Литературная газета № 71 (707)
“ ia т Е
О В МЕ
ПРОИЗВ ЕДЕ НС ИЯ
EEE
Из нового романа о 1905 г.
Книжная полка
(Отрывок из повести «Северные: рассказы».
ейств :
а м pit ие происходит в первый год Октябрьской революции). 5 ee Харлушкиной оправдалиев. * как построились казаки, и стройно, строй
рег Е ночь артиллерия осадила. училище :
ея о eee rn Huranopa Huxuta- х Gunmen свободное, волнистое ‘и Фидлера на Чистых прудах. Вы 06- Б Пасте нак ий
я К. Па CTOBCKHH Снова, стреляли мирную толпу на Тверской. В на- у р с нескольких шагов перешли в галоп. Бес-
Приятель’ Никитина — старый рассу- у в вошел писатель. Он долго р8@- ших местах и по соседству стали строить * ‘памятный я й мною ночью и
дительный мебельщик Прохор — заболел * спрашивал Никитина о разных тонкостях баррикады мятный скок, слышанный мною ночью
мебельного дела. Алеша с испугом заме- ; столе заставили стойком поставленной кни а
и прислал сказать, чтобы Никитин поехал
ва него доделать книжную полку в Петро-
трад, на Кронверкский проспект.
Дело было обычное, Никитину часто
приходилось работать на дому у. заказ-
ников. Но сейчас заказчик был необыкно-
зенный. Даже бестолковая жена Никити-
нь — Матрена, и то его знала. Имя его
было знакомо всей России, Европе, пожа-
ууй, всему миру — имя одного из вели-
so писателей передового человече-
Никитин поднялся В пять часов утра,
всех разбудил, долго брился, поссорился ©
Матреной и, наконец, сердито сказал:
— Алешка со мной! пое
) поедет. Подручным.
Небось, в дом его пустят. Пусть поглядит
на настоящего человека.
Алеша Тихонов п
обледнел и одернул
Вылинявшую ситцевую 6a:
x
erro рубаху. Матрена
— Ишь, чего при
думал, старый чорт!
Тляди, чтобы тебя одного-то пустили. Не
р твоих подручных”
4x0! — сказал Никитин, — Слов
ne окончательное. т
атрена плюнула и сказала в п -
en в простран
— Одежи у него нет подходящей.
— Поедет, в чем ходит.
Но все-таки Матрена вытащила рывком
из старого рассохшегося комода новую
ситцевую рубаху для Алеши и разгладиля
С на НЫ Алеша торопливо на-
янул ее. Рубаха была еще торяч
обожгла спину. a ke
— Куды торопишься\ — крикнула Малт-
о Шею умой... ходишь тут обормо-
ом. нет на вас настоящей поги :
see щ бели, Ha
За чаем Матрена, не тлядя на Никити-
#4, говорила Алеше?
= Ты за им смотри. Он знаешь, какой.
утв что, сейчас язык распустит и пойдет
несать, пойдет трепаль. Изговорилея весь
oe На одном разговоре душа держит-
я.
— Молчи, дура! — сказал Никитин. —
к свои в себе Me Имей острастку.
отда Никитин и Алеша уехали, Матре-
на побежала к соседкам и, гордая, рас-
красневшаяся, рассказала, что 6е изверга
зместе в Алешкой вызвали на работу в
знаменитому человеку. Соседки завистли-
So вздыхализ
— Да что ты, милая! — товорили они
нараспев. — Страх-то какой, господи. Да
неужто он так-таки и поехал с мальчон-
кой? Ему, видать, все нипочем, он у тебя
отчаянный `мужчина.
А между Tem, отчаянный мужчина, ша-
тая по заросшим травою торцам, по без-
cee HSXDONpa ncaa проспектам так ох-
г волнения, что © ом разговари-
вал даже с Алешей, ие
_ — Что-то толос у меня стал хриповат,
ты не слышишь? — превожно спрашивал
юн Алешу.
— Син у вас сильный, Никанор Ильич,
отвечал Алеша,
Чтобы прочистить толос, Никитин зашел
В пивную и выпил кружку кислого пива,
похожего по вкусу на квас.
Алешу Тихонова привезли из деревни
В Петергоф полтора года назад. Huy в
Петергофе очень нравилось. Мальчик он
был боязливый, задумчивый, на все смо-
трел долго и внимательно — на серое мо-
ре, на дворцы, на матросов, хлопавших
клешами по пустым петертофским улицам.
Изредка, неизвестно откуда, доносилась
стрельба. Один раз даже забухали пушки,
ий Алеша робко спросил Никитина, что это
вначит. Никитин потянул его за нос и о№
BOTH:
— Bor для таких, нак ты, стараемся,
для несмысленышей.
Об’яснение было туманное, но Алешя
главное понял, а потом путем расспросов
выяснил и все остальное, — кто такие
большевики, чего хочет Юденич, кто про-
петариат и кто буржуазия.
Никитин учил мальчишку столярному
делу и за неимением собеседника часами
разглагольствовал © ним о старинной ме-
бели, о различных свойствах дерева, 0
политуре и о знаменитых мастерах, кото-
рые, вечная им память, давно уже помер-
ли. Никитин вспоминал золотильщиков,
мастеров по бронзе, ленщиков, паркетчи-
ков. знал тайны многих ремесел и ета-
ралоя втолковаль их’ Алене.
ДРУ ВА
ЕСА В ТА
Полковник Борис Чижов ранен на грё-
нице. Выздоравливает, лежит, тятотится
вынужденным бездействием, Возле него —
Серафима Ивановна Горюнова, старая учи-
тельница, Петр Нерадов, его друг, баталь-
онный комиссар,
Павел Туманов — знаменитый летчик,
6тарый друг Чижова. Возглавлял спасалель-
ную экопедицию, теперь находится в Тихом
океане, на острове Зет, ждет летной пого-
ды,
(Чижов, Нерадов. Чижов лежит).
Чижов: Что же мнё делать?
Нерадов: Лежи да болей.
Кушай микстуру, себя жалея.
Сегодня отряд отмечает юбилей.
Чижов: И я не буду на юбилее!
Нерадов: Нет! Во имя твоих заслут боевых
Через час, отправляясь на заседанье,
Отряд пройдет мимо окон твоих,
И марш твои облегчит страданья.
Представь! \
капельмейстер палочкой машет,
День настает, исчезает ночь,
Полковников лечат военным маршем,
Друтое лекарство не сможет помочь.
Чижов: Слушай, Петенька, сбегай живо...
Нерадов: Куда?
Чижов: Ты мне друг?
Нерадов: Да еще какой. 7:
Чижов: Принеси, ради дружбы, бутылку
пива
И раков...
Нерадов: Раков?
Чижов: Десяток-лругой.
Мерадов: Так и быть, попробую отыскать,
Принесу — и бутылочка вмиг опустеет.
(Ушел. Чижов один). a
Чижов: Вот это тоска! Вот это тоск
Не могу я лежать в постели.
Ветер над миром ревет, гудит.
; eee ra в океане блеснули.
Алеша слушал. Никитин ‘давал ему
книжки — то Пушкина, то Гоголя, то
малоизвестного Крестовского, заставлял
читать и придирчиво требовал, чтобы Але-
ша рассказывал ему содержание прочитан-
ного. Ho Алеша, предпочитал рисовать.
Кроме цветных карандашей, у него ниче-
го не было, но этими карандашами‘ маль-
чик делал рисунки, приводившие Ники-
тина в восторг.
Быть тебе Репиным, — говаривал
Никитин. — Рука у тебя сама рисует без
всякого умственного. напряжения. Учить
тебя, дурака, надо.
На Кронверкском проспекте Никитин и
Алеша долго стояли перед высоким ее
рым домом. Никанор Ильич поглядывал
на его широкие окна и покалиливал. По-
том, решившись, вошел в подворотню и
спросил человека, подметавшего ‘двор, где
живет знаменитый ‘писатель.
— Налево, первая дверь, — сказал че-
ловек и даже не обернулся. р
— Нахальный человек, малообразован-
ный, — сказал Никитин Алеше, когда они
подымались по лестнице.
Позвонили. Никитин и ‘Алеша плохо
помнили, кто им открыл, кто их провел
в большую комнату, тде не было’ никого
и по стенам стояли полки с книгами, Сот-
ни книг, тысячи, может быть, десятки ты-
сяч книг, стояли на полках, лежали на
столах, на стульях, на подоконниках
прямо на полу. Алеше захотелось тут же
сесть на корточки и рассматривать их ©
утра до вечера, хотя бы целый тод.
Никитин огляделся и благоговейно до-
тронулся до полки, начатой Прохором. Она
была из красного дерева. Осталось только
ее отполировать. ,
Никитин начал работать. Сначала руки
У него дрожали, и при каждом шорохе в
соседней комнате замирало до тошноты
сердце, но потом он успокоилея от лю-
бимой работы и на постоянные вопросы
Алеши: «А сам-то выйдет?» отвечал:
— Откуда я знаю. Что я — Gor?
Неожиданно дверь отворилась, и в нее,
сутулясь и тяжело шагая, вошел высокий
седоватый человек с простым курносым и
добрым лицом, — настоящий дядя Васи-
лий, знакомый и Никитину и Алеше водо-
лив © шекенинсокой баржи. Сутулый че-
ловек был одет в серый тонкий костюм,
лежавший на нем свободно и мягко.
Он пожал громадной рукой руку Ники-
тина, измазанную нолитурой, провел Але-
ше по голове от затылка ко лбу, отчего
волосы сразу вз’ерошились, взглянул на
полировку и сказал, покангливая:
— Великолепно работаете! Великолепно!
Алеша в испугом смотрел на громадно-
го человека, — это-то и был знаменитый
писатель.
Он достал из кармана коробку длин-
ных, должно быть заморских папирос,
раскрыл и протянул Никитину. Алеша
емотрел вовсе глаза. Никанор Ильич де-
ликатно, двумя пальцами, взял. папиросу
и закурил, хотя не курил никогда в жиз-
ни, — неудобно было отказать такому че-
ловеку.
— Тебя как зовут, пузырё? — спросил
писатель Алену.
— Алексеем, — сердито пробормотат
Алеша.
— Алексей — неловек божий, зашитый
в рогожу, — серьезно сказал писатель, но
серые его глаза добродушно, по-стариков-
ски улыбались, — гвоздиком прибитый,
чтобы не был сердитый. Однако, работай-
те. Я вам мешать не буду.
Он ушел. Из соседней комнаты потро-
мыхивал его глухой бас. Он что-то долге
об’яснял кому-то и говорил:
— Не мне вас, стыдить, не мне! Писа-
тель должен знать все сорта яблок, раз
о них пишет. Вот, скажем, трушовка или
анисовка. Чем разнятся? У меня на Оке
был друг садовник, больнюй души чело-
век...
Но тут сразу заговорило несколько голод-
сов, и слов писателя уже нельзя было ра-
зобрать. Ц
Алеша в оцепенении смотрел, как рабо-
тает Никитин. Мастер делал чудеса. Еще
ни разу Алеша не видел, чтобы дерево
покрывалось такой тонкой и блестящей
полировкой. Закатное солнце косо пада-
ло в комнату, и в коричневой глубине де-
рева тлели золотые волокна. Дерево каза-
лось погруженным в темную, но прозрач-
ную воду, и сквозь эту воду было видно
(Отрывок из седьмой картины)
sie у
В. Гусев
*
А ты лежи, ты валяйся один
Из-за какой-то паршивой пули.
Нет, полковник, это не дело,
И когда это кончится, чорт побери!..
Доктор один говорит: неделя,
Девой другой говорит: три,
Тоска!
(Начинает работать радио, в начале. кар-
тины включенное Чижовым). ‘
Радио: Внимание! Говорит Москва. Сегод-
ня мы транелируем передачу-© самолета, Ту-
манова, опустившегося в океане, на оетро-
ве Зет. Внимание! Слушайте окези. Слушай-
те океан. Говорит летчик Павел Туманов.
Туманов: Слушайте, товарищи, голов оке-
ана.
Слышите, как он ревет и гудит.
Говорит летчик Павел Туманов.
Самолет СССР-Н-сто один.
Сидим в океане и ждем погоды.
Только развеется бури дым,
Заберем спасенных и полным ходом
К тебе, моя родина, полетим.
Время тянется час за часом.
По радио слушаем целый мир.
Варим кофе, жуем припасы,
Устроили шахматный турнир.
А теперь я хочу сказать два слова
Полковнику пограничных войск,
Другу моему, Борису Чижову.
Авось он меня услышит...
Чижов: Авось!
Туманов: Я узнал по радио, что ты ранен,
Что на землю нашу врагов не пустил,
Я сердцем слышал здесь в океане,
Как шелестят на границе кусты,
Борис, ты меня, мой полет берег,
Благодарностью сердце мое полно.
\
и
тель, обращаясь к худому человеку с сер-
Улицы опустели. На них было небезопас-
но соваться. Бледные ряды зданий в кры-
шах, под’ездах и чердаках стояли как от-
сутствующие, точно пространство отступи-
лось от них и повернулось к ним спиною.
Что делалось при этом с воздухом! Это
заслуживает особого описания. Весь он с
земли до неба был приобщен к восстанию,
и весь, морозный, высокий и безлюдный,
вертелся и гудел, как медный волчок, ‘до
смерти закруженный выстрелами и взрыва-
ми. Они уже не воспринимались раздельно.
Оглушенное небо было сплошь пропитано
их колебанием. Слуха достигало другое: на-
зойливое комариное зудение, усыпительне
перемешанное с тихим чоканьем и шеле-
стеньем,
Пулей пробило форточку в домашней ла-
боратории Александра Александровича.
Пройдя сквозь стену, она сколупнула ку-
сок штукатурки с потолка в его кабинете.
Нас держали на запоре и экономили ке-
росин и дрова, потому что их не запаели
и они были на исходе. В эти дни случи-
лось несчастье с Анной Губертовной,
В ноябре между обеими забастовками лю-
битель старины Александр Александрович
купил где-то по случаю чудовищных раз-
меров гардероб, величиной с екатеривин-
скую выездную колымагу. Человек в пальто,
доставивший эту вещь на ломовике, внес
ее по частям в залу. Возник вопрос, где ее
собирать и ставить. Анна Губертовна была
в отчаянии от покупки. Комнаты ломились
от мебели. В них негде было повернуться.
Дело было к ночи. Ломовик просил от-
пустить его. Человеку в пальто не хотелось
возвращаться нешком по морозу. Он нето-
‚ролил Анну Губертовну, no и не снимал
‘пальто. Это ее нервировало.
Второпях, за невозможностью выбрать ме-
сто получше, решили гардероб временно
оставить в зале, как самой просторной ком-
нате дома, где он и был в пять минут без
шума собран искусником в пальто, кото-
рый безмолвно затем откланялся, как ар-
THCT, исполнивший на большом вечере
свой коротенький номер. «Смерть это моя,
& не шкап», вздыхала Анна Губертовна, ко-
гда проходила мимо него из своей угловуш-
ки. Он мозолил всем глаза. Я тоже его воз-
ненавидел.
Одиннадцалого вечером, доставая в пыль-
ного его верха какой-то узел с теплыми ве-
щами, Анна Губертовна ступила в темно-
Te Ha борт выдвинутого ящика, ухватилась
за край развершки и, потеряв равновесие,
упала, усложнив падение тем, что, баланси-
руя, повернулась всем корпусом вперед.
Она, так. больно расшибла коленку, что в
первые минуты лишилась сознания.
Двенадцатого в перестрелке наступило за-
тишье. Пользуясь им, в ближайшей окрест-
ности ` разыскали и © трудом уговорили
притти врача не тю специальности. Хотя
он и не установил перелома, но допускал
возможность костной трещины и велел при-
кладывать лед. See :
С этой вылазки Глафира Никитишна яви-
лась победительницей, полная гордого до-
стоинства. Все ее расспрашивали о виден-
ном, но ровням она отвечала неохотно, а в
спальне рассказала, что Скотники и при-
легающие переулки перегорожены баррика-
дами. Народ с них ушел и засел в Верхнем.
Копытниковском, но к ночи фабричные
беспременно епустятся и устроят сраженье
на площади.
Александр Александрович посылал ее за
льдом и просил не утомлять больной таким
‚вздором, потому что члены боевых дружин
не такие дураки, чтобы укрепляться в яме,
по которой можно стрелять сверху из ше-
` реулков. Глаза, обижалась и надувала губы.
Нас на несколько минут выпустили во
двор.
Состояние, царившее на нем, в обычное
время называется тишиной. Однако в. те ми-
нуты оно Казалось лишенным имени и не-
об’яснимым. Воздух, который столько дней
подряд дырявили плеточные щелчки’ вы-
стрелов, поражал нетронутостью и благода-
ря заре и сумеркам был румян и гладок,
как кожа у девушки.
В этой тишине и раздался вдруг негром-
1 кий разговор, слышный от слова,до слова. :
Ерофей, старый наш дворник, завел его,
может быть, нарочно для нае. Он беседовал
< Мухрыгиным за углом дома, в воротном
проходе. Край стены скрывал их от нае.
— В Троицу веровать не дива, — воворил
Ерофей, — так уж люди родятся. Да ино
вещь делом, ино языком. Если запущать
потлыбше, так сейчае вотрелись семик и,
антисемик, какие за весну народного оело-
божденья, а какому наплевать. И верно про
тебя господа сказали — антисемик, как ты
хоша и богомолыьный, но выходишь супро-
тивник семика. Жисти ты настоящей не
знаешь, живешь без проветру в каменном
помещеньи, как мокрая склизь, или какая-
нибудь древесная губа, и тута и кашель
твой, и табак, и запой; а дворник завсегда,
находящий на вольном воздухе, и от этого
польза уму и гтрудям.
Среди ночи я проснулся. «Вотавай, мы 1о-
рим>, — кричала в дверь Тоня, одеваяоь.
«Тише, дом подымешь. Это ‘костры. У нае
отходники качают. Слышишь, какая вонь».
И я тотчас захрапел, но понял, что действи-
тельно что-то неладно, котда через несколь-
ко минут вновь проснулся.
Весь дом был на ногах. Внизу хлопали
дверьми. Стрельба в городе возобновилась
с неиспытанной силой. Верно, это были
пушки, Тоня, растолкавшая меня на этот
раз, стояла надо мной, одевшись.
— Выйди на ‘минуту, — сказал я ей. На-
кинув одеяло, я вскочил на подоконник и
распахнул форточку. Меня обдало прежним
зловоньем, но раз ощутив его, я уже боль-
ше его не слышал. Его очистила дикая тре-
вога, исходившая от зрелища.
‚Небо лопалось и дышало огнем и гулом
орудий. Его опоясывали зарева нескольких’
пожаров. Один полыхал где-то поблизости.
Неразличимые голоса сталкивались в тем-
ноте, бежали друг за другом, друг друга об-
тоняли. Кто#то кого-то звал, куда-то посы-
лал, что-то приказывал. Срывая дома ¢
оснований, по переулку проскакала кавале-
рия. Языки пламени дернулись в ту сто-
рону. Все смолкло.
Я не заметил, как оделся. Вверх’ по лест-
нице прогремели шаги Александра Алексан-
дровича. С никогда не слыханной зычно-
стью он звал нас вниз со средней площадки.
’ Услышав наш ответ и еще раз в нем уве-
рясь, он с грохотом сбежал с лестницы,
Мы собрались в столовой, все в верхнем,
чтобы быть наготове, если придется итти из
дому. Суконные тардины на окнах задер-
нули пола за полу, свечку ва обеденном
чал, что Никанор Ильич вбе смелее раз-
товаривает с писателем ‘и вот-вот, Kak
говорила Матрена, еорвется ‘и начнет «че-
сать и трепать» без конца. 3
Вы ученый человек, — сказал Никал
нор Ильич, — об’ясните мне, дураку, чем
это дерево хуже дратоценного камня. Игра
есть, блеску — сколько хочешь, цвет луч-
ше, чем у граната. Однако это дерево по-
казывает себя только при свечах, электри-
чество на него не действует.
Писатель слушал, хмурился и улыбал-
ся.
— Ежели бы у вас были свечи и в ком-
нате было потемней, я бы вам показал
настоящий ‘вид этого дерева, — хвастливо
сказал Никанор Ильич.
— Чудесно можно показать, — ответил
писатель, подошел к окнам и спустил
шторы. Стало почти темно. Писатель ушел
и вернулся со свечкой.
— А ну-ка светите! — сказал он, и в
глазах его Алеша’ увидел такое же весе-
л0е любопытство, какое видел у своих
приятелей-ребят. — Что получится в этом
pase? ;
— В этом разе, — сказал Никанор Иль-
ич, — получится нолное превращение.
Он зажег свечу и поставил ее на полку.
Дерево сразу изменилось. Оно казалось
теперь бездонным и черным. Пламя све-
чи плавало в его глубине, как маленькое
туманное солнце. Оно было окружено оре-
олом и светилось багровым винным огнем.
— Моцарт и Сальери! — сказал неожи-
данно Никанор Ильич, и Алеша затрясся
от испуга, — предсказание Матрены ебы-
валось. — Читал я двадцать раз эту пье-
су, никак не мог начитаться. Полирую де-
рево, а сам все время вспоминаю. Очень
навязчивые слова: «Звучал орган в ста-
ринной церкви нашей, я слушал и заслу-
шивался, слезы невольные и сладкие тек-
ли».
Писатель ухмыльнулся в усы и позвал
из соседней комнаты каких-то людей. Он
показывал им дерево при свете свечи, лю-
бовался и говорил, покашливая, отрыви-
стые слова о прелести подлинного искус-
ства, — будь то литература, или полиров-
ка мебели, или плетение лаптей из лыка.
з Алеша слушал, как в тумане. Почему-то
заговорили об архитектуре. Никанор Иль-
ич сказал громким и развязным голосом,
что Воронихин перед-Растрелли — маль-
чишка и щенок. Все зашумели, & писа-
тель держал Никанора Ильича за руку и
говорил, сердясь:
Это вы, батенька, хвалили не туда!
А Горная академия — разве плохо? А
Казанский собор?
— Тяжести много, Здание должно легко’
и точно стоять на земле, — ответил Ни-
канор Ильич. :
Нисатель засмеялся, Beam Huxanopa
Ильича за, плечи и сильно встряхнул. По-
том разговор перешел на Алешу, и маль-
чик не знал, куда деваться. Никанор.
Ильич начал трепать всем про @го рисун-
ки. и повторил свои любимые слова:
` — Рука у него сама рисует без всякого
умственного напряжения.
— Вот вам и ученик, — сказал лиса-
дитыми глазами. — Все вы позапиралисв
в своих мастерских, учеников не создаете.
В стране революция, а вы, как кроты. А
как бывало у старинных художников! Ка-
кая вокруг них вырастала замечательная
семья учеников! Прекрасная была тради-
ция. Плодотворная и великая. Надо ео
возвратить нашему времени. Скупцы вы,
прабабку мою напоминаёте. Она ассигна-
ции закапывала в землю, чтобы другим
не достались. Деньги все стнили, кра-
ска слезла. Она их сушила потом на леч-
ке, да что толку, — никто их не брал.
Худой человек строго посмотрел. на
Алену.
— Попробую, — сказал он. — Возьму
его к себе в Академию.
— Давно пора, — сказал писатель так
сердито, как будто он говорил об Алеше
этому художнику уже целый год. — Ве-
ликоленные возможности упускаете.
Алеша не помнил, как они © Никано-
ром Ильичем ушли от писателя. Над без-
людным Петроградом стояла белая ночь.
Тускло поблескивали многоцветные воды
каналов, и на севере, за черными куща-
ми островов, зеленела, заря.
Будешь ты человеком, Алексей, —
сказал Никанор Ильич. — Будешь. Слова
мое окончательное!
Океан, Борис, от тебя далек,
Но и он в твою честь поднимает волне,
Пронту тебя, смирно в постели лежи,
Слушай врачей, звалечивай раны.
Слышишь, мы тебя просим жить \
От имени летчиков и океанов.
(Чижов отвечает рупору).
Чижов: Пашка, я тогда на границе,
Ночью, среди шуршащих ветвей,
Думал о тебе, о залетной птице,
О жизни твоей и о жизни моей.
Я тебе позавидовал, Пашка, птица,
Поглядев на воздушное твое житье,
А потом, тогда, на границе,
Вдруг почувствовал счастье своб.
Тревожное, боевое, простое,
Похожее на океан? © и?
(Вошел Нерадов е пивом, остановился у
двери, спушает).
Ради него одното и етоит,
Пашка Туманов, на свете жить.
Страна тебе скажет спасибо за службу,
Она не забудет, страна моя.
А я говорю: спасибо за дружбу,
За дружбу, летящую через моря.
Да, мы встретиться будем рады.
Ребятишки старые песни споют,
Нерадов: Это его передают по радио,
Тебя, к сожалению, не передают.
Разговорилея, старый вояка.
Чижов: Не смущай меня этим, брат.
Нерадов: Выпьем пива и скушаем рака
За дружбу, за настоящих ребят!
Чтобы дружба эта цвела и сверкала...
Чижов: Помнишь, как в песне об этом
поют.
(Входит Серафима Ивановна).
Сер. Ив.: Так я и знала, так я и знала:
Кушают раков и пиво пьют.
Комната полна табачного дыма,
На постели книги, приемник гудит.
Нерадов: Пощади меня, мать Серафима,
И больного полковника пощади!
ся, возобновился с прежней гладкостью и
стал стихать и замер. Все скрылось, как
прерванное сновиденье.
На крыльце стояли Глаша с Тоней и дер-
тали меня за рукав.
— Сейчас. Отвяжитесь, — отмахивался Я,
но уже сам все им рассказывал.
Но Александр Александрович не могвы-
молвить ни слова. Невольное унижение нб
давало ему покоя. У него дрожали губы.
Он что-то с трудом в себе превозмогал.
Как только отряд тронулся, он подошел
к Ерофею. Но тот и сам поднялся без труда.
Обморок его был наполовину притворен.
У него слегка подбит был гфаз, и на скулё
кровавилась небольшая ссадинка с водран-
ной кожей. Нас отправили по кроватям, —
и странно, — мы тотчас заснули.
Я встал поздно. Занавеска, как в варенБб,
вымокала в гранатовом соку заката. Спро-
сонья мне показалось, что весна. Со двора
неслись влажные чавкающие звуки. Прова-
ливаясь в мокрый снег, по нему что-то та»
щили. Была оттепель. Убирали остатки ноч-
ного обстрела. И попрежнему воняло, теп-
ло и тошнотворно.
Я все вспомнил. Не в такой час вставал
я впервые. Это чувство было ново. Оно зат-
мевало ночные воспоминанья. Знакомство $
ним так мне понравилось, что я решил
искать случая встать еще раз в такое время,
У Анны Губертовны обнаружили воспа-
ление коленного сустава. Она плохо спала и
стонала ночами. Если бы я устерег такую
минуту и спустился к ней за сиделку, я за-
работал бы это право. Но я эти возможно-
сти безбожно просыпал.
Я не помню, каким для этого воспользб-
валея предлогом. Восстание кончилось. Веб
полно было сознанием его крушения и слуз
хами о расправе. Рассказывали об изувер-
стве семеновцев и наглости уличных казачб-
их пикетов. Начались выезды военно-полеч
вых судов.
Александр Александрович ходил сам н@
свой. Сверх общих огорчений его удручалб
состояние больной. Чтобы сделать ей приз
ятное, он в первый выход в тород, когда
открыли магазины, купил ей синих и белых
гиацинтов, несколько кустов цинерарий И
три горшка лакфиоля. Когда вслед 88.
остальными цветами лакфиоль внесли 8
спальню, она раскапризничалась. Оказа-
лось, лакфиоля она не любит. Непамятли-
вость мужа ее обидела. Лакфиоль постави-
ли в столовой.
Я проснулся в шестом часу вечеря. Как
и в первый раз, неведомо как без меня
прошеднгий день был весь позади. Пока я
одевался, сгущалея сумрак, похожий Ha
облако дорожной пыли, поднятой его от“
бытием. С непобедимой грустью смотрел &
на бордовый глазок заката, как на кондук-
торский фонарь в хвосте отошедшего поез-
да. И так же болела голова.
Я спустился в столовую. Там спиной кб
мне стояла Глафира Никитишна, чем-то
занятая. Она только-что полила цветок и
расправляла подвернутые края ‘иловой
обертки. Я спросил чаю. — «Сейчас», —
ответила она, наблюдая, как натекает вода
в поддонники, чтобы подтереть, если пё*
рельется.
Из епальни от Анны Губертовны вышла
иассажистка, Ей должны были сегодня от-
казать. Вчера новый доктор пришел в ужас,
узнав, что целую неделю материю разго-
няли по всему телу. Глафира Никитишн&
пошла провожать ее.
В это время позвонили е улицы. «Ну вот,
Теперь она про чай забудет...» — подумал я
и нодошел к горке с лакфиолем.
Вдруг в гостиную рядом вихрем ворвался
дядя Федя. Но каким-то признакам я узнал
его. Он нервно прошелся но коврам из угла
в угол. Александр Александрович вышел к
нему. Разговаривая, они вошли в столовую.
Дядя Федя был в страшном возбужде-
нии. Слова рвались из него с такой силою,
что он заплевывал бороду и мычал, утирая
губы платком, чтобы не потерять ни минуты
в безгласности.
— Ты знаешь, Салиа, как я люблю тебя —
товорил он. — Но вы чудовищные люди. Ка\
жется, евет перевернись, а вы будете раз-
влекаться массажами и возделывать ком-
натные растения. Приготовься к самому
страшному. Где сестра твоя Оля? ‘о
— Если ты это-нибудь знаешь, 50 говб+
ри прямо.
— Нет, вперед ты. Вопомнил ли ты 58
ors pas? Догадался ли подумать?
— Я разыскиваю ее третий день. И покя
безрезультатно. Но это в порядке вещей и
меня не смущает. Потому что, согласись, ня
другой день после подавления, при нынеш-
них условиях, отыскать ее, это, понимаешь
ли, не лапоть сплесть.
— Лапти! Условия! Не то ищешь! Не тай
ищешь! Тело надо... В приемных покоях...
В анатомическом...
Но Александр Александрович уже держал
его за руку выше кисти.
— Остановись, — крикнул он. — Что &
ней? ;
— Она убита.
— Откуда, ты знаеть?
rok.
Анна Губертовна в накинутой на плечи
ротонде лежала на диване, закатив, по
своей привычке, глаза, под опущенные веки.
Из-под ресниц просвечивали полоски бел-
ков. Тоня бросилась целовать ее. Нокуеы-
вая губы, она высвободила руку из ротон-
ды и, кривясь от слез, стала с прерывистым
шонотом крестить себя и дочку и стены с0-
бравшей нас столовой.
Вдруг в дверь заглянул бледный, как
смерть, Ерофей и позвал Александра Алек-
сандровича. Оба были слишком озабочены,
чтобы заниматься мною. Пользуясь ваме-
шательством, я выбежал за ними.
Каждое утро выходил я отсюда при ог-
не, на исходе синей зимней ночи. По тим-
назической привычке показалось мне, что
светает. С улицы стучали в ворота. Они
трещали. Их высаживали силой.
— Сбегать бы на парадное, посмотреть
то, отпирать ли.—Не yenen Александр
Александрович договорить, как во двор
вбежало человек пять-шесть вооруженных,
ЕТО В ватном пальто, кто в полушубке. «Кто
хозяин?>›—спросила портартурская косма-
тая папаха. — «Я», — отвечал Александр
Александрович. — «Можно спрятаться?» —
«0, конечно! Прячьтесь, господа. Можно в
сарай. Можно в дом. Ерофей, ключи! Впро-
чем, уж не знаю как... В доме больные».
Дружинники переглянулись. Десятник в
папахе, а за ним и другие стали осматри-
ваться. — «Что за забором?» — спросил де-
сятник. — «Глухой соседский сад». — «A
сзади?» — «Пустырь ке свалками». — «А,
дальше?» — «Система переулков с выхо-
дом на Долторуковскую». — «Прятаться не
будем?» — полувопросом, полузаключи-
тельно предложил старший. — «Нет, — от-
вечали остальные.—Двор не велик и стоять
не велит». Все рассмеялись. «Правильно.
Айда, товарищи», — сказал старший, и все
бросились Е забору. — «Лестницу, Еро-
фей! — крикнул Александр Александро-
вич. Но все до одного уже были по ту ето-
рону.
Прошле несколько минут. —«А мороз-то
ЗЛЮЩИЙ?, — сказал Александр Александ-
рович, и зевнул. — « есть злющий. Так
Точно». — «Ты, Ерофей, смотри. Длинный
у тебя язык». — «Что вы? Глыбше могилы...
Лестницу прикажете убрать?» — «Да. Да-
вай вместе снесем. Фу ты, следов сколько,
затоптать бы»,
Этим и занялисв, когда заперли в сарай
лестницу. — «Заходи. от забора, опять ты
задом, дуралей!» — кричал Александр Алек-
сандрович. — «Я ведь тебе сказал, как, а
ты все норовишь по-своему. Надо, чтобы
от нас шли следы, &а не к нам».
В это время переулок огласилея тем же
топотом, что я елышал, проснувшись. Но
легкости разбега отряд должен был проле-
теть дальше. Вдруг он остановился. Лоша-
дей осадили у нашего дома. Они стали,
скользя и раз’езжаясь.
` Послышалея шум прыжков, шаги и бря-
цанье. Ерофей спрятался за сараем. Алек-
сандр Александрович вбежал на крыльцо и
стал в дверной коробке. На середку двора,
освещенную заревом, вышло несколько спе-
ненных казаков,
Ремни и винтовки за плечами кургузили:
их. Все казались окривевшими от водки,
мороза и недосыпу. Им было скользке в
сапогах. Кавалерийская походка их суту-
лила.
— Дубровин, пятерых к забору! — брал
хорунжий, — Онисименко, я сказало двор-
ника! Ах, вот он, каналья, Кому елужишь,
мать твою в пяла] Приказ градоначальника
знаешь? Отчего ворота расстегашкой? От-
чего, я спралниваю, ворота, — хлясь, хлясь,
— я тебя ‘научу, — хляеБ, хлясь, — отве-
чать, вихлезадый чорт. Иметь наблюденье!
Очухается, — допрешу. Ничего не понимаю,
ранортуй толком, Дубровин. Следы? Какие
следы? А, следы не снегу! :
Тут он оглянулея и забыл об ефрейторе.
Он отскочил в сторону и выхватил револь-
вер. — «Застрелю! Ни е места! — закричал
он. — Подымите руки! Кто вы такой, ми-
лостивый государь?»
— 3% что вы дворника бъете? — тихо, 8
дрожью в голосе спросил Александр Алек-
сандрович.
— Прошу меня ие учить. После девяти
запрещено выходить на улицу. На каком
основании вы здесь, и кто вы сами?
— Я владелец дома и должен вообзцита:
вам что-то важное. Но вперед велите обы-
скать меня. Я не могу отвечать под дулом
револьвера. У меня залекают руки.
— Фамилия?
— Громеко.
— Не слыхал. Так вы хозяин? Тем хуже.
Вас придется привлечь к ответственности
по всей строгости закона. Вы приказ’традо-
начальника читали? А знаете ли вы, в ка-
ком виде у вас наружные ворота? Вот ви-
дите. Ну нельзя же так, нельзя же так, мо-
лодой человек. Вы только рот раскрыли и
ваше первое слово дворник. А знаете ли
вы его? Готовы ли за него поручиться? Да
и только ли это! Отчего в доме не спят?
На душе неспокойно? Это курьезно. Отче-.
о же у вас неспокойно на душе? Ну хо-
рошю-с. Оружье ‘есть?
— Hery. — Чувство подсказало.
— Вы дворянин? ‘ — Но... ты его проверил?
— ды — Я был два раза у общих знакомых,
О ней ни слуху, ни духу.
— Свинья же ты после этого, типун_тебе
на язык. Спасибо за сведение и... учаотье,
Все равно, с дубу ли, с ветру ль, лишь бы
шум-и эффект. Во сне ли там приснилось,
или под шелудями завелось, он тут как тут,
«Чувство. подсказало».
— Постой, Саша, не горячись. В таком.
случае, что же... Я не жалею, что пришел.
Я рад. Ты меня успокоил. Мне сообщиласв
твоя вера.
— И это в такое время, когда я. буквалк-
но изнемогаю... Нюта хворает...
— А, эта коленка? Бог даст, обойдется.
— Hy, конечно. В особенности твоими мо-
литвами, К сожалению, я естественник. Су-
щество и опасность септических процессов
мне известно... И вместо того, чтобы помочБ
мне, когда я буквально разрываюсь...
Его наноили. чаем. Он сходил в спальню
проведаль больную. Потом стал прощаться.
Уходя, он сказал: ;
— Я догадываюсь, зачем у вас цветы,
Но никакими тут кактусами и рододендрэ-
нами не поможешь. Не затлушают, Переши-
бает смрад. Откуда, такое?
— Это двенадцатого ночью у Жогловых
снарядом колодец разворотило. Выгребной,
ты понимаешь?
Через два дня Ольга Васильевна отыскаи
— Можете опуститв руки.
— Мерси, — машинально сказал Алек-
сандр Александрович и, спускаясь со сту-
пеньки на ступеньку, сошел с врыльца на
землю.
— В доме спали, — начал он. — Ворота
были на запоре. Вдруг переполох. Бужу
дворника. На дворе несколько вооружен-
ных. Рабочие.
— Какие это рабочие? Надо называть вв-
щи своими именами. Это воры, висельники,
хамово племя.
— Ну да. Несколько этих... висельни-
ков. — Александр Александрович замял-
ся. — Вижу, они с Долгоруковской пробра-
лись соседними владеньями и рубят ворота,
пробиваясь в переулок. Удивляюсь, как вы
с ними не столкнулись. Это было назад
минут пять, десять. Значит, они кинулись
в Окотники.
— А скажите, оттуда эти дни не ont
ливали? С соседних садов? Не замечали
— Нет, Там все спокойно,
— Так-е, так-с. Вы ответите, если это не-
правда. Вольно, Дубровин. Ты докладывал
— следы. Пойдем, покажи, До свиданья,
милостивый государь. Помните, чем вы ри-
скуете. Я охраны не выставлю, но вас везде
найти сумею.
Они удалились. В темной глубине дворь
раздалиев олова команды. Было слышно,