трн цвета.

 

Французский мари

„Пришли предательские дни
Дневной грызни, ночной резни.

Когда вода мутнеет мрачно,
И только влага слез прозрачна.

И сволочь столько налгала,
Й только мгла кругом легла.

И тень орды зеленолицей
Нам застит небо над столицей.

Они сказали: «Голодай,
Хлеб нам отдай и кость глодай!»

Они сказали: «Книги бросьте!
Послушен пес хозяйской трости».

Сказали: «Не вставать с колен!
Кто посильней — пожалте в плен!»

И заперли одних в бараки,
Других сгнивать в германском мраке,

Но не попались Пьер и Жан,
И сотни юных парижан.

И кто не пойман и ве забран,
На жизнь и смерть решились храбро.

Как ветер, веющий в кудрях,
Как пламя в синих фонарях

Не ради приключений пошлых,
Не ради памятников прошлых,

Но ради родины, друзья,
Ее захватчиков разя, `

Гнать в шею, гнать без разговора
Шлиона, хищинка и вора,

Зерно отвеять от зерна,
Чтобы очистилась страна.

Из закоулка, с огорода
Извергнуть подлую породу,

Все погреба и все сады
Отнять у вражеской озлы,

Холмы, долины, и жилища,
И кладбища, и пепелища,

Рыбешку мелкую в прудах,
Орехи в рощах и в садах,

Вершины гор, глубины моря, :
Где столько крови, столько горя,

И небо, чей благой покров
Без немцев ясен и багров,

Все, что мы чтим под небесами,
Должны освободить мы сами.

—ы—

Париж

Где шире дышишь среди непогоды,
Где зорче вндишь в самом сердце мглы?

Где мужество — как алкоголь невзгоды,  

Где песня — разбомбленных стен углы,
Надежда — горсть нестынущей. золы.

Не гаснет жар в твоей печи огромной.
Твой огонек всегда курчав н рыж.

От Перляшез до колыбели скромной
Ты розами осенними горишь.

На всех дорогах — кровь твоя, Париж.

—2

Наши друзья

П. АНТОКОЛЬСКИЙ

 

Сейчас в Москве гостят французский
нсэт Луи Арагон и его жена, хотелось бы  
сказать—его «боевая’ подруга» Эльза Tpu-  
сле.

Это очень дорогие для москвичей гости,
Луи Арагон — давнишний наш друг. Еще в
конце двадцатых и в тридцатых годах он
много поработал для сближения передовой
части французской интеллигенции с совет-
ской культурой и поэзией. В его собствен-
ном развитии большую роль сыграли лич-
ность и творчество Владимира Маяковского,
которого он переводил и пропагандировал
во Франции. :

Эльза Триоле — популярная во Франции’
писательница. Одно из последних ее произ-
ведечий, сборник новелл, посвященных

борьбе французского народа с немецкими
оккупантами, удостоен в этом году премии
Гонкуров — первый случай, когда эту пре-
мию получила женщина.

С начала второй мировой войны Луи!
Арагон-—офицер французской армии,  yua-
стник битвы в Дюнкерке. Он пережил, как
соллат, жгучие дни разгрома родной страны
и ее унижения.

И Луи Арагон и Эльза Триоле — актив-
ные работники подполья в течение всех лет,
немецкой оккупации. Оба они жили под чу-
жими именами, печатали подпольные ли-
стовки и газеты, сами были основными авто-
рами этих изданий, не однажды рисковали  
жизнью. р

Стихи Арагона, написанные им за послед-
ние годы, представляют собой одно из са-
мых значительных и светлых явлений со-
временной западной литературы. Изошрен-
ный и утонченный мастгр, в юные годы дея-
тель группы «сюрреалистов», Луи Арагон
не только подытожил опыт острых и слож-
ных поэтов ХХ века Аполинера, Валери,
Элюара. Резкое своеобразие Арагона в том,
что он активно и сознательно вернул поз:
зию народу, а своему поэтическому языку
вернул ясность и силу народной  ноэзии.
Его стихи оказались массовыми в лучшем
смысле этого слова. Совершенные по op-
ме, они абсолютно ясны для любого чита`!
теля. Это отнюдь не «поэзия для HeMHO-
гих», как очень часто, к сожалению, бывало
с французскими поэтами ХХ века; они те-
шили себя и небольшой кружок избранных
любителей головоломками и заумыо в духе
«дадаистов», изошрявшихся в формалиети-
ческих изысках и ниших по содержанию.
Наоборот, стихи Арагона — это поистине.
стихи для многих, для миллионов. Это поз-
зия мужественная, точная, ‘реалистически
народная. Недаром Арагон воскрешает за-
бытые традиции народного эпоса; среднё-
вековых труверов, «Песни о Роланде».
Недаром он перекликается с гражданской
лирикой Гюго и Барбье. Недаром, наконаи,  
еше в июне 1935 года на международном
конгрессе писателей в защиту культуры
Луи. Арагоном были сказаны: прекрас-
ные слова: «Я требую возврата к реально-

 

 

H. амошкин Сибирская

Если бы Сергей Сартаков и не ate  
нас в том, что пять рассказов его о рабо-
чем-сибиряке Алексее Худоногове и ero
жене Катюше не вымысел, — мы все равно
бы так оценили их.

Живут Худоноговы в далеких таежных
краях, среди болот и лесов, но это, разу-
меется, не прежняя российская глухомань,
о которой горьковский житель Окурова
Сима Девушкин говорил: «Позади у нас —
леса, впереди — болота, господи, помилуй
нас, жить нам неохота». Катюше и Алексею
охота жить на белом свете; Руки чешутся
у Алексея, чтобы неустанно что-то делать,
строить в тайге умную жизнь. И он ее
старательно строит: умело обращается с ра-
мой на лесозаводе, знает, как плоты вязать,
умно присматривается к сибирской природе,
а на досуге любит кое-что NopaccKa3aTb
занимательное и поспорить со своим спут-
ником. Главное же — он свой человек в
природе. Советский рабочий среди приро-
ды — явление распространенное, не исклю-
чительное, а между тем в литературе мало
освещенное.

Чтобы лучше присмотреться и войти в
доверие к своему герою, Сартаков прики-
дывается его учеником и безусловным по-
читателем, давая тем самым ему возмож-
ность обнаружить себя до конца. Он неот-

‚ ступно следует за Худоноговым, слушает

  его побывальщины, входит в подробности
его рабочей, таежной и семейчой жизни. В

  результате «нелюдимый» сибиряк раскры-
вается. становится разговорчивым и даже
в кекотором роде ментором и путеводите-
’ лем автора по дорогам жизни

менее умело пряча себя и свое намерение,
ибо он в самом деле увлечен Алексеем и
его Катошей.

 

 

Сергей Сартаков. «Алексей Худоногов». Рас-
спазы. Красноярское краевое  излательство,
195.

 

Литературная газета

> No 42

Автор хорошо ведет свою роль, более или   Н

‚ Что в мире чише твоего восстанья?
Что в мире ярче стен твоих в дыму?
Чьей легендарной молнии блистанье
Способно озарить такую тьму?

Чей жар подстать Парижу моему?

Смеясь и плача! О, как сердце бьется,
Когда народ, во все рога трубя,

На площадях твоих с врагами бьется!
Как ты прекрасен, мертвых погребя,
Париж, освободивший сам себя!

Перевел ИП. АНТОКОЛЬСКИЙ.

1

сти! Нужно, чтобы поэты сумели во всем
порвать с мертвым грузом приятной им
фантасмагориий. Я ставлю им
мер Маяковского. Он сумел с того же пу-

в при-

TH который привел его превосходительство.

Маринетти к высшим фашистским почестям,
броситься в поток реальности, в красную ре-
ку истории... Я требую возврата к реаль-
ности, и таков урок, данный нам Маяков-
ским, вся поэзия которого исходит из ре-
альных условий революции, — Маяковским,
сражавшимся с вшами, невэжеством и ту-
беркулезом, Маяковским—агитатором, гор-
ланом-вожаком, не только там, тогда, в дни
гражданской войны, но здесь, когда реали-
зуются условия всемирной революции».

В дни немецкой оккупации Луи Арагон
как поэт выстунал, конечно, под псевдони-
мами. Один из этих псевдонимов — Жак
Дестен. Стихи, подписанные имен-м Жака

Дестена, доходили к нам в Москву с
1943 г. среди других произведений
французских подпольщиков. Конечно, мы
не знали и не могли даже догадываться,

что они принадлежат Арагону, Я помню
вечер в затемненной московской комнате,
когда Жан-Ришар Блок впервые принес и
прочел вслух «Балладу о том, как поют под
пыткой». Она тоже была подписана неиз-
вестным именем Дестена. Должен сказать,
что я лично с большим рвением на-
бросился на стихи Дестена’ и начал не-
медленно переводить их на русский язык,
— такая дышала в них поэтическая сила,
такая угадывалась за ними подлинная
правда о французском народе, героическом и
близком нам. Так и печатались эти стихи
у нас, подписанные именем Дестена. Имя

Рез{ате отчетливо перекликается с фран-  

цузским словом Пезип (судьба). Эта пере-
кличка наводила на размышления о судь-
бе автора, — ведь по обстоятельствам воен-
ного времзни судьба его могла беспокоить
любого читателя даже за много тысяч ки-
лометров!

Какова же была наша радость, когда со-
всем недавно мы узнали, что Жак Дестен
и Лун Арагон—это одно лицо, замечатель-
ный французский поэт-патриот, что он жив,
невредим и что в освобожденной Франции
голос его звучит громко и свободно, услы-
шанный и оцененный чрезвычайно высоко
народом. Вот тогда-то в Москве появилась
новая книга стихов Арагона «La Diane
{тапса!зе» («Французская заря»), и мы на-
шли в ней также и стихи подпольцика Де-
стена.

Думается, что русская судьба этих под-
польных стихов сама по себе поэтична, если

 

угодно, в духе ненаписанной еще баллады
самого Арагона. Но судьба их поэтична и в
самой Франции. Они возвращались к автору
во множестве списков, сделанных от руки,
никем не подписанные, как плод безымян-
ного народного творчества, И „эта судьба

 

характерна для всего нашего сурового и
прекрасного времени.

Но чтобы в рассказах Сартакова все
стало на свое место, надо прежде: преодо-
леть одно препятствие, в котором сказа-
лась неполнота- художественного опыта мо-
лодого писателя. Известно, что самое труд-
ное в изображении дружбы — ее начало,
обстоятельства, при которых`она возникает,
А. обстоятельства эти в книге Сартакова не
то что случайны, а просто никак не влекут
за собой тесной дружбы автора и героя.
Разве Худоногов так уж одинок, что рад
броситься в об’ятия первому встречному?
Начало дружбы в книге не мотивировано и,
пожалуй, лучше было обойтись без этой
встречи героя и автора на грязной улице
поселка, где, к тому же совсем как у Го-
голя, почти буквально, «доски ветхого тро-
туара, как клавиши огромного рояля, опу-
скались и поднимались под ногами» —
лучше было обойтись без этого порыва, с
которым Алексей бросается помочь челове-
ку, которому трудно перейти улицу. Хотя
бы оба они вдруг безотчетно понравились
друг другу < первого взгляда, но и этого
нет. Будем считать поэтому данный эпизод
как бы несостоявшимся, допустим, что
дружба началась где-то раныше. Это же-
лательно сделать ради естественности и
жизненности всего дальнейшего повество-
вания. Перешагнув это препятствие, мы

сразу вступаем в интересный мир таежного  

поселка, охоты и многих происшествий.

В бессознательно вдумчивом отношении
Худоногова к природе болыше знания, опы-
та и даже расчета, чем любования, более
свойственного горожанину, каким и вы-
вел автор себя в книге. В богатом таеж-
юм опыте Алексея — источник. взыска-
тельной, продуманной ревности ко все-
‚му хорошему на родине, пусть даже это
будет не человек и не вещь, сработанная
им, а простой лесной зверь. Услышав > oT
своей Катюши, что у американских бобров,
описанных Пришвиным в .
плотилось, и То, Что становится. что ндет

вперед.