А. ЛОБАНОВ,
ee
Г. ШТАЙН
Драматург Малюгин написал пьесу «Cra-
рые друзья». Театр им. Ермоловой поста-!
вил эту пьесу. Критика Гурвича ни то, ни
другое обстоятельство нисколько не заин-
тересовало,
Критик Юзовский написал статью об
этой пьесе и спектакле. Тут Гурвич заин.
тересовался. Он читает пьесу. Он удив-
ляется, негодует и раздражается, что
Юзовский, «желающий руководить движе-
нием на Театральной площади», открыл
доступ на эту площадь пьесе Малюгина.
Почему же Гурвич, если бы он был на
месте Юзовского, не пропустил бы «Ста:
рых друзей» на «Театральную площадь»?
Потому, об’ясняет Гурвич, что в этой
пьесе «все—и события, и время, и чувства
принесены в жертву шутке». Больше того,
для героев пьесы, ‘утверждает Гурвич, «ни-
чего святого» не существует. Речь, ‘зна-
чит, идет о циничных и опустошенных лю-
дях. Как можно иначе понять это —— ени-
чего святогоу ?
Кажется, этого более чем достаточно,
чтобы всякий непредубежденный ° чита-
тель решил, что автор этой пьесы, взяв-
шись за изображение молодых ленинград-
цев, участинков Отечественной войны, но
вместо них показавший людей, ничего свя.
того за душюй не имеющих, над всем иро-
ннэнрующих, все и самих себя вышучива-
ющих, написал, попросту говоря, зло-
пыхательский пасквиль на эту молодежь.
Хороши герон! Хороша пьеса, идеали-
зирующая этих героев!
Тем более удивительна непоследова-
тельность критика: вместо того, чтобы об-
рушиться на театр, взявший явно сомни_
тельную пьесу, он делает ему заочные ре-
верансы,
Однако, дело, повидимому, об’ясняется
просто. Гурвич пренебрег своим разобла-
чением «Старых друзей» как «поводом для
серьезного разговора о нашей молодежи
и ее образах в драматургии» и стал себе
подыскивать другие поводы для разговора
с Ювзовским, не имеющие отношения ни
к пьесе Малюгина, ни к статье Юзовского
о «Старых и новых друзьях», положившей
начало дискуссии.
По его стопам пошел и Г. Муинблит.
Соблазнившись возможностью поспорить
о драматургии, он ищет аргументы для
своей расплывчатой точки зрения в пове-
сти Пановой.
Мы хотим вернуться к тем ‘истокам дис-
куссии, где речь шла о пьесе Малюгина и
спектакле ермоловского театра, о том, как
понимает эту пьесу театр, о том, как по-
нимает ее и спектакль театра Юзовский и,
наконец,. о том, почему и как отрицает эту
пьесу Гурвич.
Для этого необходимо прежде всего o6-
ратиться к самой пьесе не с тем, чтобы
найти в ней аргументы против автора или
наших литературных противников, но с
тем, чтобы посмотреть,, нет ли в ньесе
тех положительных тенденций, которые.
могут и должны стать достоянием зрителя.
Обрушив свои тяжеловесные аргументы
против «Старых. друзей», Гурвич задумал.
ся над тем, как могла эта ‹беспечно ве-
селая пьеса Малюгина», в которой «всё.
— и события (война и победа), и вре-.
мя (голы блокады Ленинграда), и чув-.
ства (дружбы, любви, ответственности
перед Родиной) — принесено в жертву
шуткех людьми, «ничего святого» за ду-
шой не имеющими, как могла эта пьеса,
даже «улачно освещенная светом рампы»,
превратиться в спектакль о самоотвер-
женной, чистой; благородной нашей моло-
дежи?!
Гурвич недоумевает, как может суще-
ствовать атмосфера интеллигентности»,
«отделенная от мыслей, чувств, вопросов,
от психологической, от общественной жиз-
ни человека?»
Но ведь это Гурвич сам отделил затмос-.
феру интеллигентности» от «мыслей;
чувств, психологической жизниз героев
пьесы Малюгина. у
Какие основания были у него сказать о
героях нъесы, что у них нет своих «взгля-
дов, вкусов, интересов, запросов и мечта-
ний»? j ;
Разве не мечтает несколько легкомыс-.
ленный, но всегда горячо увлекающийся
Володя Дорохин о том, что ему надо весь
«шар земной обойти».
Разве не мечтает Тоня в канун выпуск-
ного вечера, стоя, как и ее друзья, на по-
роге жизни, о том, что она станет артист-
кой, ибо жизнь ведь трудна и надо, чтобы
люди радовались... А когда эту немножко
взбалмошную, но цельную, чистую и
глубокую по своей натуре девушку мы
встречаем уже повзрослевшей и умудрен-
ной годами войны, разлук и одиноких раз-
думий, она отказывается от своих наив-
ных детских мечтаний. Она уже ие хочет
быть артисткой.
«Понимаешь, — говорит она старому
другу Шуре, — настоящие артистки как
решали в молодости — или на сцену, или
жизни нет — с обрыва в Волгу. Ая во-
жусь с ранеными, и мне интересно. Ска-
зать честно. я ‘пошла на это дело, как на
подвиг. Как в романе, Как в старинном
романе с ятями и твердыми знаками. Я,
как и полагается сестре милосердия, не
работала, а занималась самопожертвова-
нием. Я любовалась собой — какая я хо-
рошая. А потом выяснилось, что это на-
пускное. А главное — возврашать лю-
дей к жизни... Я поступлю в медицинский.
Это: мое призвание. Или к операционному
столу, или — с обрыва в Волгу. Понял?»
Так шуткой заканчивает свой монолог
Тоня, как видим, отнюдь не лишенная ни
мыслей, ни чувств, ни запросов, ни мечта-
ний.
В еше большей мере это относится к
Шуре Зайцеву, мечтающему стать учите-
лем. Не случайно артисту Якуту, иг-
рающему Шуру и тонко ощутивше-
му сущность его характера, как это уже
Евг. РЫСС
Рязанские колхозники, уральские инже-
яеры, скотоводы ил Казахстана, трактори-
сты Тамбовщины, рабочие новых заводов-
гигантов и члены колхозов-миллионеров,
сельские врачи и агрономы, бухгалтеры и
комбайнеры, советские люди разных на-
циональностей, разных квалификаций,
разных культурных уровней, но одной со-
ветской души’ перевалили через Карпаты,
пересекли Дунай, Вислу и Одер. Победи-
телями`они вошли в Берлин, освободителя-
ми они вошли в Прагу. Они увидели десять
стран, жизнь многих народов, удивитель-
ные для нас взаимоотношения людей ка-
питалистического мира. Они увидели поме-
шика и капиталиста, о которых читали в
книгах, и батрака на помещичьем поле, и
спекулянта, которому прибыль дороже
родной земли. Они встретили благодарный
взгляд парижского рабочего, освобожден-
ного из немецкой неволи, они испытали
любовь и заботу рядового гражданина
Норвегии, Югославии, Чехословакии. И,
самое главное, они увидели, что везде, от
Средиземного моря до Ледовитого океана,
яюди борются за свободу.
Советские люди вошли в Европу как ак-
тивные участники этой борьбы. Они уви-
дели черную ночь Европы и непреклонное
мужество лучших ее людей. Увиденное
Обогатило советских людей, сделало их
представление о мире полней и реальней,
HX понимание исторического процесса
серьезней и глубже.
В рядах Красной Армич шли журнали-
еты, прозанки и поэты. Они были `свиде-
телями величайнгих исторических событий.
Они наблюдали Европу в момент, когда
все бурлияо; когда отношения и страсти;
в обычное время скрытые; трудно разгля-
дываемые посторониим взглядом, были об-
нажены. Бесконечно ценны были рассказы
свидетелей д том, как ждут, как встреча-
ют Красную Армию, как рушатся фашист-
ские оковы, ‘гнет, как народы создают,
чувстве сов
нилова, простого крестьянина,
‚начиная с революции, в комсомоле, в пар-
отмечала наша печать, ‘удалось создать
наиболее глубокий, содержательный образ
в спектакле. Глядя на его Шуру, нонима-
ешь, почему Тоня вместе с автором и ‘со
зрителем останавливает свой`выбор на
нем, а не на Володе — поверхностном, мо-
лодцеватом и самоуверенном, каким мы
часто видели нашего героя на сцене, где
именно ему, как правило, отдавали пред:.
почтение ‘и авторы, и их героини. ‘Тоня
предпочла Шуру Володе за глубину н
красоту его ‘сердца и его интеллекта. И в
этой «смене героев» у ТоНи, чьи требова-
ния выросли, есть поворот, много об’ясня-
ющий намв симпатиях, проявляемых зри-
телем к спектаклю. И в этом, между про-
зим, нашла евоё выражение Ta самая ин-
теллигентность, которую не заметили Гур-
вич-и Мунблит, но почувствовали зрители.
Нам кажется, что Юзавский прав, гово-
ря о том, что некоторые наши драматурги
живут во ‘вчерашнем дне ‘или, во всяком
случае, пытаются изобразить наших сов-
ременников сегодня такими, какими они
были вчера. Между тем, и в том, какими
OHH стали сегодня, немалая роль поннад-
лежит «среднему образованию», о кото-
ром с таким пренебрежением отзывается
Гурвич, трелирующий «гимназистов» Ma-
люгина.
Конечно, это его дело. Однако, почему
при этом, говоря об образовании и даже
приводя справку из пятилетнего нлана oO
количестве школьников в 1950 году, Гур-
вич успокаивает нас тем, что «это обстоя-
тельство найдет свое отражение в литера-
туре, но оно отразится и в великой литера-
туре ив ничтожной, и в идейной ив без-
идейной», словно речь идет о некиих внаш-
них признаках, о некоем культминимуме
правих хорошего тона. ничем по сущест-
ву не отличающихся от таких внешних
признаков или явлений, как стандартный
покрой нлатья, модные прически или внед-
рение в быт бульонных кубиков.
Неужели же не понятно, что наша школа
формирует личность советского молодого
человека, его мировоззрение и мироощу-
щение? Неужели не ясно, что когда у нас
говорят сейчас о нашей советской ин-
теллигенцини ни ее роли в строитель-
стве коммунистического общества, то име-
ют в виду не просто «совспецов», воору-
женных известными техническими, полез-
ными пролетариату знаниями, как это име-
ло место в прошлом, а о том типе совет-
ского интеллигента новой формации, кото-
рый вооружен не только известными тех-
ническими знаниями, но и передовыми
идеями марксизма-ленинизма.
Между тем именно такого «совснецаз,
доктора Супругова из повести Павовой
«Спутники», выдвигает Мунблит в качест-
ве доказательства мысли о том, что за
внешними признаками ‚культуры у челове-
ка, если он к тому же еще глуп или эгои-
стичен, может скрываться мещанство,
пошлость и безыдейность.
Мунблит противопоставляет такому «ин-
теллигенту» другого героя повести — Да-
который,
тии, в армим, почти непрерывно учился ‹в
специальных школах, на курсах, в круж-
ках» и стал повидимому подлинным совет-
ским интеллигентом. ;
Но что нам хочет доказать Мунблит этим.
противопоставлением? Ведь в пьесе Ма-
люгина речь идет не о людях типа супру-
говых и даниловых, а о молодом поколе-
нии советской интеллигенции. Это—дети
даниловых, или, если хотите, тех рабочих и
работниц, о которых писал Юзовский, ссы»
лаясь на героев пьесы Светлова «Двадцать
лет спустя». Они развиваются в других ус-
’ ловиях, завоеванных для них отцами. Это.
молодые люди, о которых Юзовский пра-
вильно говорит, что в них «даже не TO
важно, что они... вспоминают любимого пи-
сателя, спорят о музыке, или уноминают
Фауста, а то важно, что годами прививае-
мая-им культура уже вошла в`их- плоть и
кровь, стала для них органичной н обна-
руживается непроизвольно в их жизни во-
обще, отпечатываясь, так сказать, в самом
мизинце». :
Гурвич предупреждает наб, что «если в
тъесе через каждое слово—многоточие, а
через каждые два пауза, то знайте, пе-
ред вами обольстительные сети пош-
` лости». Мы понимаем, конечно, что критик
несколько сгустил здесь краски, но поче-
му же все-таки за паузами и многоточия-
MH непременно скрывается пошлость?
Пошлость ведь может скрываться и за
прямолинейной, тяжеловесной фразеологи-
ей без всяких пауз и многоточий.
Речь идет не просто о технологии. Пси-
хологические паузы, многоточия и другие
приемы акварельно-тонкого по своей ню-
ансировке и богатого подтекстом письма
чеховской драматургии, как это понимает,
‘возможно, и сам Гурвич, возникли не по-
тому, что Чехов решил таким образом от-
личаться от Островского. В этом различии
стиля нашло, в какой-то мере, свое выра-
жение различие эпох и поколений.
Эволюционировал в своем интеллек-
туальном ’ развитии советский человек.
И мимо этого изменения не может
пройти современный драматург. Конечно,
паузы и многоточия — отнюдь не единст-
венная форма, в которой обнаруживают-
ся эти изменения. Но и в этой форме они
обнаруживаются. Чем богаче и сложнее че-
ловеческая личность, тем богаче и слож-
нее подтекст ее речи. Актер очень часто
может в жесте, паузе, движении выразить
‹ чувство и настроение человека полнее и
сокровеннее, чем это сделало бы даже точ-
но найденное слово. В тонких и разнооб-
разных по нюансировке интонациях он мо-
жет необычайно обогатить не только речь,
но и самый характер своего героя. Однако
надо, помнить, что все это возможно не
вопреки существу характера, созданного
драматургом, а именно в силу этого харак-
Невидящие глаза
демократические государства. Очеркисты
рассказывали`о Югославии и Болгарии; о
Польше и Чехословакии, и как благодарны
были читатели за каждую . подробность,
помогающую понять, что происходит в
мире.
Вот почему с интересом и нетерпением я
открыл сборник Евгения Долматовского
«Стихи издалека». Мне хотелось узнать,
что перечувствовал и пережил поэт, побы-
вавший в Германии, Польше и на Балка-
нах, много видевший, много узнавший о
побежденных и освобожденных народах, о
борьбе демократии‘ с фашизмом,о всем том,
что волнует нас всех. Поэт увидел украин-
скую девчонку, которой прислуживает
немка, бывшая ее хозяйка, немецких бе-
женцев, бредущих по шоссе, танкиста, на-
шедшего украинское полотенце в немецком
доме, разноязычную толпу, освобожден-
ных людей. Поэт услышал стук деревянных
башмаков-на дорогах Европы, и стук этот
прозвучал для него, как знак разорения и
нищеты. Все это послужило поводом для
отдельных стихотворений.
Естественна и понятна тоска по родине
у человека, оторванного от родной земли.
Естественна и понятна гордость своей
страной у гражданина Советского Союза.
Чувства эти ‘дают силу и волю, заставля-
ют по-особому осмыслить виденное. К со-
жалению, Долматовскому эти большие и
благородные чувства мешают видеть, ме-
шают чувствовать, мешают писать.
Поэт сам говорит об этом:
Я хотел написать о Балканах,
О румынском прохладном вине,
О костелах за Виелой. о странах,
Где пропили мы в дыму и огне.
Но на белых страницах тетради
зозиикают иные края —
Тот разбитый блиндаж в Сталинграде,
Где окончилась юность моя;
Ла кривой горолок Новозыбков,
Гле олнажлы пришлось мочеватъ.
Там ло света нал крохотной зыбкой
То ли пела, то ль плакала мать.
ременности
тера, точно и глубоко понятого актером
и театром. Об этом могут не догадываться
зрители, но это обязательно доджен ви-
деть и чувствовать, как потенциальную
возможность пьесы, анализирующий ее
критик.
Гурвич заявляет, что герои «Старых дру-
зей» шутят ради шуток.
Возьмем, на удачу, сцену, в которой ге-
рои шутят.
В блокированном Ленинграде встреча-
ются два друга: Сеня Горин, не попавший
в армию по болезни, и его товарищ, толь-
ко что вернувшийся из госпиталя Шура
Зайцев, добровольно ушедший на фронт в
первые же дни войны. Шура спрашивает
Сеню, чем он занимается,
Сеня. Хвастаться нечем, я классический
неудачник. Воевать не приняли — порок
сердца. Я и выбрал работу, приличную
неудачнику.
Шура. Загадки не загадывай.
Сеня, Я корректор. Это профессия неу:
дачников, Они знают все, о них никто не
знает.
Шура. Переходншь на собственные афо-
ризмы? Не нравится мне твое настроение.
Сеня. Мне тоже не нравится.
Шура. Надо перестраиваться.
Сеня. Настроение вроде погоды, от тебя
не зависит.
Шура. Ерунда. Плохая погода — несча-
стье. Плохое настроение — эгоизм.
Как видим, друзья действительно шутят.
Но за шутками Шуры, например, скрывает-
ся и дружеское участие, и мягкий товари-
щеский упрек, и желание ободрить друга.
Похоже ли это на «шутки ради шуток», как
утверждает Гурвич, заметивший только,
что они шутят. Это заметила, между
прочим, в пьесе Малюгина и девочка Сима.
В финале пьесы она говорит Шуре: «Аян
верно иной раз не понимаю, когда в шут-
ку, когда серьезно». Шура отвечает ей: «У
меня и мама не всегда понимала. Такая
школа». «Какая?» наивно спрашивает
Сима. «Сто девяносто вторая, средняя,
Фрунзенского района», — невозмутимо от-
вечает Шура. Как это ни забавно, в дан-
ном случае Гурвич присоединился к Симе
H к Шуриной маме.
Но почему же все-таки «утят», а не
из’ясняются всегда «серьезно» герои пье-
сы Малюгина? Потому, думаем мы, что за
шутливо-иронической интонацией эти
молодые люди, в силу их скромности и
отвращения к красивой фразе и красивой
позе, скрывают иногда свои самые завет-
ные, сокровенные чувства и мысли, что за
этой шутливо-иронической интонацией
сплошь и рядом у них скрывается их оп-
тимистический тонус, ибо юмор есть при-
знак духовного здоровья!
Представьте себе на минуту, что обе
статьи — и Юзовского и Гурвича — поя-
вились в печати до того, как пьеса Малю-
гина была поставлена_театром, Если бы
мы согласились с Гурвичем, то «Старые
друзья» не увидели бы света, потому что
театр, конечно, не захотел бы демонстри-
ровать неред своим зрителем людей, уко-
торых «нет ничего святого», выдавая их
за современную молодежь.
И тогда бы мы по совету Гурвича по-
ставили, вероятно, «Месяц в деревне»
Тургенева. Однако зрители, которым тоже
нравится Верочка, почему-то не хотели
примириться с тем фактом, что в реперту-
аре ермоловского театра долгое время шли
счень хорошие пьесы Шекспира, Бальзака,
Островского и не шли пьесы наших совре-
менников — пусть далеко еще не класси_
ков, но драматургов, выражающих инте-
ресы, мысли, чаяния и чувства людей се-
годняшнего дня, Вот почему и театр, кото-
рый ставил и несомненно будет ставить
пьесы классиков, будет в то же время ста-
вить и пьесы наших современников.
всякий критик, заинтересованный в разви-
‘тии нашей драматургии, должен помнить,
что не так уж-много-нам пользы или ра-
дости от того, что он установит; положны,
что Андрей Болконский у Толстого — бо-
лее крупная и интересная человеческая
индивидуальность, чем капитан Сафонов у
Симонова, или что князь Мышкин у Ло-
стоевского — более глубокий и сложный
человеческий характер, чем Федор Тала-
нов у Леонова, или что Верочка Тургенева
поэтичнее Тони Малюгина. Куда важнее
критику указать нам на те дорогие и близ-
кие нам черты характеров Сафонова, Та-
ланова, Тони, в которых нашим драматур-
гам удалось передать нечто значительное
и новое в облике своих современников.
Мы прекрасно знаем все недостатки пье-
сы Малюгина. Конечно, можно и должно
пред’явить автору целый ряд серьезных
претензий — и в отношении отдельных об-
разов, и в отношении масштаба и глубины
произведения в целом. Можно пожелать
автору более драматичного построения не.
которых конфликтов, да мало ли еще чего
можно ножелать ему! Однако все это —
недостатки потенциально хорошей, а не
потенциально дурной пьесы,
Кроме шуток, каламбуров и любви к
афоризмам, театр разглядел в героях пье-
сы органически им присущие черты совет-
ской интеллигентности, а не только внеш-
ние признаки культуры. Эти драгоценные
черты реализуются и в большом, и в ма-
лом, и в любви, и в дружбе, и в отноше-
нни к учителю, в надеждах и мечтаниях, в
ощущении своей родины, и в готовности к
подвигу, на который эти люди молодого
нашего поколения идут так же горячо и
жертвенно, как их отцы и старшие братья
шли двадцать восемь лет назад. Этим ув-
лекли театр «Старые друзья» Малюгина.
Это заметил в пьесе и спектакле Юзов-
ский.
{
‘
1
от РЕДАКЦИИ. Продолжаем обсуждение во-
просов современной драматургии. (См. статьи,
напечатанные в №№ 10, 14, 15 и И е«Лат. гэ-
зеты»).
Заметки писателя
Так в книге и не оказалось в сущности
ничего о Балканах, о костелах за Вислой,
обо всех странах, через которые прошел
поэт, С
«..В стране чужой и невеселой»... поэт
с шофером останавливаются на постой.
..Ховяйн лома. розовый колбасник,
До ночи восседает у двери...
«А впрочем, — замечает Долматовский.
— до него нам мало дема». Постояльцы
устраиваются в комнате. Они привозят
дрова, раскладывают «трубки, финский нож
и ложки». Поэт прикалывает карточку лю-
бимой, после чего:
‚.Покажетея, что се самого Арбата
Кочует эта комната со мной.
После этого Долматовский говорит гордо
и пренебрежительно:
А мы и не заметим жизнь другую,
Тде приникают к целям и дверям,
Развратничают, молятся, торгуют,
Прядаяое готовят дочерям...
Нет сомнения, что у очеркиста, прозай-
ка или поэта-бывают минуты, когда тоска
по родине и по любимой женщине мешает
ему «заметить жизнь другую», но если и
стоит говорить об этих минутах, то гово-
рить именно как о слабости, а не гордить-
ся ими.
Это равнодушие к «жизни другой» за-
ставляет порой Долматовского писать та-
кие строки;
Далеко отсюла любимые нанги.
О чем мы с тобой говорим на чужбине?
Я все о Наташе, Натапте, Harare,
А ты все о Нине, о Нине, о Нине.
Это же равнодушие к «жизни другой»
приводит поэта к прямой бестактности.
Где я? Варпава, Бухарест, София иль
Белград?
Не все ль равно!..
Трудно понять, каким образом в 1945 го-
ду советскому поэту было все равно, гле
он находится — в Бухаресте или в Бел-
граде.
Так, в исторические лля Европы anu
проехал советский поэт по
странам, ничего не увидел, ничего не по-
И.
Иллюстрации В. Высопкого к книге
А. Первеннева «Огненная земля» (Во-
енгиз).
юхФхо
М. МАКСИМОВ
Баллада о часах
Мы немца в полночь навестить хотели.
Разведчик сверил время. И — в седло.
Следы подков запрыгали в метели,
и подхватило их, и понесло...
„Но без него вернулся конь. -— сначала,
а после — мы дошли до сосняка,
где из сугроба желтая торчала
с ногтями почернелыми рука.
Стояли сосны, словно часовые...
И слушали мы, губы закусив,
как весело — попрежнему живые —
шли на руке у мертвого часы.
И взводный снял их, Рукавом шершавым’
сердито льдинки стер с небритых щек
и пальцем — влево от часов и вправо—
разгладил на ладони ремешок:
— Так, значит, в полночь, хлопцы!
Время сверьте!.,
И мы впервые поняли в тот миг,
как поднимают к мести наши смерти
и как шагает время через них!
1943.
Немецкий тыл,
а ОЕ
„В крымском
подполье“
СИМФЕРОПОЛЬ. (От наш. корр.).
Активный участник советского подполья в
тылу у немцев И. Козлов заканчивает ра-
боту над книгой «В крымском подполье»,
Материалами для нее послужили воспоми-
нания автора, протоколы подпольного ко-
митета и другие документы.
В книге две части. Первая рассказывает
о событиях в захваченной немнами Кеочи,
где И. Козлов работал секретарем обла-
стного подпольного центра в ноябре и де-
кабре 1941 года. Вторая часть книги по-
священа` борьбе симферопольской под-
польной ‘организации в. 1943-44 гг. В то
время’ И. Козлов руководил работой сим-
феропольского подпольного горкома
ВКП(б), за короткое время об’единившего
12 подпольных патриотических . групи.
Подпольщики имели свою типографию, ра-
диостанцию, диверсионные группы, взор-
вавшие 11 немецких поездов с боеприпа-
сами и совершившие немало других дивер-
сионных актов.
= Книга, — говорит И. Козлов, — не
является дневником или фотографией со-
бытий. Описывая подлинных людей и под-
линные факты, я беру наиболее значитель-
ные из них, иногда смещая их во времени.
Отрывки из второй части ‘книги, o3a-
главленные «На партизанских тропах», на-
печатаны во втором номере сборника <Со-
ветский Крым».
—Ф—-
Новые украинские книги
В издательстве «Радянський письменник»
(Киев) вышли новые книги: рассказы Ва-
силия Козаченко «Три ллтах о тяжелых
временах немецко-фашистской оккупации
на Украине. Автор показывает мужество
моряков Днепровской флотилии, борьбу
народных мстителей — партизан.
В книге В. Кондратенко «Кровью серд-
ца» (на русском языке) собраны стихи, на-
писанные преимущественно в годы Вели-
кой Отечественной войны.
Книга «ММ шлях» принадлежит перу На-
дли Солодюк. Автор — врач. До Отече-
ственной войны Н. Солодюк работала в
институте академика А. Богомольца, во
время войны стала членом партизанского
отряда. Литературная обработка ее запи-
сок принадлежит Ю. Смоличу.
Вышла также книга Ильи Стебуна «Леся
Укра!нка», состоящая из четырех очерков
0 жизни и творчестве классика украинской
литературы.
чувствовал и с гордостью рабсказая во
многих стихах, что он и не хотел ничего
видеть и чувствовать, кроме тоски по ро-
дине и по любимой.
Я стал искать в литературных журналах
стихи других поэтов о загранице. Но и в
них, правда с меньшей декларативностью,
звучит та же самая нота.
Только и мечтаю я об этом,
Чтоб увидеть снова наяву
Легкую, пронизанную светом,
Жизнь мою, судьбу мою — Москву,—
пишет Матусовский (<Дальние дороги»,
«Знамя» № 10).
И если 6 не выетрел в ночной типтине,
Что разбудил тоску,
Я 6, верно, снова видел во сне
Ликующую Москву.—
пишет Бауков («На привале»,
№7).
Эти строки правомерны. Но от поэта,
так много видевшего, требуется и. другое—
умение почувствовать и осмыслить огром-
ные по значению события, свидетелем ко-
торых ему довелось быть. Без этих —
других-—<тихов кажется, что поэт уехал из
Москвы со специальной целью потосковать
о ней.
«Знамя»
В № 9 журнала «Знамя» Константин Cu-
MOHOB напечатал цикл стихов: «Одиннад-
цать стихотворений». Симонов-очёр-
кист много ездил, много видел и многое
рассказал. По очеркам все мы знаем, какой
У Симонова верный глаз и какое уменье
рассказывать. И вот Симонов-поэт, буду-
чи за границей, написал одиннадцать сти-
хотворений. Куда-то исчез наблюдательный
рассказчик и остался Симонов-лирик, пи-
шущий грустные любовные стихи, лирик,
для которого все окружающее его — толь-
ко повод для тоски по родине и по любимой
женщине.
Много русских поэтов бывало в Италии.
Но если судить по стихам, напечатанным
в «Знамени», Симонов первый, на которо-
го Италия не произвела никакого впечат-
нескольким ления. Кактусы примечательны только тем,
что не похожи на березы, а весь итальян-
В. ПЕРЦОВ
’Из истории
героя нашего времени
«Потерянная и возвращенная родина»
(«Озаренные») Ивана Попова — роман о
прошлом, которое для многих ровесников
нашего века — еще живая современность.
Это книга о лично пережитом, книга не
историческая, хотя в ней с замечательной
верностью воспроизведена эпоха борьбы
партин в тяжкое время реакции. Луч-
шие люди рабочего класса и интеллиген-
ции в эту страшную пору продолжали бо-
роться, хотя борьба и. не сулила им бы-
стрых и красивых нобед. Таков в романе
Ивана Попова молодой большевик Павел,
таков и его старший товарищ и наставник
Ваня Дроздов, по прозвищу Сундук, с ко-
торым они совершают побег из ссылки.
Вместе с Павлом читатель попадает в
Москву 1909 года, знакомится с условия-
ми революционного подполья, бездомни-
чает на бульварах, участвует в спорах
большевиков с ликвидаторами и «левы-
‚ ми». Действие происходит в. Замоскво-
речье, где Павел работает партийным ор-
ганизатором. В романе нет баррикадных
боев, но писатель сумел передать героику
повседневной, незаметной борьбы.
Книга Ивана Попова читается с неосла-
бевающим интересом.
Преследуемый шпиками после своего вы-
ступления на рабочем митинге, Павел на-
ходит временное убежище у гимназиче-
ского товарища из семьи крупных москов-
ских фабрикантов. Здесь пережидает мо-
лодой революционер вызванную им бурю.
Но вот он уже опять с массами, направ-
ляет их, об’ясняет им тактику врага и, ко-
гда это необходимо, подставляет свою
грудь под удар врага. Первая часть рома-
на’ заканчивается арестом Павла.
работе. Он один из тех, кто видел Ленина,
кому посчастливилось работать под его
непосредственным руководством. Озарен-
ные — вот слово, которым автор опреде-
ляет таких людей, как Павел, и, пожалуй,
это слово вернее всего характеризует тех,
кто в темную пору русской жизни испы-
тал на себе влияние Ленина и беззаветно
пошел за ним.
Лучшие черты болыневика — неприми-
римость и принципиальность — в образах
Павла и его товарищей Сундука, Клавдии
воссозданы как черты подлинного гума-
низма.
Иногда Павел бывает чуточку комичен в
своей молодой горячностиг но неизменна
его приверженность великим принципам.
В Архангельске во время побега Павел
и Сундук останавливаются на ночлег у не-
коего Александра Федотыча, к которому
они получили явку. С огромным трудом
вырвались беглецы из того района, где
они были в ссылке и где любой жанларм
мог их узнать и задержать. И вот; нако-
нец, безопасное убежище, удобная по-
стель. Но с первых же слов разговора Пав-
ла с хозяином квартиры выясняется, что
Александр Федотыч хотя и предоставляет
свою квартиру нелегальным, но он против
нелегальной партийной организации, что
он меньшевик-ликвидатор. Оскорбленный
и негодующий Павел, несмотря на проте-
ты Сундука, немедленно покидает кварти-
ру Александра Федотынча.
Александр Федотыч — человек больной,
У него чахотка, которой он заболел в
тюрьме. Трогательно отношение к нему
его жены. Однако читатель не испытывает
к нему чувства жалости, он, как и герои,
вовлечен в спор. и резкость Павла кажется
целиком оправданной.
В другом эпизоде Павел не оказался
столь послелователен и, несмотря на воз-
ражения Сундука. взял’ себе в гомощники
меньшевнка Связкина — старого типо-
графского рабочего, который в начале 1905
года рекомендовал Павла в партию. Сзяз-
кин казался таким своим, знакомым, в его
уютной квартирке Павла принимали, как
родного сына. Связкин обрисован в рома-
не очень живо, он располагает к себе и
Иван Пснов. «Озаренные». «Советский ниса-
тель». Москва, 1945 г, В эту книгу вошли — ро-
ман «Потерянная и ‘волврашенная родина» и
повесть «Под звездой Москвы».
Павел. растет, мужает на революционной
в самом деле любит Павла. И что же? —
все это не помешало симпатичному Связ-
кину сорвать рабочий митинг у ворот ти-
пографии, на котором выступал Павел; и
чуть ли не предать молодого революцио-
нера \в руки полиции.
Динамичность романа Ив. Попова обус-
ловлена не только резкими переменами в
судьбе героя, но и движением напряжен-
ной политической мысли, которой живут
все действующие лица. При этом разные
точки зрения не просто «розданы» персо-
нажам. Автор знает дореволюционную
Русь в ее разных ликах, знает русского
человека.
Революция 1905 гола оставила глубокий
след в психологии общества, Автору уда=
лось передать силу` русского народа, рево-
люции, неистребимой в сознании масс, не-
смотря на террор реакнии.
“Обаятельны женские образы в романе
— строгие, несколько аскетические, гол-
ные громадной внутренней силы. Такова
Агаша. которая поднимает народ на стач-
ky. Подстать Агаше и Клавдия. Она и Па-
вел любят друг друга. Правда, их отно-
шения в романе едва намечены.
Повествование ведется от первого лица,
ноэтому автор не имеет возможности дать
своего героя со стороны. Павел размыш-
ляет над собственными поступками и их
побуждениями. Это помогает понять пси-
хологию героя, согревает повествование
лиризмом, но в некоторых местах самоана-
лиз Павла становится несколько назойли-
вым, а к концу книги многословным и ди-
дактическим. Это портит впечатление:
вместо молодого большевика, чувствующе-
го и действующего в 1909 году, на страни-
цах книги появляется сам автор, умудрен-
ный таким опытом, которого у его героя в
то время еще не было.
Однако весь роман и образ Павла сохра-
няют высокую верность истории. И в этом
смысле глубокое впечатление оставляет
встреча Павла с Сундуком после побега из
ссылки. Сундук расспрашивает Навла ©
том, что он узнал и сделал в Москве, жу-
рит его за легкомыслие, рассуждает о пер-
спективах революционной работы. Павел
поражен чем-то новым в своем товарище.
«И как только стало ясным для меня это
чувство, что-то воскресло в памяти, раз
уже бывшее со мной... Но что именно?
Вот-вот ветанет оно, и все до конца будет
ясно! И я вспомнил такое же, когда-то ис“
пытанное мной резкое ощущение ответст-
венности. Когда же‘и по какому новоду
оно было? И что я вижу теперь нового в
моем друге Сундуке, сравнительно с тем,
что в нем известно мне? И в голосе’ его,
и в походке, и во всем его душевном
строе?
Да! жа! Это самое и есть... Нашел, наз
шел! Я так загорелся от своей догадки,
что сейчас же спросил Сундука:
— Ты видел Ленина? Неужели ты успел
С’ездить за границу?
Я был уверен, что Сундук обрадуется
моей догадке, моей проницательности.
— Это же видно, Сундук. Ты как-то
весь светишься....
— Что это за выспрашиванье? — тиха,
но очень гневно сказал. Сундук. — Да и
как я мог бы за эти восемь-левять дней
с‘ездить за границу и вернуться?
У Сундука сорвалось резкое бранное
слово, и он велел мне «от догадок воздер-
жаться». Я понял Сундука и не обиделся.
Говорить вслух о таком даже и меж со-
бой нельзя — стены могут слышать. Но
У меня осталось убежденме, что я все-таки
угадал: Сундук приехал сюда, озаренный
недавней встречей с Лениным».
Главы «Озаренных» печатались в 1942
году в, журнале «Октябрь». Повесть о том,
как революция, отступая, собирала силы
для перехода в новое наступление, глубо-
ко гармонировала с грозным временем, ко-
торое переживала наша родина в тот пез
риод Отечественной войны,
Пожелаем Ив. Попову удачи в заверше-
нии его поэтического труда, так удачно
начатого,
Е о ея
В клубе писателей открылась выставка п
выставке экспонировано около 50 акварелей: жанровые спены,
роизведений художника Д. Дарана. На
портреты, пейза-
жи. На снимках: портрет писателя Л. Гу милзвского и «Тверской бульвар весной».
ский пейзаж— только повол для тоски по
снегу и во березам. Право позта написать
и так об Италии, но нет у поэта права, по-
бывав в Италии, написать о ней только
это.
Нять дыей живу в пустом немепком ломе.
Дни так ползут, как будто воз везут,
И нету никого со мною, кроме
Моей тоски да двух солдат внизу.
И Германия — только повол для тоски.
И Германия нам не стала известной из
симоновских стихов,
Только в одном стихотворении «На чуж-
бине» рассказывается о событии, не столь
безнадежно тоскливом, Некий человек, по-
видимому, очень важный, потому что он
«молчалив и сух», «не вспомнил кого-то в
лицо», был с кем-то небрежен, был «дела-
ми осажден» и поэтому «не звал. гостей и
не ходил к знакомым» (в дальнейнем. ока-
зывается, что этот важный человек сам
Симонов), узнает о приезде каких-то. лю-
дей, повидимому, актеров из Москвы. Про-
исходит встреча:
...Тот сумастмедитий русский разговор»
С радунтьем, шумом, с нежными словами...
Пьют водку, поют нод гитару русские
песни:
..Но это ж ната, руеская тоска,
А на чужбине и тоска, как счастье.
Лишь домом бы пахнуло, лить бы речь
Дохнула русской акающей лаской.
Все сводится к тому же: только тоска по
родине, только тоска ю любимой женщине,
Взбудораженный, потрясенный катастро-
фами, борющийся за счастье мир ничем не
тронул поэта.
Я не берусь сейчас определять такое ити-
рокое и значительное понятие, как поня-
тие советского патриотизма, но об одной
свойственной ему черте мне бы хотелось
напомнить.
Думается, что тот русский, которого по-
минает Долматовский:
Умирает партизан в Савойе,
Говорит не по-французски «мама»,
Русой забубенной головою
На восток ложится он упрямо—
был патриотом не потому только, что ло-
жился головой на восток, но прежде всего
потому, что, попав в Сазойю, нашел дру-.^.
ии лил лилии,
зей-партизан и с ними вместе сражался.
Мне думается, что русские, умиравиие В
Испании, сражаясь с войсками Франко,
были патриотами советской страны, и толь-
ко поэтому дело республиканской Испания
было их кровным делом, Это свойство со-
ветского патриотизма определило многое
в советской литературе. Нельзя не вспом-
нить великого путешественника, который
«земной шар чуть не весь обошел». Нельзя
не вспомнить поэта, которому все было
интересно, который об’ехал много стран и
ни к чему не остался равнодушным, кото-
рый восторгался Бруклинским мостом, нё-
годовая на свиного короля Свифта, вос-
торженно описывал мексиканский пейзаж,
издевался над ‹«благочестивейшими като-
личками».
Он был любопытен и страстен. Ему не
приходилось постоянно напоминать о своем
патриотизме. Патриотизм определял его.
отношение ко всему виденному, опре-
делял его страстность и любознательность.
Он был застицей своей страны, и куда бы
OH ни ехал, его страна была с ним. Он
тосковал по Москве, но жадно хотел все
увидеть и все описать. Нам кажется, что в
этом интересе к Мексике и к Испании, к
Парижу и к Нью-Йорку больше настоящих
свойств русского советского человека,
больше свойств москвича, чем в непре-
станных жалобах на тоску по Москве.
В заключение хочется вспомнить строки
Маяковского:
a
в долгу
перед Бролвейской лампиюнией,
перед вами,
багдадские небеса,
перед Красной армией,
перед витпнями Японии,
перед веем,
про что
не успел написвть,
Большие долги у Долматовского, Симо-
нова, Матусовского, так много увидевших ин
так мало об этом написавитих.
Литературная газета
Ne 18