bapatawBuaw-



9.

1945

Rukoaaw

1845

ВЕЛИКИЙ ГРУЗИНСКИЙ ПОЭТ труп, а добросовестно выполнять долг перед обществом. Его стремления не бес- плодны, и путь, протоптанный им, об- легчит трудности существования его собрату, следующему за ним («Мерани»). Любовь является соединением родственных душ; потеряв или же не найдя свою пару, душа обречена на вечное скитание во враж- дебном мире; но и она находит утешение в выражении своих страданий («Одинокая ду- ша»). Можно достичь внешнего благонолу- чия, для этого приходится отказаться от внутренней свободы, за потерей же свобо- ды следует гибель индивидуальности («Ги- ацинт и пилигрим»). Напрасны порывы че- ловеческого сердца найти пристанище за пределами эмпирического мира, покрытого сумерками; сердце живет надеждой, что тьма рассеется и настанет озаренное солн- цем утро («Сумерки на Мтацминде»). Когда на сердце ночь, меня к закату тянет, Он сумеркам сочувствующий анак. Он говорит: «Не плачь. За ночью день настанет И солнце вновь взойдет, и свет разгонгт мрак». Перевел Б. Пастернак.     2 arze  

Николай БАРАТАШВИЛИ Нетевана Шумит и пенится сердито И быстро катится река. Кустами берега покрыты И зарослями тростника. Кто это, голову грустно понуря, Смотрит с обрыва в водоворот? Перебирая струны чонгури, Девушка в белом громко поет. «Насытишься ли ты, злоречье? Не насмехайся, не язви Над каждым мигом нашей встречи Из зависти к моей любви. Зачем, поверив лжи бесстыдной, Ты до того, мой друг, дошел, Что преданности очевидной Ты голос злобы предпочел? 

Николай БАРАТАШВИЛИ Моим друзьям ноши, доколь над вами льется утра свет И любовь стирает с сердца огорчений след,- Пусть судьба разитударом черного копья! Молодым не подобает плакать в три ручья! Тот, кто молод, жизни резвой радости лови! Не страшитесь загореться пламенем любви! Если старец молодится, людям жалок он Отрок, старцу подражая,менее ль смешон? Прав, кто дружествует с жизнью с самого утра, Лучший дар ему приносит каждая пора. День настанет: слово страсти на устах умрет, И нагрузит мир мгновенный тысячью забот- Сменит утреннюю негу зной полдневных стрел, Лживый мир предопределит и любви удел. Лишь один совет примите,--помните его: - О, друзья, то горький опыт сердца моего, Бойтесь ветренниц жеманных! Заняты собой, Нам они пленяют чувства лживою игрой. Их влюбленного безумца забавляет речь, Но любви ей не под силу в сердце их зажечь. Перевел С. ШЕРБИнСКИй еба цвет, синий цвет, Первозданный мой цвет, Я любил с детских лет Цвет нездешний такой. Пусть теперь в дар годам Кровь не та для тревог, Цвет иной - клятву дам - Полюбить бы не смог. И прекрасный в очах Я люблю неба цвет, Как сошедший в лучах Самый нежный привет. А заветная в небо Мечта позовет, Я истаю в любви Синецветных высот. Я умру ~- милых глаз Мне в слезах не видать, - Но взамен небо даст Мне росы благодать.

Кокодя

Ререна

Николай Бараташвили происходил из знатного рода, сыгравшего значительную роль в истории Грузии, Его отец, довольно хорошо владевший не только кавказскими языками, но и русским, служил чиновником при Ермолове и Паскевиче, а после выхода в отставку часто избирался предводителем дворянства. Мать Н. Бараташвили, любимая сестра известного поэта и государственного деяте- ля Григория Орбелиани, была хорошо зна- кома с грузинской литературой и давала сыну первые уроки грамоты. С десятилетнего возраста Н. Бараташви- ли учился в тбилисском благородном учи- лище, Одним из его преподавателей был Соломон Додашвили, широко образованный молодой ученый, автор курса логики, напи- санного на русском языке, принявший уча- стие в заговоре 1832 года и погибший впо- следствии в ссылке. Интерес к литературе Н. Бараташвили проявил еще в училище: в русском рукопис- ном журнале он поместил перевод отрывка из грузинского прозанческого варианта ро- мана Фахр-Еддина Гурганского «Вие и Ра- мин» («Висрамиани») и статью «О возвыше- нии и падении папской власти». В училине во время игры Н. Бараташви- ли повредил ногу и принужден был отказать- ся от мечты о военной карьере. Несчастный случай оказал сильное влияние на всю его дальнейшую жизнь и стал одной из причин углубившейся наклонности к одиночеству человека, наделенного ироническим умом, но жизнерадостного и общительного от природы. Стесненное материальное положе- ние не разрешило Бараташвили поехать в Россию заканчивать образование в унчвер- ситете: чтобы поддержать больного и экон- чательно разорившегося отца, он--в возра- сте девятнадцати лет--поступил чиновником в высшее судебное учреждение на Кавка- зе. В своей переписке он жалуется на умст- венный застой тогдашнего тбилисского об- шества, на «круг чиновников, который не вытоден для образования правственности». Свободные от службы часы Бараташвили посвящает литературной работе. В письме, адресованном Григорию Орбе- лиани, он, между прочим, пишет, что гру- зинская литература находит все новых лю- бителей, что многие молодые люди, свобод- ные от служебных обязанностей, способст- вуют культуре родного языка; в этом Бара- ташвили видит проявление духовной бод- рости молодого поколения. В другом ме он сообщает тому же адресату, что его друг Д. Кипиани перевел «Ромео и Джуль- стту» Шекспира, сам же он перевел «Юлия Тарентского» драматурга Лейзевица. За год до смерти Н. Бараташвили был назначен помощником нахичеванского уезд- ного начальника. На новой службе поэт пробыл приблизительно полгода и много страдал от одиночества в чужой среде. Из Нахичевани он был переведен на ту же должность в Гянджу, где скоро заболел злокачественной малярией, от которой скон- чался 9(21) октября 1845 года. Его прах похоронен в Гяндже. Так как при жизни Н. Бараташвили ни одной его строки не было напечатано а его стихи распространялись только в не- многочисленных автографах и списках, в Пушкшироких слоях общества его смерть прошла почти незамеченной, Только его друг Геор- гий Эристави позднее посвятил ему про- ле «Цискари» впервые напечатал несколько стихотворений Бараташвили. никновенные строки. Он же в своем журна- Шестидесятники во главе с Ильей Чав- чавадзе - подняли Бараташвили на шит. об явив себя его последователями, В середине семидесятых годов появился пер- вый полный сборник произведений поэта, впоследствии часто переиздававшийся. Ба- раташвили стал одним из самых любимых и популярных поэтов грузинского народа, Пе- ренесение его праха из Гянджи в Тбилиси на Дидубийское кладбище дало повод к грандиозной демонстрации. При совет- ской власти останки поэта были пере- несены на Мтацминду и похоронены в пан- теоне грузинских писателей. 

Зачем не изучил заране Мой образ мыслей, сердце, нрав, Зачем мне расточал признанья, Чтобы убить, избаловав? Зачем согнул мою гордыяю, На муку сердце мне обрек? Зачем бесплодием пустыни Дохнул на юности цветок? Я верую, моя кончина Переселенье в мир иной. Уверившись, как я невинна, Ты там и встретишься со мной». Она умолкла. И нежданно В словах, затихших над волной, Узнал я голос Кетеваны Чарующий и неземной. Шорох паденья скоро разнесся, Страшный и неотвратимый удар. Девушка бросилась в воду с утеса, Крикнув пред смертью из волн: «Амилбар!». Перевел Б. ПАСТЕРНАК 

В духе традиционного мышления, нашед- шего отголосок также во вступлении к «Витязю в тигровой шкуре», Бараташвили земную, чувственную любовь противопола- гал сверхчувственной, идеальной и отдавал предпочтение последней; он делал различие между красивой плотью и прекрасной, не- стареющей и неумирающей душой. Но наря- ду с этими дуалистическими отголосками он дает очень реалистические и чувствен- ные образы.

Автограф стихов Н. Бараташвили «Моим друзьям». лист первого издания стихов Н. Баратащвили (1876).



В грузинском литературоведении дебати- ровался вопрос - сочувствовал ли Барата- швили грузинским заговорщикам 1832 года. Ответа на этот вопрос мы не находим в био- графии поэта, достигшего к моменту загово- ра пятнадцати лет; ответ нужно искать в его политической лирике и единственной позме «Судьба Грузии». «Гиацинт и пилигрим» дает представле- ние только об общих национальных идеалах Бараташвили. Гиацинт - образ Грузии, ока- завшейся, подобно оранжерейному цветку в тепличной атмосфере и лишившейся и тонко- го аромата и яркой расцветки, Мало утеше- ния в том, что за позолоченными оградами цветок оберегают от суровой зимы; ведь зи- мой природа не умирает, она только облача- ется в грусть в ожидании нового воэрожде- ния. Более конкретное представление о поли- тической идеологии поэта дает его поэма «Судьба Грузии».

Мрак мой душевный не сгинет напрасно. В скалах протоптанный путь мой опасный Другу когда-нибудь жизнь облегчит,- Смело за черной судьбой он гомчит. Перевел П. Антокольский.

страстной и мятежной души, выраженная в несколько патетической форме. Будь Н. Бараташвили холодным парнас- цем или же замкнутым камерным поэтом, он никогда б не нашел такого, все усили- вающегося резонанса в широких слоях об- щества. бы рос ва, но тал ся Как будто все соединилось для того, что- Бараташвили уже в юношеском возрасте пережил разочарования и недовольство жизнью. Он рано познал контраст между ежду материальным достатком и нуждою. Он вы- в патриархальной семье, и первые сло- которые произнес, были слова молитвы; в средней школе, под руководством До- дашвили и других педагогов, он познако- мился с веяниями, идущими из передовых стран -- Западной Европы, России, Он меч- о блестящей военной карьере, но поем необходимости должен был довольствовать- скромным местом за канцелярским столом. письНужно также вспомнить, в какой между- народной политической атмосфере пришлось   жить Бараташвили и его европейскимии рус- ским соратникам поэтам-романтикам, вспом- нить настроение всеобщего разочарования, охватившее передовое общество после кру- шения идеалов Францувской революции. Наиболее передовым умам казалось, что гуманистические иллюзии рассеялись надол- го, а может быть и навсегда, они видели, что вместо господства разума, возвещен- ного просветителями восемнадцатоговека наступило господство денежного мешка. Священный союз казался несокрушимым, а избранная личность чувствовала себя тра- гически одинокой перед полицейским госу- дарством. В Грузии общеполитический гнет еще более обострялся благодаря националь- ному гнету. Поэтому индивидуализм, тита- низм, демонизм для Бараташвили не были вопросами литературной манеры, Не он один носил черный плащ и трагическую маску и не он один сидел на крылатом пегасе. ства, примиримую самой ное нечно, дух лящего сгибаемость, зрение конец, совершенно от эгоцентрической рали пейских более Наиболее популярное произведение Ба- раташвили «Мерани» проникнуто тем же протестантским, мятежным духом, который породил «Каина», «Манфреда» и «Дон-Жу- ана» Банрона,конрада Валопрола ино риса» Мицкевича, «Де- мона» и «Мцыри» Лер- монтова. После того, как идеал обновления всего социального н политического строя оказался беспочвен- ной мечтой, героиче- ски настроенная лич- ность воображала, что она может и дол- жна порвать узы, свя- зывающие ее с тес- ными рамками семьи, государства и обще- и об явить не- борьбу судьбе. Глав- в «Мерани», ко- непреклонный трагически мыс- героя, его не- его пре- к смерти, на- его гуманизм отличный антисюциальной, мо- некоторых евро- романтиков из правого лаге- Титульный ря.

Плодотворная реформаторская роль Ба- раташвили, его борьба за обновление гру- занской поэзии его западничество особен- но ярко проявились в области любовной ли- рики. Он решительно порвал с метафориче- ским языком предшествовавших поколений, находившихся в плену, с одной стороны, у Руставели, а с другой -- у персидской эро- Тической лирики, Он совершенно изгнал из употребления так называемую маджаму т. е. рифмы, построенные на омонимах, мало со- ответствующие духу грузинского стихосло- жения, но господствовавшие под влияни- персидской поезии в продолжение веков приведшие, наконец, к формалистиче- скому жонглерству. Некоторые его лириче- ские шедевры, особенно «Благодарение создателю, красавица черноокая» или же «Бежит Арагва быстроводная» (из «Судьбы Грузии»), по своему настроению и художе- ственной форме близки к шедеврам народ- ной поэзии; в этом отношении его можно считать предшественником Рафаэля Эри- стави, Ак. Церетели и в особенности Важа Пшавела, Его рифмы не отличаются осо- бенным богатством, но грузинское силлабо- тоническое стихосложение он - вместеc Ал. Чавчавадзе и Гр. Орбелнани - освобо-его дил от господства шестнадцатисложного шаири и дал ему больше гибкости и разно- образия. Наконец, продолжив и расширив дело, начатое Давидом Гурамишвили, он своей философской лирикой опроверг пред- рассудок, что стихи пишутся или исключи- тельно для выражения любовных восторгов страданий или для услаждения слуха и пирующих. Но Бараташвили, порвавший с наиболее устарелыми и выхолощенными пережитка- ми предшествующей ему поэзии, является хранителем более устойчивых элементов ли- тературного наследия. Его интерес к фило- софским и этическим проблемам и своеоб- разный диалектический подход к их разре- шению об ясняются не только складом ума, и влиянием вековых национальных диций. Древнегрече- ская философия, в ча- стности идеи Платона и Аристотеля, правда, не в первоначальнем, а в измененном визан- тийскими грузинскими схоластами виде, про- должали оказывать влияние на Н. Ба- раташвили к его сэвременников, как они в предыдущие ве- ка еще в большей степени - влияли на всю грузинскую куль- туру. Читая его «Раз- думье на берегу Ку- ры», можно подумать, что слышишь отголо- ски мрачных сентен- ций Экклезнаета. Жизнь - одна лишь тщета и суета сует, все наше быти?- одич лишь быстролетный миг. Но несмотря на это, человек должен внимать голосу поро- дившей его стихии, не превращаться в живой

лавен бог, тебя создавший, черноокая жена! Чаровница с тихой речью! Ты и солнце, и луна! Жду тебя, тобой живу я, твой я верный паладин. Не губи меня, о, сжалься! Я у матери один! Вот я - труженик и странник, Счастья в мире не стяжал. Мне подругой - эта бурка, побратимом мне - кинжал. Что богатства все? Довольно мне и сердца твоего. Где сокровище найдется драгоценнее его?

Пусть над прахом моим Линь туман вознесен, - Словно жертвенный дым К небу синему он! Перевел Николай тихонов Шалва ДАДИАНИ ВО ИЯ ИЗНИ Имя Николая Бараташвили - одно из тех славных имен, которое с особым благо- говением произносит каждый грамотный грузин. В начале XIX века, до того как начал пи- сать Бараташвили, в грузинской поэзии сильно было влияние арабской и иранской эротической поэзии, и даже такой яркий талант, как Александр Чавчавадзе (1786- 1846), по остроумному замечанию грузин- ского критика Г. Кикодзе, колебался «меж- ду иранской и французской ориентацией в поззии», и «наряду с Вольтером и ным вдохновлялся Саади и Гафизом». Бараташвили с самого начала своей евоей кратковременной творческой жизни (он умер двадцати девяти лет) воспринял фор- мы и идейную направленность европейской поэзии первой половины прошлого века, так называемой поэзии «мировой скорби». Неда- ром властитель дум Грузии Илья Чавчава- дзе в свое время провозгласил Бараташвили  родоначальником новой грузинской поэзии, поэзии мятежной, страстной, вдохновляю- щейся общечеловеческими идеалами. И. действительно, Бараташвили в своих шедеврах «Раздумье на берегу Куры», «Злой гений» и, в особенности, в «Мерани» возвышается до титанической поэзии Бай- рона и Лермонтова. Бараташвили часто сравнивают с этими великими поэтами, но это ни в коем случае не следует понимать в том смысле, что он был их эпигоном. Бараташвили самостоятелен в своем творчестве. Он воспринял манеру русской и западноевропейской высокой поэзии соз- дал лирический пейзаж и жанр философ- ской лирики, находившиеся в зачаточном состоянии в старой грузинской поэзии но его талант самостоятельно рос и развивал- ся под воздействием исторических усло- вий которые окружали его в Грузии. Совершенно прав Г. Кикодзе, когда он говогит в своей характеристике «Н. Барата- шегли»: «…Не нужно забывать, что его меланхо- лия питалась глубокими социальными кор- нями, деградацией грузинской аристокра- тии (известно, что поэт принадлежал к грузинской родовитой знати.- Ш. Д.), кру- шеннем национальных идеалов, общим ра- очарованием, охватившим все передовое европейское общество после Великой фран- цузской революции…» Бараташвили, подобно другим поэтам, проникся настроением мировой скорби, его лира зазвучала меланхолически, но вместе с тем, что особенно замечательно в его по- эзии, он никогда не доходил до байронов- ского отчаяния. Он верил в человека, в воз- можность его возрождения, и поэтому в сво- ем «Мерани» и в «Раздумьи на берегу Куры» он призывает «к действенной любви к ближнему» и подвигу во имя человечест- ва. На-днях исполняется столетие со дня смерти Николая Бараташвили, и вся Грузия будет чествовать его намять. Я убежден. что творчество нашего поэта-романтика в чудесных переводах лучших русских поэ- тов войдет в сокровищницу культуры рус- ского и других братских народов, … он близок не только нам, но всем, кто знает чувство стремительного полета к будущ душим временам, к высоким решениям историче- ских и жизненных проблем. Вечер памяти Бараташв ашвиЛи В ознаменование столетия со дня смерти Николая Бараташвили Союз советских пи- сателей СССР устраивает 15 октября в по- мещении правления ССП, под председатель- ством Н. Тихонова, вечер, посвященный па- мяти поэта. С докладом о творчестве Н. Бараташвили  выступит Бесо Жгенти, Стихи Бараташви- ли на грузинском языке прочтут Шалва Да-  диани и М. Геловани С чтением своих пере- водов выступят В. Державин, К. Липске- ров, Б. Пастернак, Н. Тихонов, С. Шервин- ский и мастера художественного чтения Вс. Аксенов, Ц. Мансурова и Е. Гоголева. Грузинские романсы на слова Н. Барата- цвили исполнят В. Давыдова, Г. Бадридзе, Д. Гамрекели, С. Гоцеридзе.  Литературная газета № 43

По своим художественным достоинствам «Судьба Грузии», передающая в хроноло- гической последовательности исторические события, но не связанная ясным эпическим сюжетом, безусловно уступает лирическим стихотворениям поэта. За бегло и схемати- чески очерченной батальной сценой, отобра- жающей Крцанисскую битву (1795 г.), сле- дует диалог между царем Ираклием II и канцлером Соломоном Леонидзе. Диалог хорошо согласован с тем, что нам известно о политическом мышлении лиц, ведущих диалог, а следовательно и двух лагерей, на которые разделилось тогдашнее грузин- ское общество. На чью же сторону склоняется симпатия автора поэмы? На сторону царя Ираклия или же его канцлера? Поэт примирялоя с господством царской России. Конец пере- даваемого им диалога звучит, как оконча- тельное решение: И ныне буду я молчать, Но ты не должен забывать, Что очень скоро от врагов Нас защитит России кров.

Перевел С. ШЕРВИНСКий Симон ЧИКОВАНИ 

Николаю Бараташвили Поникли мывая след полуденного жара, О камни бьется в сумраке Кура, Склонилась над водой твоя чинара, ветви в брызгах серебра. Я шел к тебе. И ночь стихом дохнула, И тень твоя покрыла берега, Твоя строфа в струях Куры мелькнула, Как девичья блестящая серьга. Здесь, на Мтацминде, ты встречал закаты, Вправляя в стих, как изумруд в кольце, И одиночество, и боль утраты, И Кетеваны тонкое лицо. В твоем стихе печальный звук чонгури, И ропот рек, и горечь дум слились, И крыльев шум, подобно шуму бури, Коня Мерани, скачущего ввысь. Быть может, голос древнего героя Позвал тебя из глубины веков, Из мглы времен, разбуженных тобою, И сердце вздрогнуло, почуя зов. сердце! Пепел дней бесплодных… Не для того ль от тайного огня Сгорала жизнь, что в тьме ночей холодных Ты видел взлет крылатого коня? И Грузия твой голос полюбила, И за тобою шла Кура, как тень, И звезды провожали Автандила, Пока с Востока не забрезжит день. И Автандил спешил тебе навстречу, В движеньи звезд угадывая путь, Чтоб исцелить израненные плечи, Отвагу рыцаря в тебя вдохнуть. Кровь воина в тебе заговорила. Неукротимый, ты воспел простор. Теперь земля Мтацминды приютила Певца и странника под сенью гор. И вот ты спишь. Пришла пора покоя, Ты отдохнешь в тени чинар густых. Свет мудрости плывет над головою, А вещий голос навсегда затих. Ты спишь. Но нет. Не может быть! Послушай! Не может тот, кто мчался на коне, Отдать могиле солнечную душу И шум Арагвы позабыть во сне. Твой стих пронесся по горам в тумане, Вставая перед жизнью на дыбы. Я слышу свист и шелест крыл Мерани. Гул вечности. Дыхание судьбы. Не умер ты, Твой стих не умирает. И вижу я: Мерани вновь летит, Кура тревожным всплеском повторяет C Мтацминды долетевший звон копыт. Теперь поэта ждет судьба иная: Взлети по кручам в отсветах зари, И, стих заздравной чашей поднимая, О Грузии свободной говори. Умолк давно твой ворон, вестник скорбный, Взгляни вокруг! Преград полету нет! Цветет земля. Промчись, промчись тропою горной, нас рассвет! И на Мтацминде встретит



Перевел В. Гаприндашвили.

тра-Вопрос политической ориентации Н. Ба- раташвили наиболее остро поставил в своей оде «На могиле царя Ираклия». Эта ода яв- ляется как бы эпилогом «Судьбы Грузни» и дает совершенно определенный ответ на ос- новной вопрос, поставленный в поэме. При- несло ли присоединение к России грузин- скому народу мир и благоденствие или же оказалось роковой ошибкой? Ираклий I, по мнению поэта, оказал- ся политическим провидцем. Его царствен- ная мысль осуществилась, и люди новых поколений вкушают сладкие плоды его мудрой политики: внешние враги Грузии обузданы, в стране установился граждан- ский порядок. и молодые грузины несут с севера драгоценные семена просвещения, обещающие тысячекратную жатву: Принесенные ими домой семена драгоценны; Урожаи обильными будут от них неизменно. Там, где меч лишь владычествовал и насильник слепой, Города управляются мирной гражданской рукой. Перевел В. Державин. В своей оде Н. Бараташвили выразил по- литическую идеологию наиболее зрелых представителей всех следующих поколений грузинского народа. И этот поэт-романтик, стоит перед взорами нашего поколения, как реалистически мыслящий политик.

При первом, поверхностном знакомстве с творчеством Бараташвили может показатb ся, что в противоположность поэтам, чьи голоса раздаются, как призывной набат, ко- торые обращаются к очень широкой ауди- тории, - Бараташвили ведет интимный диалог с самим собою. Все эти строки демонах-искусителях и злом духе о жалобно стонущих расщелинах и порыва- ющихся к небесной синеве душах, о рано разочаровавшемся и остывшем сердце, о вихрях страстей и спокойной пристани, о разрушенных алтарях и скачущем без дорог пегасе с первого взгляда кажутся данью литературной моде, отголоском западного и русского романтизма, На самом деле лири- Бараташвили - искренняя исповедь ка

СЕРДЦЕ И ДОЛГ ется в бесплодный, душный индивидуалис- тический круг. Он упрямо ищет своего ме- ста на земном поприще; его юная мысль мучительно пытается найти свой путь, до- стойно ответить «Таинственному голосу», неустанно повторяющему: о, юноша, удел свой находи, Быть может, есть достойный впереди… Долг человека -- в понимании Барата- швили -- жить для людей. И однако, все мы люди, миром рождены мы, Мы должны гтти за миром, он- отец родимый. Жалки те живые трупы, что блуждают сиро Сами в мире существуя, не живут для мира… («Раздумье на берегу Куры») стихотворение «Мерани» - исповедь поэта, непреклонный вызов судь- бе, подвиг «обреченного», пролагающего путь другим: но души стремленье не бесплодно, и не тщетно мчался обреченный: Этот путь неезженный, Мерани, сократится, нами проторенный и в грядущем пред моим собратом ляжет он уже дорогой торной, И скакун промчит его бесстрашно напрямик перед судьбою черной… Высказанное в этих строках попечение о «грядущем собрате» вскрывает для нас вою широту души Бараташвили, скорбящего, разочарованного, но исполненного самоот- верженности истинного гуманиста, В этом разрезе Бараташвили - предшественник таких писателей, как Илья Чавчавадзе или Акакий Церетели. Такое жизнеощущение еще одной стороной сближает великого гру- зинского поэта с лучшими деятелями-гума- нистами нашего отечества. Редкий иноязыч- ный поэт может, сохранив свою самобыт- ность, оказаться столь близким русскому восприятию.

C. ШЕРВИНСКИЙ

Не всегда уводит нас Бараташвили в мир своих скорбных раздумий. В нескольких ли- рических вещах он обнаруживает себя го- рячим поэтом любви: С тобою рядом я близок раю, Троя улыбка- весенний день. В очах таится Эдема тень, - Любуюсь ими - сгораю! Ты не поверишь, как я люблю, Ты не поверишь, ты не поверишь, ты Как я люблю!… не поверишь, А энаменитое описание долины Арагвы в поэме «Судьба Грузни» заставляет лишь горько жалеть, что Бараташвили не успел создать других реалистических образов своей возлюбленной страны: Бежит Арагва чистая - быстра - И вторит ей лесистая гора, О берега Арагвы! Берега Цветущие! Зеленые луга! Не утерпеть ни одному грузину, Липь в едег он в арагвскую долину, Чтобы с коня лихого не сойти, Куда бы он ни поспешал в пути. О, рощи, как не лечь под купы ваши? Как не испить глоток вина из чаши? Пасется конь, а он меж тем вздремнет, Пробудится, на лоб водой плеснет И запоет на сладостном привале Средь нежных гор, как встарину певали… А еще приходится жалеть, что мы из-за несоответствия в структуре грузинского и русского языков можем лишь условно пе- редавать и ритмическую волну подлинника, и его лаконизм, определяемый формообра- зованием грузинских слов, Подлинная кра- сота Бараташвили в известной доле своей остается, таким образом, лишь достоянием его соотечественников. Между тем самая поэтика его проста. Стих Бараташвили зву- чен и упруг, но скромен в рифмовке и не слишком изыскан в строфике. Подобная поэтика наиболее способна стать вырази- тельницей простых и возвышенных чувств.

В эти дни Грузия отмечает столетие со дня смерти одного из своих величайших поэтов - Николая Бараташвили, Стихи его звучат на многих языках Советского Союза, - и странно думать, что при жизни он не видел в печати ни одной строки своих про- изведений. Бараташвили принадлежит к группе гру- зинских романтиков. Самая жизнь его - короткая, грустная романтическая страница. Он разделил участь многих сынов своего времени: как Байрон, как Шелли, как Лер- монтов, он умер рано, быстро отпылал, удьба свела Бараташвили с Грибоедо- вым, лично. Они жили под одним и тем же кровом. Жизнь дома озарялась на из них - Нина - стала женой Грибое- дова. Ее сестра, Екатерина, была предметом возвышенной любви Бараташвили. С пол- ной вероятностью можно предполагать лич. ные встречи Бараташвили с Пушкиным, с Лермонтовым во время их пребывания в Закавказье. Бараташвили принадлежал к той группе просвещенной грузинской молодежи, кото- рая сблизилась с русскими и культурная деятельность которой явилась прямым след- ствием вхождения Грузии в Российское го- сударство. Заботы о судьбе любимой роди- ны привели Ираклия I к знаменатель- ному историческому решению. Этой теме посвящена единственная поэма Бараташвили «Судьба Грузии», а также стихотворение «На могиле царя Ираклия», где поэт выра- жает восхищение прозорливой мыслью пред- последнего грузинского властителя. В те годы грузинская поэзия расстается с привычной поэтикой арабо-иранского Вос- тока; она оборачивается лицом к поэзии за- падной и, прежде всего, - к поэзни рус-   ской. Бараташвили - самый мощный рычаг

совершившегося поэтического поворота. Этот поворот был естественным следствием  приобщения Грузии к русской литературе и через нее - к литературе европейского За- пада. Замечательно, что при этом Бараташвили не стал подражателем. Его высокое, проз- рачное дарование позволило ему остаться самобытным. красовозвышенная Однако Бараташвили во многом действи- тельно перекликается с Лермонтовым. Не- довольство миром, жизнью, в которой мно- гое так непохоже на то, что проносится в бескомпромиссной романтической мечте, тя- га из томительного земного плена, всегда любовь, духа», отравляющий тяжким сомнением юношескую душу, - все это роднит обоих поэтов. Оба в свою очередь резонируют на общее настроение, владевшее сердцами тех, кого принято обединять под именем «романтиков». сосредотоЗнаменитое Читая Бараташвили, испытываешь редкое по своей отрадности чувство. Между серд- цем поэта и его словом -- нет посредствую- щих ступеней. Между его словом и читате- лем - нет никаких преград. Поющая душа, прямо выражающее себя сердце - вот поэзия Бараташвили. Раз- думчивость, чистота высоких мыслей, пе- чаль о людях, безнадежность, под которой упрямо таится светлая надежда, - все это вытекает из прозрачного душевного источ- ника, не превращаясь ни в прямые фило- софские концепции, ни даже в философские   символы. Однако, сетуя на мир или устремляясь в недоступное, вечно влекущее своею сине- вою небо, поэт не отвращается от жизни. Наоборот! Он ценит жизнь, он не замыка-

Перевела Нина ПОЗНАНСКАЯ