—_ — a
— - * S 2 A Pe! ae ee eS
—
2
ВРЕМЯ
Улодой Горький в 1898 году писал Че.
зу: «Хорош Мопассан; и очень я ero
yim, BAC — больше его. Я вообще не
ai, как сказать вам о моем преклонении
лед Вами, не нахожу слов и — верьте! `
‘ииренен. Вы могучий талант»,
(› времени этого письма прошло почти
кров лет. Камня на камне не осталось в
ай стране от той жизни, которую изо-
(puna Чехов. И сам собой возникает во-
у оюшел ли он для нас в прошлое
ив © Тем мрачным временем и‘теми
аурыми людьми», которых он изображал?
} первые годы революции ретивые фу-
пусты заявляли о том, что Пушкин, на-
тииер, должен быть выброшен с «корабля
нзремонности»,
Тмочий класс и его партия начисто от-
нули ЭТОТ вреднейший нигилизм по отно-
узо в классической литературе, и сей-
и: уже никому не придет в голову оспа-
ypets необходимость критического освое-
из Культурного наследства прошлого. Но
влеся ли творчество Чехова живой ча-
изо зтото огромчого наследства или только
уливной, хотя бы и весьма высокой, цен-
стью
РВ тот вопрос ответила жизнь: произве-
зла Чехова жадно читаются миллионами
ателей — новых читателей. Книги его
цииют в рынка в момент появления;
песы Чехова проходят при- переполненных
утельных залах; миниатюры Чехова оста-
и любимыми номерами эстрадных про-
yu; появляются все новые статьи ‘и
ушные литературные работы о Чехове.
Труднее ответить: почему нужен нам Че-
в’ Что общего между творцом «Палаты
\ ®, «Человека. в футляре» и т, д, и на-
п — гражданами страны, построившей
yma? ‘
и вопросы уже ставились в литерату-
‚ но ответы на них нас не удовлетворяют.
Указывают на исторический интерес че-
ских произведений: по ним мы можем
чать историческую полосу русской жиз-
1— 80-е и 90-е годы XIX Bera.
(бяснение ‘бесспорное, но недостаточное.
ии известный‘ процент читателей Чехова
` обращается к его сочинениям ради чи-
1 исторического познания, то не подле-
1 сомнению, что это лишь незначитель-
меньшинство, подавляющему же боль-
meray Чехов отвечает, удовлетворяя ка-
тю другую, гораздо более непосред-
many потребность.
редка можно встретить чисто вотети-
wy оценку рассказов и пьес Чехова:
де никого не волнуют, но ими продол-
м любоваться. С наибольшей опреде-
ностью эта мысль высказана в книге
‘мматуртия Чехова», принадлежащей
му из лучших исследователей творче-
% Чехова ‘С. Д. Балухатому, и уже /в
1 одного этого она заслуживает внима-
и «Мы не отказываемся, и сейчас, —
шт автор, — от эстетического любова-
изеховскими спектаклями Художествен-
№) театра. Но смысловая сущность этих
яэаклей, жизненная «правда» в них-иас
и, не волнует, не «потрясает». Отделен-
eof жуткой. полосы чеховской эпохи ру-
ми социалистической революции, ‚мы,
нуменняки первых лет социалистическо-
} проительства, не волнуемся горестями,
FRUNEEME, надеждами людей прошлого».
Порочноств этого рассуждения бросается
тол Не трудно понять, что «рубежом
удиалистической революции» мы отделены
зи одного лиить Чехова, но от всей куль-
ры прошлого. И если это обстоятельство
‘pekae? нас на невозможность волновать-
м ‹орестями, страданиями, надеждами лю-
21 прошлого», то, стало быть, усвоение
талурного наследства сведется к эстети-
кому любованию ‘этим наследством — и
узо, Ведь нелады короля Лира с до-
ME eka ли не ‘меньше, согласно этой‘
Мрия, способны нас волновать, чем стра-
junk Раневской из-за продажи вишневого
АЕ.
Onepmenno ясно, ‘что связБ Чехова в чи-
узлы иная, более серъезная и глубокая.
вконец, третья и наиболее распростра-
‚ная группа. ответов на вопрос о том, ну-
‘iim Чехов для нашего времени, сво-
ия х тому, что его произведения выпол-
мг функцию борьбы @ MepsKHMH остат-
ут прошитого. «Мы живем среди порядоч-
И нещанской духоты, — писал А. В. Лу-
зарский лет двенадцать назад, — она ду-
0 нас и в деревне, и в провинции, и в
ue, Она держит в своих когтях обы-
Мея, она прочно вцепилась еще и в ра-
‘что, и под ее злым крылом ютится слиш-
Уи часто личная семейная жизнь даже ре-
оционеров». Чехов, беспощадно пресле-
щий эту мещанскую духоту, помогает,
Эушели Луначарского, ее преодолевать.
8 мысль высказывал в свое время
ТЕ Кольцов. Биограф Чехова Ю. В. Со-
вв не так давно писал, что современный
mers «примет Чехова для того, чтобы
\№в с Чеховым продолжать жестокую у
Диту 0 «чеховщиной» и борьбу с той
ШлостьЮ, которая все еще кое-где дает
знать и сегодня», » 1 Геейчас общение это полно ‘жизни.
Ю. ОЛЕША
писа
т =
mamas вещь; хорошие книги забывают-
‚Ц всякий раз читаешь как бы впервые.
‘Mocs Obl, если книга меня поразила, я
жен запомнить ее во всех подробностях.
Цико происходит обратное. Конечно, я
“On сюжет, содержание, образы, но что-
\ быто, какие-то места уходят из памяъ
Ч При повторном чтении они появляются
‘аиданно. Причем за несколько страниц
И зкою местя я начинаю испытывать
06 к радости беспокойство. Ведь это
№ из приятнейших переживаний, когда
У нал, догадался, вспомнил!
множество раз читал «Палату № 6> Че-
1. Но при каждом новом чтении, прибли-
1 х концу, я испытываю это радостное
lkoterno, Я прерываю чтение и хочу
инить, что же мною забыто из этих
‘tmx страниц рассказа. Но вспомнить
Цыя, хоть до меня издали и доходит
Цушние этого забытого. И только тогда»
8 торопящийся глаз схватывает среди
ик, до которых я еще не дошел, елово
tes, @ вспоминаю: стадо оленей!
бычайным удовлетворением я насти-
® м0 вечно ускользающее из памяти ме-
. Как я мот забыть его? Вот оно.: Это
Помом конце рассказа, в изображении
Уи доктора Андрея Ефимыча. Он упал, и
до оленей, необыкновенно красивых
радиозных, о которых он читал вчера,
бежало мимо него».
/
ay .
№ тонкий мастер Чехов! ВедБ это
Пудумано — эти олени; пробегающие пе-
№ зением умирающего. Но как хорошо
умано!
А. ДЕРМАН
WES OB-~ WH
Заметки
Литературная газета № 50 (686).
ШАШИЕ
A. Tl, Чехов. С редкого снимка, храня-
‚щегося в Таганрогском Музее.
ooo
Бесспорно, что Чехов разоблачал и клей-
мил мещанскую пошлость е беспощадной
силой.
Но это лищь одна из функций творчества
Чехова, Неужто Чехов нужен нашим чита-
телям лишь в. меру уцелевигих в нашей
стране остатков мещанской пошлости? Не-
ужто, когда остатки эти будут выкорчева-
ны, потребность в Чехове отпадет?
Ставить вопросы подобным образом —
значит сужать вопрос о критическом освое-
нии культурного наследства, значит низво-
дить огромные культурные ценности до
‚степени ограниченного временем школьного
идактичеекого пособия.
Отромная, незаменимая роль тениев
искусства состоит в приобщении миллионов
ко всей гамме человеческих чувств. Любовь,
ненависть, героизм, страх, восторг, скорбь,
ревность, скупость, грусть, радость и т. д—
их понимание углубляется нами через об-
разы, созданные гениями человечества.
` Самое различное применение могут иметь
тицические образы искусства, в которых
нам открываются все оттенки и глубины че-
ловеческих страстей. Но знать их — необ-
ходимо. _ : з
Чехов много темных углов осветил в че-
повеческой душе, много новых знаков от-
крыл в книге наигих страстей, чувств и пе-
реживаний. Разве можем мы не знать «че-
ловека в футляре»? или «Душечку»? Или
Ваньку, который пишет письмо на дерев-
ню своему дедушке? Или Егорушку, еду-
щего по бесконечной «Степи»? Или рву-
щихся в Москву трех сестер? ‚
Как великий художник, Чехов предотав-
ляет интерес для читателей разных эпох
и наций,
Так, в 1934 году виднейший английский
театральный деятель Губерт Гриффит пи-
сал в «Известиях» (№ 215): «Возможно, что
B CCCP ne знают о том, как глубоко ценят
великого Чехова в странах, где говорят по-
английски. Возможно, что у вае не знают
о том, как его любят, знают и как им вос-
хищаются. Поставленный недавно в Лон-
доне «Вишневый сад» прошел 100 раз и
притом не в маленьком театре для «избран-
ных», а в большом театре, где доминирует
вритель-рабочий».
Как и всякое творчество крупного мае-
штаба, творчество Чехова не является раз
навсегда подытоженным. Каждый читатель,
каждое поколение читателей берет и бу-
дет брать от него то, что ему потребно,
быть может, незамеченное его предше-
ственниками.
Невозможно предвидеть будущих путей
общения этого замечательного художника
со своими. читателями., Одно: несюмненно:
теля
Эти несколько строк Ярко характерны
для Чехова. Это именно Чехов, его здесь
ни с кем не спутаешь. Это его прием —
внезапно в повествовании несколько поэти-
ческих строк. Может быть, этот прием и дал
повод говорить о чеховских рассказах, как
о рассказах «с настроением».
Внезапно открывается в повествовании
светлое поэтическое окошко!
В «Учителе словесности»:
‹..все сливалось у’него в глазах во что-
то очень хорошее и ласковое, и ему каза
лось, что его граф Нулин едет a ate
духу и хочет вскарабкаться на багро
небо». :
ного думал о красоте. «Краси-
р bad on ай эпитет. Эти полные ge
мящего света окошки как бы и
из темной жизни его героев в мир крас Ls
В страшном рассказе о’ больнице ет к
шевнобольных, о спивающемся докторе,
стороже, который изб
ницы, — вдруг «стадо олене
но красивых и грациозных?.
ивает обитателей боль-
й, необыкновен-
Грациозный!
во. С особым
хов также эпитет ‹из
истории» есть
ниверситетских
ехова, должны
сокие сосны и хорошие дубы.
каждом шагу, там,
студент на
ре должен видеть перед собою только вы
сокое, сильное и. изящное.
Он считал недоразумением, нелепой
бкой то, что жизнь,
Gate, а от красоты.
быть красивой. Она будет к
была далека
‘оптимистичеек
Ведь. это
садах. В них,
расти сосны и
им утверждением
— чеховское сло-
выражением применяет Че-
ящный». В
чудесное размышление
Потому что
где он учит-
которую он видел,
Жизнь должна
расивой. Таким
«Скучной
по мнению
дубы. Вы-
пронизано
Ялтинская набережная. Внизу тревожно
ворочается море, На скамейке, поеживаясь
от резвих налетов штормового ветра, си-
дит в наглухо застегнутом пальто худо-
щавый пожилой человек. Его лицо с се-
роватым оттенком слегка приподнято, На
тонкой переносице поблескивает пененэ.
‘Иногда он легким движением сбрасывает
его и смотрит на прохожих прищуренны-
ми глазами с некоторой холодностью и как
будто с безразличием. Но это только ка-
жется. Он любит наблюдать и беглым
взглядом умеет подметить что-нибудь чуд-
ное в походке, в костюме, в лице.
— Смотрите, у этого человека вид же-
ниха, сбежавшего после свадьбы. А вот
этот. Честное слово, у него в кармане
повестка ‘на деньги от тетки из Тамбова.
И это не насмешка. Это—веселость, ко-
торая ‘не покидает сильных духом людей
до последних дней жизни. С людьми он
мягок, внимателен и чужд какого-либо
высокомерия. Знакомится он не сразу, но
это происходит потому, что его скромность
и застенчивость мешают быстрому сбли-
жению с людьми;
Таков поверхностный портрет Антона
Павловича Чехова,
Рядом с Чеховым сидят московский пи-
сатель, семинарист и вечно юный, непо-
седливый Сулержицкий. Семинариет в дер-
жавинском стиле восторгается бушующим
морем,
— Ну, непременно — «раз’яренная пучи-
Ha>,—c улыбкой говорит Чехов.— А вы
закройте глаза и прислушайтесь. Не кажет-
ся Ли вам, что сейчас сползли по желез-
ной крыше кирпичи от трубы? Жжи! А
вот этот грохот: ну, как будто опрокинули
колымагу с булыжником. :
Семинарист скоро ушел.
— Славный малый, —заметил Чехов, Все
взглянули на него с удивлением.
— Да он же поэт!—воскликнул Чехов,
делая серьезное лицо.— Он читал мне поэ-
му «Ночь в тефсиманском саду». Послу-
шайте: ‹и вот свершилось торжество, ape-
стовали божество». Да это же замечатель-
но! Всего две строчки. Я всю жизнь стре-
мился к этому. А его папаша-—тоже заме-
чательное лицо. Он пишет сочинение в
шести ‘томах: «Божественное учение о сот-
ворении мира из ничего». Шесть томов!—
Чехов не выдерживает. В его глазах брыз-
жет смех—ЖКак бы я хотел написать хоть
один том из’ ничего!
И, словно боясь, как бы его слова не
приняли за насмешку над писательским
творчеством, он_ обращается к писателю:
«Писать надо, много писаль. Ходите поча-
ще в трактиры и прислушивайтесь. Мне
самому ‘вначале трудно приходилось и
убыточно: на рубль напьешь, на полтин-
ник напишель. Но сразу нельзя же».
Чехов вспоминает евои тяжелые тоды:
отказы, долги, лишения. Это не забывает-
ся. Иногда он непрочь помечтать:
— Через триста лет в России труд ста-
нет свободным. Поверьте, наш народ бо-
тат сильными людьми, А пока сколько’ у
нас держиморд и чинуш!
^ При этом он вспоминает, как выручал
свои вещи из таможни по приезде из-за
границы. Стесняясь дать денежную взят-
ку придирчивому чинбвнику, он предло-
жил ему гаваннскую сигару. Чиновник зая-
вил, что не курит, а потом добавил: «А
впрочем, позвольте». И взял из коробки
целый пяток сигар.
Ветер крепчал, захватывал дыхание. Че-
хов Я и стал еобираться домой:
нужно глотать хину. ; о
— Да плюньте вы на медицину; —Рово-
рит Сулержицкий— Вон Толстой, он про-
тив вашей латинской кухни и нереживет
нас всех. _ } 1
По лицу Чехова пробегает беспокойная
тримаса. Он знает, что тяжело болен, но
эта тревога глубоко спрятана. Минута—и
У него снова прилив веселости.
— Толстому это можно. Он только пи-
сатель. А‘я врач, и сам не знаю, почему
вдруг заделался писателем. Недавно ко
мне татарин приводил больного ишака, &
третьего дня вызывали к приезжей губер-
наторше отрубить хвост у фокс-теръера.
Если я не буду лечиться, я же потеряю
авторитет у населения. К, тому ж, вы ©
все творчество этого великого писателя,
Просто — именно с изяществом — произ-
носит он это «будет».
ales eet
Сосны и дубы в университетских садах.
Кроме всего, это еще и художественно в
высшей степени! Такой образ могла родить
только очень возвышенная мысль о науке.
И затем — какое правильное распределе-
ние эпитетов. `В’ чем красота сосны? В вы-
соте. В чем красота дуба? В мощи. И вот
Чехов товорит: высокие сосны и хорошие
дубы. Отличное определение для дуба —
хороший. Хороший в смысле — крепкий.
Всегда приятно размышлять о том, при
каких обстоятельствах возник в мозгу 5
дожника образ, который тебе нравится.
мне представляется фигура Чехова, идущая
вдоль университетской ограды в один из
тех ясных дней осени, когда особенно. 0603-
начаются ставшие прозрачными деревья.
Высокая; черная, чуть согбенная фигура в
шляпе, с бородкой, в пенсно CO шнурком.
Какая’ это милая фигура!
Он останавливается и. смотрит через ог-
аду. НЙ
e к тому, что сделает жизнь красивой, от-
носил Чехов и торжество изуки. Как он
*
re 00 COCO
B. TPOMHOB
Из воспоминаний
Толстым— мистики. А я человек честный:
я верю только в науку. Будьте покойны,
на этом чердаке совершенно пусто,—Чехов
безнадежно махает рукой но направлению
& небу,
Домой поехали на извозчике. Переимчи-.
вый Сулержицкий изображает полицмей?
стера, сопровождающего высокую особу.
— Вы забыли, я же теперь. не тене-
рал,—говорит Чехов, намекая` на свой от-
каз от звания академика в знак проте-
ста против исключения . Горького из ака-
демии. \
Сулержицкий восторженно уверяет, ‘что
Чехова всегда и везде будут читать наря-
ду с Тургеневым, Мопассаном. К славе
Чехов глух. На’ писательский талант он
всегда смотрел как на результат упорного’
труда.
— Я был знаком с одним учителем
математики. Он мог свести с’ ума своими
разговорами 06 Эвклиде, о Лобачевском,
но ни разу не читал гоголевбких «Мерт-
вых Душ». Я дал ему эту-книгу. Через
тод он мне её вернул. — «А знаете,— ска-
зал он,— Гоголь не плохой писатель...»
060 мне и этого не скажут. Пройдет де-
сять лет, и меня просто. забудут.
Всех, кто приезжает к нему, он ведет
в сад. Он любит похвастаться каждым де-
ревцом, посаженным собственными руками.
А дом? Он сам. руководил постройкой, бе-
гал по лесам.
— Я же настоящий строитель’ Сольнес.
И не шлепнулся.
Чехов избегал говорить о своих новых
SENODATY DEN работах. Если ему нужно
было узнать что-нибудь для новой вещи,
он делал это между прочим, в разговоре,
чтобы никто не мог догадаться об истин-
ной цели его любопытства.
Когда вошли в дом, Чехов начал рас-
сыпаться в похвалах Сулержицкому.
— Да не возражайте, пожалуйста. У вас
смелая голова, разносторонность. Вы и в
Канаду ездили, и тонкий артист, и пра-
вительство можете занозить.. А не знае-
те ли вы какого-нибудь ‹жестокого» ро-
манса с этаким отчаянным пошибом? А
кстати, покажите фокусы. Ведь вы на все
руки мастер.
Сулержицкий садится за пианино. Лицо
его принимает деревянное выражение, он
берет несколько резких аккордон и диким
толосом начинает, петь: «Что мне до шум-
ного света, что мне друзья и враги...»
— Замечательно! Замечательно, — повто-
ряет Чехов, захлебываясь от удовольствия.
Приносят карты. Сулержицкий с видом
заезжей знаменитости показывает карту:
— Эйн, цвей, дрей! — И карта оказа-
лась в кармане Чехова.
— Задумайте какое-нибудь желание, —
предлагает Сулержицкий. ;
и Задумано,— оживленно отвечает Че-
хов..
— Вы задумали написать комическую
пьесу, говорит Сулержицкий, в упор гля-
дя на Чехова, me
Чехов растерянно потоптался на месте
и вдруг залился своим милым задушевным
смехом: ‘
— А ведь вы правы. Без карт пьеса
еще может быть, & без музыки и нения—
ни в коем случае, Послушайте, вы, может
быть, и следователем были?
Неизвестно, было ли это случайностью
или Сулержицкий действительно‘ произ-
вел на Чехова впечатление своей импро-
визацией, но самый романс и фокусы во-
шли, как эпизоды, в его последнюю пьесу
«Вишневый cays, ot
Уходя, от Чехова, все испытывали хоро-
шее, радостное настроение, навеянное. жиз-
нерадостным, гостеприимным хозяином. У
всех жила надежда, что его бодрый дух
отдалит трагическую развязку.
На премьере «Вишневого сада» в мос-
ковском Художественном театре, когда
происходило чествование автора, эта наде-
жда исчезла. Чехов стоял на сцене © осу-
нувшимся, мертвенно бледным лицом и
(от слабости едва держался Ha ногах.
Смерть была на пороге. Через несколько
месяцев его увезли лечиться за границу,
и оттуда. долетели последние чеховские
слова: ихь штэрбэ—я умираю.
соо
Е. А. КРЫМСКИЙ:
\
MCTOPIMECKOE NEMO
OTE XXODOBA\
`В откликах на кончину Чехова была од-
‘на существенная
особенность. Тысячи и
тысячи читателей восприняли эту смерть
как тяжкий удар, как потерю родного че-
ловека, близкого друга, 4
Читатель дореволюционного времени без
рассуждений и теоретизаций воспринимал
чеховский пессимизм как могучее зкизнен.
ное побуждение.
Читатель чеховских произведений испы-
тывал ощущение, будто сам он заперт са-
модержавным строем в «Палате № 6», но
он не покорялея, а страстно жаждал из
нее вырваться. Зритель слушал тоскую-
щие стоны сестер: «В Москву! В Москву!»,
И они звучали как призыв к осмысленной
и светлой жизни. Недаром самые эти сло-
ва «В Москву! В Москву!, употребленные
автором как символ бессильной тоски, па-
радоксально вошли в разговорную речь
как символ живого и действенного ‘стрем-
ления. {
Можно ли придумать что-либо более
мрачное и беспощадное, чем та картина
жизни целого города, какую нарисовал Че-
хов в «Человеке в футляре»? «Под влия-
нием таких людей, как Беликов, за пос-
ледние десять-пятнадцать лет в нашем то-
роде стали бояться всего. Бояться громко
воворить, посылать письма, знакомиться,
читать книги, бояться помогать бедным,
учить грамоте».
Другими словами? перед нами с порази-
тельной силой изображено полнейшее нич-
тожество, приведшее в состояние духовно-
то паралича и совершенного ‘рабства на-
селение городка царской России. Можно
ли вообразить что-либо более мрачное и
угнетающее! И читатель чувствовал, что
речь идет не только о данном городе, что
жизнь всего народа самодержавием втис-
нута в мрачный футляр. Нравы ли были
некоторые критики, называя эту мрачную
картину пессимистической? Безусловно. А
были ли они правы, опасаясь, что подоб-
ные ‘картины могут действовать подавляю-
ще на общественную психику?
Нет, в этом они ошибались. Такие ве-
щи, как «Человек в футляре, выполняли
прогрессивную, & порой и прямо революци-
онную функцию, разоблачая обществен-
ный строй царской России. Е
Мы находим в этом рассказе страстную
формулировку того ощущения, какое в
эпоху общественного под’ема вызывают
Беликовы. Человек, от имени которого ве-
дется рассказ, заключает его следующими
словами: «Видеть и слышать, как лгут и
тебя же называют дураком за то, что ты
терпишь эту ложь; сносить обиды, униже-
ния, не сметь открыто заявить, что ты на
стороне честных, свободных людей, и са-
мому лгать, улыбаться, и все’ это ‘из-за
куска хлеба, из-ва теплого угла, из-за ка-
кого-нибудь чинишка, которому грош це-
на,—нет, больше жить так невозможно!».
Это и есть сжатое и точное выражение
тото, что выносил читатель Чехова из его
мрачных, пессимиетических , произведений.
И это шло навстречу тому чувству, какое
рождала в читателе предреволюционная
действительность. У самого порота жизни
человека встречал жандармский режим,
постепенно, но неуклонно подсекав все
надежды и радости и превращавший ‘свет-
лый, разнообразный мир в серую казарму,
в унылый ряд «футляров». -
«Больше так жить невозможно!» — ощу-
щал читатель. И Чехов своими рассказами
и пьесами давал выход этому чувству, офор-
Издательство «Асадепиа» выпускает «Степь» А. Чехова с иллюстрациями худож ницы Сарры Шор.
желал света своей стране! Устами Триго- Дымова стала видимой после того, как он
рина в «Чайке» Чехов говорит:
«Но ведь я не пейзажист только, я ведь
еще гражданин, я люблю родину, народ,
я чувствую, что если я писатель, то я
обязан товорить о народе, об его страда-
ниях, об его будущем, говорить о нау-
Ke..,?. т
И деятеля науки Чехов сделал героем
одного из лучших своих рассказов. Доктор
Дымов. Пошлая среда окружает его. Жена
с любительскими спектаклями и гостями.
Гости, из которых каждый считает себя не-
обыкновенным. Никто нё замечает Дымовая.
Даже посмеиваются над этим единственным
в их среде «обыкновенным» человеком. Ды-
мов! — называет его жен& по фамилии, —
Дымов! Некий Дымов, смешноватый, не
модный и, как кажется гостям, скучный че-
ловек. Этот Дымов’ самоотверженно слу-
жит науке и умирает, заразившись дифте-
ритом.
Если Чехов ненавидел пошлость, то в
«Попрыгунье» эта ненависть наиболее гнев-
на. Мне кажется, что именно Дымов был
для Чехова идеалом. В этом рассказе есть
проповёдь. Каким должен быть человек?
Вот таким. Преданным делу, скромным, не
слишком думающим о своей цене. Цена
умер. И образ вырастает необычайно в
своей силе и обаянии, когда попрыгунья,
потерявшая Дымова,. хочет разбудить его,
мертвого, и, рыдая, кричит: Дымов! Дымов!
Дымов же!
НГ Ре
У Чехова есть удивительный рассказ
«Устрицы».
Это один из.ранних рассказов. Он напе-
чатан в «Будильнике» и, вероятно, подпи-
cag Чехонте. _ i
н ведется от лица мальчика, который
стоит на улице рядом со своим отцом. Они
вышли просить милостыню. Оба голодны.
Мальчик видит перед собой освещенные ок-
на трактира. Там, на стене, висит вывеска
с0 словом «устрицы». Слово кажется маль-
чику странным. Он спрашивает отца, что
оно овначает. Отец. говорит, что устрица —
это животное, которое живет в море. Голод-
ный мальчик воображает себе нечто сред-
HD между рыбой и раком. Ему кажется, что
это очень вкусное животное. Из него варят
уху. Но отец говорит, что устрицы живут
в раковинах, как черепахи, и их едят жи-
выми, Это потрясает мальчика. Едят живы-
ми? Мальчик видит сидящую в раковине
и игрАющую челюстями лягушку. Живот
А. П. Чехов. С портрета художника
В. А. Серова (4902 г.)
млял в сознании и выражал в словах тб
самое, что без слов, но глубоко волновало
тысячи его дореволюционных читателей.
Кровная связь Чехова с его читателем
была в том, что он был выразителем ужа-
са перед постылым обывательским сущест-
вованием, жгучего, нетерпеливого желания
почувствовать дыхание новой, преобра-
женной, свободной жизни, что ‚так харак-
терно для читателя предреволюционной
поры. у
Необходимо здесь напомнить слова Ч6-
хова из письма, где он резко противопо-
ставляет прежних больших ‘писателей пи-
сателям своего поколения. «Писатели, ко-
торых мы называем вечными или просто
хорошими, и которые пьянят нас, имеют
один общий и весьма важный признак;
они куда-то идут и вас зовут туда же, и
вы чувствуете не умом, а всем своим су-
ществом, что у них есть какая-то цель...
Лучитие из них реальны и пишут жизнБ
такою, какая она есть, но от того, что каж-
дая строчка пропитана, как соком, созна-
нием цели, вы кроме жизни, какая есть,
чувствуете еще ту жизнь, какая должна
быть, и это пленяет Bac. A мы? Мы!
Мы пишем жизнь такою, какая она есть,
а дальше — ни тпрру, ни ну?. :
Для того момента, когда строки эти пи
сались (в конце 80-х годов), это было в
известной мере правильно. Но с каждым
тодом картина резко менялась, несмотря
на то, что Чехов попрежнему отраничи-
вался почти лишь тем, что писал жизнь
такою, какою она была, лишь в редких
случаях переступая эту черту. Но атмос-
фера была уже не та, и в этой предгро-
зовой атмосфере каждая строчка его pac-
сказов, каждое лицо в его пьесах настой-
чиво и страстно твердили читателю: жизнь
такова, как она здесь изображена, но она
такой не должна быть. Цели Чехов не ви-
дел и потому не умел указать, куда на-
до итти. Но он He уставал указывать, Of
чего надо уходить прочь. :
И читатель, задыхавшийся в удушливой
атмосфере помещичье-капиталистической
России, читатель, напряженнейшее ощу-
щение которого «Больше так жить невоз-
можно» © такой силой, полнотой и ясно”
стью в течение ряда лет выражал ‘скон-
чавшийся писатёль, пережил эту утрату
именно как личную потому, что здесв
обрывалась связь самая живая, кровная,
задушевная. И он откликнулся на эту.
утрату настоящим взрывом печали, мно-
тих удивившим своею силой и глубиной.
В нашей истории это не первый случай,
когда читатель опережал критику в оцен-
же писателя. Так было и после гибели
Пушкина, к гению которого даже передо-
вая критика успела к тому времени слег
ка «охладеть». Народное горе, в потряса-
ющих формах проявившееся над гробом
поэта, воочию показало, что рядовой чи-
татель оказался уже тогда прозорливее
критики.
Нечто подобное в меньших масштабах
. произошло и с Чеховым. Читатель понял,
опенил и полюбил Чехова уже тогда, в 1904
тоду, раньше, чем профессиональная кри-
тика осознала его роль и значение.
Se eee
ное представляется ему мерзким, отврати*
тельным, ‚но он голоден, и ему кажется,
что он его ест. Мальчик громко требует,
чтобы ему дали устриц. Это кажется забав
ным двум проходящим мимо франтам. Ма-
ленький мальчик хочет устриц! И франты
ведут мальчика © собой в трактир и кормят
его устрицами.
Я хочу процитировать два места из этого
рассказа. Начало:
«Мне не нужно слишком напрятать па»
мять, чтобы во всех подробностях вспом-
нить дождливые осенние сумерки, когда
я стою с отцом на одной из многолюдных
московских улиц и чувствую, как мною
постепенно овладевает странная болезнь».
Описание нищего отца: :
«Этот бедный, глуповатый чудак, кото“
poro я люблю тем сильнее, чем оборван-
нее и грязнее делается его летнее франто-
ватое пальто, пять месяцев тому назад}
прибыл в столицу искать должности по
письменной части».
«Мне не нужно слишком напрягать mar
мять, чтобы во всех подробностях вспом-
нить» -— это не чеховская интонация.
Так же неожиданно для Чехова и это:
«этот бедный, глуповатый чудак, которого
я люблю тем сильнее, чем оборваннее и
трязнее делается» и т. д.
Иногда кажется, что этот рассказ не мог
быть написан русским писателем в 1884
тоду (дата написания «Устриц»). Вся мане-
ра его, фигуры, приемы относятся к буду-
щей мировой литературе, В нем есть пред-
сказание школ, которые появились гораздо
позже. Самый сюжет — о голодном маль-
чике, которого кормят устрицами, —пора-
зителен для литературы того времени. Это
городская фантазия, которая могла бы прит-
ти в голову писателю, знакомому с эсте-
тическими настроениями таких художни-
ков, как, например, Чаплин или француз-
ские режиссеры, работавшие в группа
«Авангард».
Этот нищий отец «в поношенном летнем
пальто и триковой шапочке», эти «два гос-
подина в цилиндрах», этот голодный маль-
чик, которому кажется, что он ест «салфет-
ку, тарелку, калоши отца, белую выве-
ску», — 806 эт0, вышедшее из-под пер
молодого русского писателя в 1884 году,
было первым проявлением гениальноств
этого писателя.