‚ Николай АТАРОВ

r

В степном краю на южных фронтах сра-
жался стрелковый полк, Теперь он гварлей-
ский, титулованный, но в начале войны он
был просто номер такой-то стрелковый
полк.

Тогда-то и появился в нем агитатор Пан-
птин.

Он прибыл летом 1941 года из Кунгур-
ского совхоза, где работал агрономом.
Полк не выхолил из боя, полк отступал, и
было непринято болтать о том, что каза-
лось непонятным. А Паншина прислали в
полк агитатором.

Нетерпелив был — сам маленький,
одышка, несмотря на молодость, взгляд
вспыльчивый, лоб мокрый, и даже гимна-
стерка на нем как-то выцвела раньше, чем
на других. В жаркие минуты он выхваты-
вал из кобуры наган, совал за пояс и с гра-
натами в обеих руках устремлялся вперел.
Но людей не замечал в бою, был занят со-
бой — вот тебе и агитатор! В первом бою

он набежал на труса, который засел в
пшенице и голову спрятал в руках. Он
мог бы пристрелить его сгоряча, но

почему-то только поморщился, «Слушай, и
так жарко, а ругаться в такую жару...» —
и, недосказав, дал ему по затылку чем по-
пало — гранатой, Он ясно припоминал
впоследствии, что не было чувства презре-
ния, гадливости, а было чувство заботы O
самом себе, как бы’ не лечь рядом, да
страх за себя, за свою волю,—вот что за-
ставило его безвредчо, точно палкой, ты-
кать гранатой и шептать: «Слышь ты,
нельзя, нельзя так... И вдруг он обозлился
на себя и закричал на все поле, полное ле-
жащих и бегущих бойцов:
Не’ травой, так сеном! Вперед, бойцы!
— и побежал к немецким окопам, обгоняя
других. Е

Что он хотел высказать в этих словах,
он и сам не знал, и никто не понял. Но
отчаянный призыв никому неизвестного
агитатора всех повел вперед, а потом в от-
битых окопах, когда успокоились, насме-
игил всех; поговоркой кунгурского агроно-
ма в полку снарядились надолго, точно ма-
лой шанцевой лопатой, всегда подвешен-
ной на боку... И чуть что — кстати или
некстати — говорили потом: ‹не травой,
так сеном»,

Так, порывисто и неумело, начал
боевую жизнь политрук Паншин.

Через месяц он был ранен. Кто-то бросил
рядом с ним мотоцикл и ушел пешком.
В знойный день короткая, вонявшая бензи-
ном тень мотоцикла несколько часов спа-
сала его от солнечного удара. Вдали по
шляху на Кучурган уходили полковые ба-
тареи, утыканные ветками. Паншин не по-
нимал, что идут батареи, казалось, мимо
неподвижных деревьев плыли тоже дере-
вья, От обиды Паншин стонал и задыхал-

свою

ся, а думал, что это он смеется... «В пол-
дневный жар, в долине Кучургана...».
Вспоминался отец, — по-детски снизу он

видел всклокоченную ветром, бороду, му-
жинкие руки с обкуренными пальцами, в
которых гнулись черные потные ремни
конской упряжи. А потом в долину Кучур-
гана входила мать — веселая веснущатая
старуха с выбитыми коровой пефедними зу-
бами...

На сплетенных руках его пронесли мимо
штабных палаток, маленького, без фураж-
ки, бритоголового, руки в крови на плечах
санитаров, и в правой руке, как на крючке,
висящая полевая сумка. Его раскачивали
на-ходу, кость терлась о кость. Он терял
небо над головой, без сознания, в  ’бреду
снова шел в бой, а бой — это тяжелое
самопринуждение, это чавкание ны свист го-
рячих осколков, летящих в тебя, только в
тебя... у

— Вот войну себе об’ясняю, — медлен-
но выговорил он кому-то склонившемуся
над ним. — Как об’ясню себе войну, стану
храбрым...

— А кем вы у нас в полку? — спросил
тот усталым голосом.

— На должности агитатора, — с трудом
вспомнил Паншин.

— Это не должность, — спокойно возра-
зил комиссар полка,

— А что же это?..

— Не должность... — и больше ничего
не лобавил.

После ранения он нашел полк уже У
Днепра.

Товарищи не заметили перемен в Пан-
птине, потому что сами все изменились. Он
присаживался с бойцами, рассказывал, ка-
кие где почвы в Советском Союзе и что
родят, и почему элеваторы всегда стоят
фасадом на юг, ио том, как в Сибири дога-
дались пырей оженить с пшеницей, А в са-
мом деле, какой он был агитатор? Он был
агроном-семеновод. Он всегда любил агро-
номическую науку за то, что она советует-
ся с простым человеком. Когда он смек-
нул, что эта черта его мирной профессии
годится и здесь, в стрелковом полку, он
обраловался: война об’яснилась ему каким-
то краешком. Он шел по испорченным
войной полям, и каждый обрушенный дож-
дями окопчик что-то подсказывал ему о
тех, кто здесь окапывался, томился без ку-
рева, угревался в заморозки, а подошло
время — и вот же: набросал справа от се-
бя почернелую горку расстрелянных гильз.

Было трудное время для агитатора: все
были злые на правду, взбудораженные. А
Паншину приходилось каждый день читать
людям сводки 06б оставленных городах.
Терпеливые люди слушали молча. Иногда
агитатора выручали самые неожиданные
вещи: однажды во время политбеседы их
застиг косой дождь в некошенных лугах;
и этот дождь, пронизанный солнечными
лучами, знакомый \всем с детства, вдруг
всех расшевелил и странно сплотил о всех
вокруг Панигина, и бодрость вернулась са-
ма собой, не стало нужно никаких слов.

Ночами перед стрелковым полком, цепе-
невшим в окопах, развертывались в тре-
вожных солдатских снах картины мирных

 

В. ГОФФЕНШ

 

В сентябре сорок первого года немцы
прорвали  перекопские укрепления и
вторглись в Крым. В течение месяца наша
армия сдерживала их на ишуньских пози-
ниях, но в конце октября они снова пере-
шли в наступление. Завязались тяжелые
бои. У немцев было много танков, мино-
метов, самолетов. Враг подминал сухую
землю северного Крыма и господствовал
в небе. Борьба была неравной.

У одного из соленых озер расположи-
лась деревушка с невеселым названием
Бессчастная. Севернее Бессчастной, где с
раннего утра разгорелся бой, я наткнул-
ся на позицию сорокапятимиллиметрового
орудия. Она находилась почти у самых
стрелковых окопов. Я спросил у.артилле-
ристов, из какой они дивизии, и они наз-
вали номер дивизни, прибывшей к нам из
недавно оставленной Одессы. Ночью, во
время перемещения частей, они потеряли
связь со своим полком и теперь вот, при-
строивигись пока к первым  попавшимея
стрелкам, действовали самостоятельно,

Орудие било по противнику без целе-
указаний. Выбирал цели по своему разу-
мению и корректировал огонь командир
расчета старший сержант Рябинин. Судя
по тому, как он работал, это был опытный
артиллерист. Натренированным слухом он
ловил момент, когда вражеский снаряд
должен был разорваться, и звук выстрела
ето орудия сливался с грохотом взрыва.
Но укрыть орудие от зрительного наблю-
ления было трудно. В небе вдоль линии
фронта летал немецкий самолет-корректи-
ровщик. Деловито, не торопясь, перевали-
ваясь с одного скошенного крыла на дру-
гое, черный коршун высматривал наши по-
зиции и огневые точки. И чем яснее ста-
новилось, что зениток у нас мало, а истре-

 

Литературная газета

2 № 20

 

полей под белыми налувными облаками.
Ряды разрывов вставали в полях, точно
старинные помешичьи аллеи, и от дыма к
дыму ползли приземистые немецкие танки.
Бойцы таращили глаза по ночам, дивились
снам, и, слушая их разговоры, Паншин ла-
же как-то успокаивался, оттого что знал,

что эту несуразную картину пахучей и теп-  

лой родной земли, попавшей в смрадную
перенлавку, носит в себе нё он один, —
весь полк. Не забывалось Паншину, как
однажды пошел в атаку в полный рост
спокойный и мирный ‘человек по фамилии
Синеоков, товаровед’ из сибирской тайги.
А ночью, в отбитом окопе, Синеоков под-
полз к нему, затянулся цыгаркой, чтобы
осветить лицо агитатора, и долго с непо-
нятным волнением шептал и про горбатых
сибирских сигов, и про серебристую
чайку, какие у нее маховые крылья,
черные с белыми вершинками, а клюв жел-
тый, лопаточкой... Павмишин даже не понял—
о чем это? Уж так неуместно ему все это
показалось после боя, в загаженной щели
окопа. И вдруг его озарило: «Войну себе

об’ясняет человек», — подумал Паншин.
Видно, сейчас человеку нужно вспомнить
все это, — не до войны, не после, а сей-

час, после боя, в котором он’остался жив
и победил.

Позже он часто думал 06 источинках
силы, которая одолела Гитлера, а, пожа-
луй, он и сам, Паншин, был источником
силы. Только ло качалу слишком нетер-
пелив был он, запальчив.

Уходили за Днепр. Сколько тоски было в
лицах бойцов, когда прошли по запорож-
ской плотине. И Паншин волновался, —
чем же полнять настроение, боевой дух?
Пожилого бойца, обозленного отступле-
нием, не мывшегося неделю, заросшего
клочкастой бородой Паншин остановил
уже на том берегу.

— Форсировал, товарищ? — так он спро-
сил громко под грохот рвущихся снарядов,
и в голосе агитатора бойцы услышали пан-
шинское предупреждение: «льстить не бу-
ду, держись!».

— Форсировал, — ожесточенно ответил
боец.

— Днепр? ,

— Днипро... С вами вместе.

— С востока на запад? —‘допрашивал
Панишин заросшего от тоски человека, ища
доступа к его обиженному сердцу. — С во-
стока на запад?.,

— Нет, с запада на восток... С вами вме.
сте.

— А чего ж воды напоследок пожалел
помыться ?—почти шюпотом, со злостью вы-
дохнул Панитин... — Не глядел бы на тебя.

А через час парторг полка отозвал Пан-
иена, сели на бугорке, и был виден в
знойном мареве, среди пшеничных полей,
оставленный Днепр.

— Что с тобой,
парторг. i

— Думал, что хорошо говорю, Нет... Оби-
дел человека... Нельзя...

— Ты маленький, вот ведь беда какая,—
задумчиво сказал парторг,

— Я вспыльчивый.

—- Вот именно. Маленькие — они такие:
пых и погас, как свечка. А на войне нуж-
но терпение...

— Это верно, — согласился Tannin
и вытер мокрый лоб рукавом. — Нужно
уметь подойти к человеку, а то обложат
тебя за милу-душу...

— Что поделаешь, — вздохнув, сказал
парторг и осторожно, будто совет подал:
— А ты к бойцу с подветренной стороны
полойди... :

—- То-есть, как это?

— А так, чтобы он сам потом не мог со-
образить: «Как же он, хитрый чорт, ко мне
в душу залез?..» , ;

Они оба даже оглянулись, не подслуши-
‚вает ли кто, и посмеялись, как смеются по.
рой два простодушных человека, придумав-
ших хитрость и довольных собой,

Четыре парторга с тех пор сменились в
полку. Олного Паншин сам похоронил под
Сталинградом, второй погиб в наступлении
весной под Николаевом, третьего увезли в
госпиталь и он не вернулся, четвертый
получил повышение, и.Паншин долго с ним
переписывался, но теперь, спустя три года,
все они казались ему на одно лицо, одним
парторгом полка, идущим из ночной мглы
к солдатским кострам, сидящим с газетой
среди земляков, зовущим отсталых в бою.

заскучал?—спросил

 

парторгом, когла мир спелых полей казал-
ся по горизонту отчетливо круглым, брон-
зовым и вместе с зеленой лентой Днепра
как бы предвосхищал круглую форму ме-
дали с выгоревшей мутно-зеленой ленточ-
кой, знакомой и милой каждому фронто-
вику-сталинградцу.

Народ учил агитатора. Иногда, пе находи-
лось единственного, точного слова. Его
подсказывали Паншину.

В зимнюю ночь штурмовали немца в дон-
ской станице Боковской. Теперь — только
вперед! Гнать злую силу с родной земли!
В морозной белизне лунной ночи Паншин
шел в рассыпанных цепях полка и видел,
как в чердачном окне, судя по вспышкам,
работал немецкий пулемет, прижимал. на-
ши цепи, Чьи там рукн на гашетках? Пан-
шину хотелось добраться до него, сгоряча,
хоть при свете цыгарки, заглянуть в нена-
вистную харю и — скуловращалельным,
«по зубам — по салазкам», — как гово-
рили когда-то мальчишки в селе...

Вдвоем с бойцом Якимовым Паншин
ворвался в пустую хату. В сенях, на чер-
дачной балке, верхом сидел немецкий офи-
цер, хотел, видно, спрыгнуть, да помешали.
Паншин успел проскочить в комнату, а
Якимов пряжался к стене, но немец не
мог достать его из пистолета.

— Бей его через потолок! — крикнул
Якимов из сеней.

Целого диска не пожалел Паншин — весь
его в потолок! Очнулся, когда немец рух-
HY в сенях, спиной стукнул 06 дверь.
Якимов его пристрелил в упор. Он стоял
над трупом, и автомат еще дымился. Из
рукава Якимова натекала на пальцы
кровь. Молодой боец не видел этого, он
глядел на немца.

— Что смотришь на него? Знакомый? —
удивился Панитин.

Но Якимов не ответил. Он смотрел при-
стально в бледное лицо убитого немца —
< морозца его губы точно были подкра-
шены, и резко выделялись на щеках поло-
сы грязи,

— Что ты уставился?

— На человека похож, — удивленно ска-
зал боец,

— Как ты сказал?

— На человека похож. Вот гад—<©
тоской и обидой выговорил Якимов.

Так были сказаны для самого себя эти
слова, с такой обидой за все человечест-
во, что Паншин не пошевельнулся, вот оно
—- верное.

— Сможешь дойти? — спросил ои Яки-
мова,

— Дойду.

— Иди... Только дай простой карандаш.
Нету?.. ;

Оставшись один, Паншин снял с черда-
ка пулемет, потом на подоконнике, при
свете луны, писал листовку-молнию, пи-
сал теми словами, какими только что сказа-
лась и ненависть Якимова и его обида на
немца, что он на человека похож. У Нан-
шина не было под рукой простого каранда-
ша, чтобы написать эту листовку, —при-
шлось писать огрызком химического, и в
снежной степи бойцы передавали его ли-
стовку из рук в руки в жестяной коробоч-
ке, чтобы буквы не расплылись.

Каким делали Паншина в боях, таким он
становился. Бойцы создавали агитатора
по себе, а потом слушали его,

Полк наступал, не выходя из боев. У
станции Янцево полк первым форсировал
знаменитый противотанковый ров, олоя-
савший Запорожье. Утром во время атаки
Паншин заметил сержанта Чумака, как тот
полполз к громко стонавшему раненому и
укорял его:

— Что же ты на расправу жидкий...
Поют — «смелого пуля боится», а ты?.. Ты
потерпи... \

Потом Чумак вскочил и с автоматом
побежал вслед за товарищами в сторону
противотанкового рва. К вечеру распро-
странилась весть о подвиге сержанта. Гра-
натами он заглушил станковый пулемет,
повел бойцов на скифский курган, переде-
ланный немцами в железобетонное укреп-
ление, в немецких траншеях одного сиб
кулаком, другого, сказывали, задушил,
скатившись с ним на дно окопа.

В этот день полк стал гвардейским. По-
литработники сбились с ног: кто проводил
беседы, кто выпускал боевые листки, парт-

    
  
   
    
   
 
   
  
   
   
  
  
  

орг восстанавливал на станции советскую.

власть. Паншина искали по батальонам и

И не забылся тот день беседы с первым   не могли найти. Он сам искал кого-то, про-

 

 

Мост через Шпрее,

corr CES СОЛЛАТА

бителей и вовсе не видать, тем он стано-
вился назойливее и нахальнее.

Бывало так, что приближение самолета
заставляло орудие прекратить огонь. Тог-
да, наскоро набросив на маленькую пуш-
ку несколько веток акации, расчет yca-
живался в узеньком окопе и ждал, пока
вражеский корректировщик удалится.

В одну из таких минут мы с Рябининым
перешли в соседний окоп. Он стал мне
рассказывать, как дрался под Одессой и
какие хорошие ребята у него в расчете,
Но по тому, как часто он поглядывал на-
верх и неожиданно замолкал, я понял, что
ему сейчас не до рассказов. Он думал о
бое, о своем орудии и о кружившемся над
нами черном коршуне, и лицо его стано-
вилось мрачным и злым.

— Вот сволочь! Висит над нами, изде-
вается этот немец, и хотя бы один наш
истребитель был здесь. И вчера тоже не
было наших ястребков... Куда ж они дева-
лись? Эх, мать честная!

В голосе ‘его была тоска.

А воздушный корректировщик делал
свое дело. Вражеские снаряды стали ло-
житься все ближе и ближе к орудию. Один
из них разорвался совсем близко. Метнув-
птаяся с бруствера земля заставила меня
зажмурить глаза. И в этот миг я почувст-
вовал, как кто-то рванул из моих рук ка-
рабин. Открыв глаза, я увидел Рябинина.
Вскинув карабин, он целился в самолег. Он
вынускал по воздушному корректировщи-
ку одну пулю за другой. Лицо его было
искажено гримасой страшной ненависти,
из глаз катились слезы, губы его исторга-
ли отчаянные ругательства, такие, какие
могли быть произносимы только челове-
ком, дравшимся в Одессе рядом с морской
пехотой. А когда кончилась обойма, он
вздел к небу руку и стал грозить самоле-
ту кулаком.

Да, Рябинин стрелял, ругался и нлакал,
плакал от ярости и бессильной злобы. И

Pelee

ПОЛКУ

  

Рассказ

 

бираясь из взвола во взвод, Нужен ему
был позарез сержант Чумак, тот упрямый
боец, е которым вместе когда-то перехо-
дили Днепр с запада на восток. А теперь,
вот он НУ Он разыскал
Чумака уже в сумерки, они присели на
краю воронки, окаленной до синевы, и са-
поги их почти касались мутнозеленой во-
ды. Чумак пополоскал голенища, вытер
руки о край шинели, но и она была до са-
мых сержантских лычков в мокрой грязи;
он усмехнулся:

— Эх, засмальцевался же я...

— Ничего. Не из дому идем — домой, —
сказал Паншин.

—- Верно,—еогласился сержант.—Чем ни
ближе к победе, ближе к дому... А мои де-
ти_самый потанный возраст сейчас—
невпопад, видно задумавшись, = сказал
Чумак, и Паншин вдруг разглядел, что ухс
шапки-ушанки на голове Чумака, как всег-
да-— торчмя.

Сержант рассказал Паншину о жене и
детях — семья у него проживала два года
под немцем в селе, за которое дрался
полк. Чумак недавно повидал свою семью

 

‚В жизни каждого бывает такой исповедный

час, когда только не мешай, не тронь, ду
лна просит... Выговоривитись, Чумак при-
слушался к канонаде, он весь еще был там,
в несмолкавшем бою.

— Вишь дает жизни...
шумом.

— А тебе не страшно было нынче, Иван
Данилович? *`После того, как своих пови-
дал?.. Так — по совести? — спросил Пан-
шин, ы

— А чего страшно.. Убьют, так убьют,
а ранят—он подумал,—так вылечат...

— Пойдем, расскажешь бойцам, как во-
евал, — решительно сказал агитатор и
поднялся. — Сегодня праздник в полку.

Чумак пошел неохотно.

— Да что там... — отнекивался он и уп-
рямо усмехался, как будто собственным  
пальцам, которые крутили цыгарку. А  
Паншину не этого нужно было, и он допы-  
тывался; Чумак мрачнел, ива ear

 

Богат мельник

у бойцов:

— Чего ж тут рассказывать... Известно,
мы житной соской вскормлены, нас ман-
ной крупкой не кормили...

— А расскажи-ка, Иван Данилыч, как
немец твоих детей пестовал?

— ...Жменьку давали, медленно
вспоминал Чумак, что запало ему в душу
из тихого ночного разговора с женой.— Под.
ставишь левую горсть—сколь у кого вме-
стит, насыпают. Живи... А у моей-то пяте-
ро ребятишек, мал-мала меньше... Она за
них подставит руку — бьет фриц нагай-
кой, давай ему детскую горстку... Фюр
киндер... Да боже ж мой, детская горстка,
она махонькая, хоть слезами ее размачи-
вай, хоть кувалдой растаптывай...

Бойцы сумрачно слушали И Паншин
слушал. «А ведь верно — не должность!»,
—- подумал он о себе далекими-далекими
словами — из начальных дней войвы. К
ночи над хмурым осенним полем се-
ялся по-апрельски теплый и реденький
дождь, только корешки в земле обмывал
да увлажиял сухую махорку в. кисетах.
Вдали полыхал слрашный бой за Днепр...

Так переходили они из взвода во взвод,
всюду Паншин допытывался у Чумака и
сам досказывал кое-что, а Чумак ухмы-
лялся, упрямился. Только где-то, уже в
восьмой роте, сержант понял, — проняло
его, — что хотел внушить людям Паншин:
что был он в бою не просто Чумак, Иван
Данилович из хутора Богомазы, а был он
воин Красной Армии, выполнивший  свя-
тую присягу, и что свершенное име про-
сто кулачный-бой, о котором он стеснялся
рассказывать, как человек в летах, что это
не то, как в детстве, когда воевал с хутор-
скими ребятами, а потом сам и бахвалился.
Разве ж можно так к людям итти: оскла-
бясь, делая вид, что ничего не случилось.
Они ж сами такие как ты, смерть видали...

 

 

Плакат работы В, ЛИВАНОВОЙ.

ех >

Вадим КОЖЕВНИКОВ (САМОЕ ГЛАВНОЕ  

 

 

 

В берлинской битве каждый наше воен-
ный журналист готов был отдать все на
свете, но только бы первым оказаться у
здания рейхстага, за которое шел неисто-
вый по своему напряжению бой.

Победы над рейхстагом, —разве это
высшее счастье!

не

мительное движение гигантских кам
оползней в горах. Г

бойцам. 4
Мы проходили сквозь эти проломы в

полненные еще горячим дымом !

с большим толком,

Это может подтвердить каждый, кто имел
удовольствие взглянуть на город с какой-
нибудь высоты.

И когда, наконец, мы пробрались к зда-
нию рейхстага, внутренность которого на-
поминала каменоломню, мы застали там
еще тех бойцов, которые первыми ворва-
лись в него.

Офицер, участвовавигай во взятии рейх-
стага, указал вам на бойца, особо отличив-
шегося в штурме.

Этот боец, уже окруженный `фотокоррес-

 

. он уступил слово Паншину, думая про
себя так: пусть рассказывает о нем по-
серьезнее, построже, как о некоем воите-
ле, совериившем назначенный подвиг. Он
не стал даже крутить цыгарку, держался
хмуро, достойно, слушал агитатора; как
все. другие, внимательно, наклониз  голо-
BY} доверчиво следил по рассказу Панши-
на за всем, как было дело, и даже за теми
‘подробностями, какие не совсем сходи-
лись с правдой.

Правдой был теперь рассказ Паншина.

 

    
  
 

ws
eo
=,

PN me

SS
oe

ie

Ha Шарлоттенбургершоссе.

 

каждая слеза была каплей крови, исторг-
нутой из солдатского сердца. 3

Через некоторое время, когда осколки
снарядов заполнили воздух непрерывным
воем, когда немецкие мины начали ло-
житься так кучно, что в черном дыму, ка-
залось, взрывается склад боеприпасов, Ря-
бинин приказал откатить орудие на другие
позиции. Но путь к ним вел в тыл. Отход
рябининского орудия был частицей начав-
шегося общего отступления перед воору-
женным до зубов противником,

Много крови было пролито на крымской
земле. Много трагедий, куда больших, чем
слезы Рябинина, видали степи и горы Кры-
ма. Но когда я потом вспоминал о них
над осенним крымским простором, из
горького дыма тяжелых сражений встава-
ло предо мною искаженное горем лицо
солдата.

Я помнил о нем под Сталинградом, на
Миусе, под Мелитополем. Побеждая, мы
не забывали о страданиях поражения.
Воспоминания о них давали силу для но-
вых побед, силу ненависти и мести. У на-
ших офицеров и генералов, погнавших
врага на запад, не исчезла и не исчезнет
седина, появившаяся в тяжелых боях со-
рок первого года. Наступающие солдаты
несли в своей душе горькие слезы нашего
отступления. Солнце победы не сушило
их, оно взрывало эти кристаллы горя, как
огонь взрывает порох. И горе обрушива-
лось на врага.

Нет, не мог я забыть Рябинина! И осо-
бенно остро вспомнил я о нем, когда в
дни форсирования Сиваша - оказался в
районе Бессчастной. А когда в апреле со-
рок четвертого мы ворвались на крымские
просторы, когда пение жаворонков в яр-
ком весеннем небе звонкой нитью проши-
«вало сплошной гул. наших танковых ко-
лонн и воздушных армад, мне казалось,
что вот здесь, где-то рядом, мчится во
главе своей батареи или дивизиона и Ря-
бииин и вслед за командой «огонь!» он
кричит: «Вот вам, вот вам, вот вам, про-
клятые!».

В те радостные дни я напомнил в газете

Из фронтовых зарисовок В. НЕЧАЕВА.

© безрадостном бое у Бессчастной и наз-
вал фамилию Рябинина, Я надеялся, что он
здесь, что он откликнется. Но он не отоз-
вался. В день освобождения Севастополя
я искал его на улицах, пролегших между
белыми руинами, и не нашел. Но все же я
верил в то, что когда-нибудь встречу его,
встречу обязательно.

‚.Ровно через год мне довелось видеть
зрелище до того грандиозное, что воссоз-
дать его трудно: стихийный фронтовой са-
лют в честь победы. Это было далеко от
Крыма, у берегов Балтийского моря, на
единственном неподлижном в эти дни уча-
слке фронта, участке между Тукумсом и
Либавой, где мы блокировали двухсотты-
сячную немецкую группировку,

Неведомо, кто первый из радистов В
ночь с 8 на 9 мая ошалело выскочил из
блиндажа. < ликующим криком: «Капиту-
лировали!». Но через мгновение в небо
взвилась очередь трассирующих пуль, за-
шинели ракеты, загрохотали зенитные
орудия. И на небе огненным многоточием
млечного пути, но близким и ослепитель-
но ярким, начала вычерчиваться сверкаю-
щая линия, в точности повторяющая изги-
бы линии фронта. Переливаясь разноцвет-
ными огнями, она стремительно удлиня-
лась, уходя вдаль на десятки, на сотни
километров. Из траншей и землянок вы-
скакивали люди и стреляли вверх из вин-
товок, автоматов, пистолетов. И каждый,
глядя на гигантскую огненную полосу в
небе, видел, как она сливалась с салют-
ными огнями над Эльбой и Дунаем.

В трепетном полыхании света от ракет
и орудийных вспышек я увидел офицера.
Он стоял над окопом. Его лицо было за-
прокинуто кверху и широко разведенные
руки с сжатыми кулаками были вздеты к
небу. И когда вблизи вспыхнула ракета, я
увидал, что на глазах его сверкают слезы.

Что-то знакомое, до боли врезавшееся
в память мелькнуло передо мною в этой
фигуре, в этих сжатых и поднятых к небу
кулаках, в этих глазах, наполненных сле-
зами.

— Рябинин! — крикнул я и устремился

м

пондентами, с ‘удовольствием позировал,
становясь на ступени рейхстага с гордели-
во поднятой головой.

Могучий рост, плечи, усы, ордена и ме-
дали — все это служило бесценной добы-

 

Увидеть первым, как водружается знамя  

 

Издательство «ИСКУСОТВО».

 

Ему крикнули шутливо: ] \
— Может, ты свою фамилию забыл?

  —__ Нет, не забыл,— ответил боец глухо.
Тогда озабоченно осведомились:

— Ты неграмотный, что ли?

— Нет, грамотный. ,
И опять боец продолжал стоять в глубо-

  кой задумнивости, повернувшись лицом к

Мы карабкались по обломкам зданий, И стене
падающие стены напоминали собой стре-, кирпичом плечами, в гимнастерке, темной
енных на спине от больших бурых пятен пота.

Наша артиллерия поработала в Берлине ar

рейхстага, с запыленными битым

Наконец, будто разрешив что-то очень

Артиллерия . проламывала путь вперед важное, боец тряхнул головой, развел опу-

  щенные плечи и с силой начал выцарапы-
‚зать на стене рейхстага осколком снаряда.

улицах, как сквозь сумрачные тоннели, на-  ‘ большие, в камень уходящие буквы.

Он, так долго и тщательно вырубал в
ене свою подпись, что мы успели забыть
о нем и не заметили, когда он ушел, за-
кончив свою работу.

  Больше всех обеспокоились тем, что боец
ушел, наши фотокорреспонденты.
— Как же так,— говорили они,— мы его
‘столько раз засняли, а фамилии не знаем.
Мы успокоили их, напомнив, что свой
автограф боец оставил на стене рейхстага.
Но когда мы подошли к тому месту, где
  раньше стоял боец, вырубая свое имя на

стене рейхстага, мы увидели только одно
слово, глубоко выбитое в камне: Сталин,

Это была солдатская поднись бойца, пер-
вого, ворвавшегося в здание рейхстага.

И вот прошел уже год с того времени.  

Но каждый раз, когда я вспоминаю этот

эпизод, все существо мое наполняется зув-
 

чей для фотокорреспондентов. ством глубокой любви и преклонения пе-
«Настоящий герой!»,.-— восхищались они. ред человеком, который с такой высокой.
— А как же, — с достоинством согла-, честью выполнил свой воинский долг и с
шался боец, и тут же открыто хвастал: —   такой величественной простотой сказал о

Я здесь на лестничном пролете
четырьмя немцами справился.

один

И вот тогда кто-то посоветовал бойцу 

расписаться на рейхстаге. «Для

брал».
Боец послушно взял с земли острый оско-
лок снаряда, подошел к стене, поднял р

и... И вдруг он опустил ее и долго оста-

вался так в странной, напряженной позе с’этой войны узнавал бы себя,
опущенными руками, повернувшись лицом главное, самое сокровенное,

к стене,

 

истории, i ли неизвестного
чтобы потом все знали, кто его первым вернувшись

с: себе одним словом.

И если б кому-нибудь из нас удалось
проникнуть в те мысли, которые обурева-
бойца, когда он стоял, по-

лицом к стене рейхстага, и
удалось узнать, о чем он думал в эти
мгновения, этот писатель сумел бы: написать

уку книгу о Великой Отечественной Bodine,

  В чертах героев которой каждый участник.

свое самое

что помогло
одержать великую победу.

 

 

Сергей Остоюй Красный флаг на Эльбе

Как часто во время войны каждый из
нас мысленно рисовал себе ее конец. И
всегда это было по-разному. Одним пред-
ставлялось, что это непременно произой-
дет ночью. Другие утверждали, что все
это будет ярким солнечным. утром, и не-
пременно весной. Некоторые говорили, что
последний выстрел на войне отзвучит так
же неожиданно, как прозвучал и первый
выстрел, развязавший войну. Но как бы
ни были различны наши представления об
этом моменте, все мы сходились на од-
HOM:

— Война закончится полной нашей
победой, в Берлине или где-то за ним!

Я встретил праздник Побелы на Эльбе.
Наша славная Карачевская дивизия, на-
гражденная тремя боевыми орденами, вы-
шла к Эльбе, прикрывая Берлин с севера,
и форсировала на своем пути Одер, с его
широкими заболоченными поймами. В то
же время войска маршала Жукова развива-

к офицеру. — Рябинин!

Я подошел почти вплотную к нему, но
он не слышал меня, не видел меня. Он все
смотрел, смотрел на ночное небо, в кото-
ром рвались зенитные снаряды и ракеты и
плыли огоньки трассирующих пуль.

— Ах, ты, боже ж мой!.. — протяжно
приговаривал он, — Ах, ты-ы-ы, мать че-
стная, а! Ну, во-о-от... ну, во-о-от .. Ах,
Ты-Ы-Ы...

Голова его медленно покачивалась из
стороны в сторону, а поднятые руки рас-
ходились все шире и шире, и если бы не
крепко сжатые кулаки, можно было бы
подумать, что он готовится обнять небо.
Он глубоко вбирал в себя воздух, как че-
ловек, только что поднявшийся на гору,
и, выдыхая, все повторял свое: «Ах,
ты-ы-ы!».

И в этом тихом и без конца повторяе-
мом несложном восклицании было слышно
такое, что не позволяло тревожить челове-
ка, который стоял вот так под ослепитель-
ным небом победного фронтового салюта
И сам себе рассказывал о том, что он пе-
режил за эти годы и чего добился и дож-
дался. Но нетерпение мое было велико, и
я совершил кощунство.

— Товариш Рябинин!’ — снова
нул я его.

Он вздрогнул, опустил руки и выпря-
мился. На меня глядело серьезное, мокрое
от счастливых слез и совершенно незнако-
мое лицо. :

— Извините, вы, верно, обознались, ——
смущенно сказал офицер, — моя фамилия
не такая,

— Ну, все равно, товарищ, — ответил
я. когда мы обнялись, я подумал о том,
что все же не обознался.

И еще я подумал о том, что радостью
тех минут не залечить кровавые борозды
следов, оставшихся на сердце от ярост-
ных, тяжелых и горячих, как свинец, сол-
датских слез, пролитых в первый год вой-
ны. И, быть может, таки надо, — чтобы
мы всегда помнили, как дорого нам стоила
победа и как она нам дорога, и чтобы мы
никому не позволили посягать на нее.

оклик-

 

 

ли наступление на Берлин и в результате

ожесточенных боев овладели им второго
мая,

Чем ближе мы подходили к Эльбе, тем
все больше и больше ослабевало сопро-
тивление немцев. В некоторые дни диви-
зия делала переходы по пятьдесят, шесть-
десят километров. Стали попадаться уже
абсолютно. целые, не тронутые войной го-
рода и деревни. Вся Европа прошла мимо
нас с флагами своих освобожденных

ро-
дин, и это было похоже на яркую, неви-
данную манифестацию, которая навсегда

останется в памяти.  

Тысячными колоннами брели навстречу
пленные немцы. Они шли без конвоя, на
них уже никто не обращал внимания. Ци-
вильные немцы тщательно мели половыми
щетками улицы. Наши комендатуры строго
следили за чистотой и порядком.

В городе Ленце (что неподалеку от
Эльбы) у ворот одногб дома я повстречал
двух украинок, возвращавшихся к себе на
родину. Было им лет по семнадцати, по
восемнадцати, были они по-хорошему
смешливы и щебетали без умолку, точно
птицы, выпущенные на волю. Называля
они друг друга на «вы» и не иначе, как
«кума» или «кумушка». В Ленце они сде-
лали привал и уже успели за это время
нанечь вкусных блинов и ватрушек.

— Та, пожалуйста, та зайдите ж к нам
блинков покушать, сделайте милость!

Трогательное это радушие было живым
подтверждением того, что каким бы ис-
пытаниям ни подвергала судьба советско-
го человека и куда бы она его ни закину-
ла, советский человек всегда остается ©6-
щительным и широкодушным, готовым 01-

ce своему земляку последнее, что у него
Th.

Пятого мая полки наши встали на Эльбе.
городишке Ной-Калис нас отделял от
американцев канал шириной всего в пол-

тора метра. Это уже была <
граница» со
всеми ее особенностями. .

о как же, все-таки,
меня война? А произошло это именно так,
как я себе и представлял: обязательно
ночью и обязательно кто-то разбудит

«Добрым вестником» оказался ордина-
pet начальника политотдела. Он разбудия
еня в три часа ночи и сказ:
ал всег
ко одно слово: м
— К начальнику!

Тот сидел У радиоприемника. Слов не
надо было. Всё стало понятным и так. Мы
крепко обнялись, расцеловались. Один за
одним в комнату входили люди. Спать уже
никто не ложился до самого утра. А утром
девятого мая со всех немецких домов бы-
ли сняты белые флаги, и вместо них зап»
лескались красные. Всюду: на домах на
деревьях, на палисадниках алели они  под-

стать заре, и легкий м;
майский ветерок под-
нимал их тренещущие й у

закончилась для

Ras крылья.
Здесь, таринном немецком ce
т ’ ле, на
О с особенной гордостью за свою ap-
о и за свое государство смотрел я
на наши к  

расные
щей Правды ®
Свободы.

лаги, флаги немеркну-
и живой торжествующей