характерного лица —
10. Лесков одному маленькому,
“oguyea по верхам журналистики»
“apy, хетко окрещенному В. В.В
’иериурною приживалкой».
® пиалуй, еще труднее даль что-ни-
‘ко о таком лице ‘в маленькой
ne в отзывах и воспоминаниях
, человеке нет незначительного,
вающего сбережения от «тле-
забвенья; }
задет каждого, Не стыдясь не-
авдяво и просто рассказать все,
“чо на его долю сльциать, узналь
шо запечатлеть 0 KOM-ANGo из
Psat apsett».
‘gtinth Дать, ITO могу, 06 умершем
jut зал Чехове.
lo ¢ ювестных мне отзывов о его
” ег отца, Николая Лескова, че-
*. иуротимого. темперамента, боль-
‚ нивностей в настроениях, но непо-
Рад сойкого в самоотверженной лю-
rumparype, горячо радовавщегося
we новому талантливому произведе-
кавению каждого нового дарова-
‘иду во временном порядке.
А ее мозодых беллетристов есть лю-
‘уюшими дерованиями и тоже ©
“gi реальным направлением. Говоря
„лия назвать т, Гаршина, который
си прекрасно и который далеко еще
‘ит предела полного развития свое.
пить 8& Ним, может быть, следовало
‘иянуь Короленко и молодого. пи-
лова, начинающего писать в том
‘идиом направлении. Еще никому He
.) ино, чего эти люди достигнут,
ig emauyt трудиться, имея, между про-
зла Толстого Для себя образцом,
3 DyTANOM... Их достаточно судить толь-
№ стороны: делают ли они из сво-
‘дрвлий наилучшее употребление, ка-
о ррть могут. Стараться же разочаро-
5 пл лотери всякой веры в себя —
‚и олезное, а вредное дело со сторо-
‘Ч итики». («Новости и бирж, газ.>,
м, № 161, изд, 1-е, Упрек’ направлен
[з аозозременского» ругателя, В. П.
‘ши, который «дрался Толстым»,
мюльно сопоставляя силы начи-
ищи писателей с тением Толстого).
Ч лида тороплюсь радоваться, что
„пи к делу новый” человек со вку-
чуиым и пониманием того, для чето
„п шоть но я не всегда ошибался:
инзый (кажется) гласно указал на Че-
№ в Яковлеву и на Вас, и раньше
ит @скорбел молча об удивительном
шия упадке сил в Короленко. Я не
(ар чобы я увлекался моею любовью
уимртуре до того, чтобы делать слона
руля. Захваливать новичка, конечно,
yx), 1 зто сделано с несколькими сла-
чи wan (напр. Бажин, Ясинский
111) ю в ком есть вкус и творчество,
ни 115 легко повреждается. Яковлева
узи писать превосходно, м, б. не хуже
Муки», а ее простудили ни 8a что и
amp 910», (Письмо в М, 0. Меньши-
3т, 0) яюня 1893 т. «Мимочка» — Л.И.
цимхая, псевдоним «Микулич», автор
или о «Мимочке»).
} шоме к А, И. Фаресову от 16 сен-
Жи 1893 т Лесков пишет:
и: 0 этом писателе более говорить
(им, точно так ке, как не говорим
} шие № 6», которую я почитаю 38
hyeapacuoe произведение а Вы — 3a
“Ah ПЛОХО»,
(Плат № 6» Лесков решил не гово-
уъ льше с Фаресовым после, так за-
паннию последним, спора:
f(t, Фаресов). Мне хотелось бы и
\ому смотреть на повесть Чехова как
птрутное, выдающееся произведение.
Пинов, Что же вам мешает?
4 Нв знаю, что в ней хвалить... Док-
N- Nl Re разучившийся медицине до-
пр в «Трех сестрах», тот же циник-
iN) 0 рюмкой в руке в «Дяде Ване», и
18 «Иванов» с проповедью об умерен-
1 пдеалов, Эти «вересаевские» докто-
\реполняют не палаты умалишенных,
№ Уножестве — городские и земские
‘Етцы, Каждый из них — как давно
ЛАЕНЫЙ в литературе и праздно., бол-
м 1% мтовом содержании «лишний
МУК»,
(вн олицетворяют провинцию.
\ (в х ранее, до «Палаты № 6», не
‘Чиаваяли собою умных людей. Одно
thie упадочного человека.
Аи
ink
и Г
‚А Мо разве не важно — как добрый,
\Иузованный человек падает и погибает
\имищии? За одну фигуру безжалост-
заметке, А ‘между тем стало’
АНТОН ПАВЛОВИЧ ЧЕХОВ
ТРИДЦАТЬ ПЯТЬ ЛЕТ СО ДНЯ СМЕРТИ
6
ОТкЕЛИКИиИ
2
АНДРЕЙ ‘IECKOB
2
ного сторожа Никиты рассказ Чехова надо
penanropy хватать обеими руками.
К ечно, ‘его не 5.
Ho Nig ney льзя не напечатать.
‚ За границей он ст iB
пассановских. Он я любой i
тературе и, если такими рассказами не
Удовлетворяются, то уж извините: не так
мы богаты... Разве не важно, что по при:
роде добрый человек ничего ne делает в
провинции, что он не может выпрямить-
ся во весь рост, а все ходит согнувшись?
Ф. Да он и не думает выпрямляться.
Л. Откуда же я взял его таким? Ведь
я из повести вынес такое впечатление!
В «Палате № 6» в миниатюре изображены
общие Haun поржал и характеры. Вею-
ду — палата 6. Это — Россия... Че-
хов сам не думал того, что написал (он
мне говорил это), а между тем это так.
Палата его — это Русь!
«Этот торжественный отзыв Лескова о
Чехове не был исключительным настрое-
не я заканчивает Фаресов свою,
кращенную здесь
меня sane м У
Вообще все приведенное мною, может
быть, сотая долз того, что говорил Лесков
в своем кабинете “о крепко по сердцу
пришедшемся ему младшем собрате по ре.
меслу. .
«Помазую тебя елеем,
мазал Давида. Пиши!ь, заповедал он Че-
хову в октябре 1888 г., едучи с Антоном
Павловичем ночью по Москве.
В этом «помазании на ты» вылилось не
более того, что легко могло быть высказа-
но и в дневной беседе и «на вы», и без
Участия «лозы виноградной». ~ Pacnonome-
ние крепцо на завершенном признании
несомненного таланта, оценка которого ро-
сла, а продолжавшийся расцвет радовал.
Встретиться с Чеховым у отца, умер-
шего в 1895 году, мне не случилось.
Зиму 1898/99 тг. я жил в Ялте. Часто
дождило. Шоссированные улицы кисли.
Раз в неделю в городском клубе танцова-
ли, в остальные дни там же тоскливо
«винтили». Цитаделью умственных инте-
ресов’ была табачно-книжная лавка Сина-
ни. Торговля одними книгами в «жемчу-
жине» Крыма, в наиболее, казалось бы,
интеллигентном ето городе, была статьей
ненадежной. Жизнь шла дремотная, з0-
ологическая...
вдруг — взрыв бомбы: Чехов! При-
ехал зимовать Чехов! Поселился у Ило-
вайской на Аутской. Бывает у начальни-
цы женской гимназии Харкеевич... Вся и
все насторожилось.
Подходил новый, 1899 год. Встречать его,
по мысли милой, литературолюбивой на-
чальницы женской гимназии, Варвары
Константиновны Харкеевич, сговорились на
«товарищеских началах» в зале этой
гимназии.
Собралосв подлинное «третье сословие»,
‘настоящая трудовая интеллигенция скуд-
ного ею городка наезжей чванной знати
и местных торгашей. Тут я и познакомил-
ся уже лично с Чеховым..
После ужина, после множества обычных
тостов общество разбрелось. К труппе, в
которой стоял я, подошел Антон Павло-
вич. Послё двух-трех фраз, не сбережен-
ных памятью, он спросил — как относил-
ся мой отец к Суворину? Я отвечал, что,
при всей неустойчивости их отношений,
обострявшихся временами. до полной вра-
эждебности, он считал того человеком в 06-
нове не злым, даже скорее добрым, искрен-
ним, доступным и торячим порывам и
движениям. но постепенно ставшим «день-
толюбивым» и, благодаря дрянному окру-
как Самуил по-
жению, сделавшимся способным на по-.
ступки много ниже его природных
свойств.
— Вот, так и я считаю. Сам он не злой
человек. Это Николай Семенович верно го-
ворил. Деньги его, конечно, испортили, но
главное — эта ужасная нововременская
камарилья! Это ужасное окружение! Эти
Буренины, Геи, Масловы, Сыромятнико-
ВЫ... и т, д. Он невольно поддается их
влиянию. Они’ развращают и его, и всю
редакцию, и тазету, и читающую ее пуб-
лику. И как это ни досадно, но все это
неустранимо. 5
— А каковы были последние минуты
Николая Семеновича?
Я рассказал.
— Да, мне,
знаете, и то удивительно,
А. РОСКИН
’_ ВОСПОМИНАНИЯ
как долго он одолевал свою страшную б0-
лезнь, свою «жабу» при’его вяло рабо-
тавшем, жирном уже, сердце.
Тем временем стол, за которым мы трз-
пезовали и слушали спичи, исчез. Кто-то
сел за рояль, заскользили пары.
— Андрей Николаевич, — мягко улыб-
нувшись, сказал Чехов, — я видел в клу-
бе... Вы большой мастер в этом искус-
стве... Пожалуйста» уж продемонстрируйте
его нам и здесь о грациозной ММ,
Через несколько дней я завтракал —
с Чеховым — с доживавшим век в Ялте
бывшим тенором московского Большого
театра Усатовым и еще с кем-то у «Ека-
терины второй», как прозвали тогда Капи-
толину Михайловну Иловайскую, которая,
однако, была несравненно «породистев»
и красивее ангальт-цербтской немки.
Беседа не выходила из’ рамок пестроты,
неизбежной в малосплоченном обществе,
Пока мы вкушали прекрасные яства, оро-
шая их «добрым» вином, ясный с утра
день исподволь померк, и в широкие окна
красивой столовой застучал дождь.
Кто-то стал честить ялтинский климат,
полагаясь на который, выйдешь, мол, из
дому без калош, а потом клянешь судьбу.
— Да, вот, без калош, это, конечно,
нехорошо, — откликнулся Чехов. — А так
‘вот, вообще, я, например, люблю такую
погоду: одеть пальто, исправные калопши,
старенькую шапку... и иди себе, не спеша,
без цели... Хорошо! Дождь моросит, на
безлюдных улицах тихо, спокойно... Ничто
и никто не отвлекает, не мешает думать...
Хорошо думается под дождем... Хорошо!
Так и пошло с тех пор: какая пого-
да? — да «чеховская»!
День-два спустя в передней раздалась
знакомая, оживленная речь Варвары Кон-
стантиновны: ;
— А яс Антоном Павловичем. Захотел
притти к вам. Сейчас поднимется, не за-
пирайте дверей — он с кем-то внизу
встретился.
Он и в самом деле появлялся уже на
пороге. Так просто и мило мог поступать
только человек простого и милого сердца.
Он им и был везде, всегда, во всем. Изу-
мительный это был дар, дар простоты!
Оказалось, что «женская гимназия», как
шутя называл” Чехов в письмах Харкее-
вич, нарассказала ему, как мы чуть-чуть
не разыграли раз в городском театре, в
пользу недостаточных ее гимназисток,
«Иванова», с0 мною в. заглавной роли
(спектакль был отменен едва не в его
канун), о других моих сценических в том
же театре выступлениях и об общем тяго-
тении к сцене.
Антон Павлович сразу же всеми ‘силами
захотел помочь мне поступить в «Худо-
жественный театр», предложил pay. pee
комендаций и т. д. Конечно, я был. раст-
poraH до глубины души.
Не помню, в связи с чем, в. одно из
следующих наших свиданий он вдруг со-
вершенно серьезно сказал: «А то вот 6вще
хорошо — пьесы писать. Попробуйте. Это
очень увлекает и, право, не так уж труд-
но, как думают»,
Скромный в оценке своих сил, он, ви-
димо, искренно неё исключал возможности
их в той же мере в других.
В середине ‘января я выехал в Москву,
снабженный письмами Антона Павловича,
‘призывавшими «оказать содействие» осу-
ществлению «актерских» моих планов.
Актером я не стал. «Простудили», Сце-
на от этого, должно быть, ничего не по-
теряла. А вот я, He нашедший в себе
чеховской простоты, чтобы открыто и про-
сто поделиться ® Антоном Павловичем не-
которыми, нежданно охватившими меня на
первых же шагах ощущениями, я потерял
очень много, не сумев сберечь так счаст-
ливо сложившихся было отношений с ним
и, как улитка, спрятавшись в свою «про-
студу». i
Больше мы не видались.
И как больно и стыдно мне стало, ко-
гда, много лет спустя, уже после смерти
Антона Павловича, я прочел в собрании
его писем, как тепло, радушно и забот-
ливо писал он 060 мне своим родным,
кое-кому из театрального мирка и даже из
ето Олимпа!..
Кончаю. На некратком жизненном пути
случалось. встречать хороших и даровитых.
людей.
Гармоничное сочетание ума, таланта и
сердца привелось видеть раз — в Антоне
Павловиче Чехове. *
Это было всегда взволнованно вопоми-
наемое мною чарующее воплощение духов-
ного «изящества», совершенный «союз
истины и добра».
БРАТЬЯ
Laoropue мелочи, написанные на за-
“ \илавляли самому Чехову ‘какое-то на’ газетчика. Он приносил сказки о лю-
м
Анное удовольствие.
Он был поэтом, но на него. смотрели как
дях и природе родных мест, а от нето
требовали заметок для дневника происше-
ствий. Додэ прятал в карман свои сказки
и возвращался © этими заметками с та-
ким бесиечным и улыбающимея видом, с
каким приносят цветы © утренней про-
гулки,
Й в самом деле, фельетоны и репортер-
ские заметки, Додэ, словно подобранные на
` Иа Чехов сочинял литературные па-
ин забывал 06 издателях, редакто-
Ат подлисчиках.
‘Чичитывая эти пародии, он смеялся,
“U0 над совсем чужими вещами, ь
lt Y него пародия на Виктора Гюго,
Nt Bepna, на Понсон дю Террайля, ав-
\‘Рокамболя», на модные доманы вен-
Мио писателя Мавра Иокая. парижских улицах, пахли все же He As
bonus на Мавра Иокая, впрочем, ©0- фальтом и светильным газом, 4 мятой и
№ Уалась. Она была почти так же лавандой.
а Мавра Сведения o Joya показались Чехову
(a, как произведения самого
fu и Чехов с досадой замечал, что он
№ поражает венгерскому романисту,
И 0 высмеивает,
Мах еще Чехов. несколько маленьких
Мм пох общим названием «Жены
‘E> = пародию на Альфонса Дода.
р пародии у Чехова было ocoboe
очень интересными. ,
Он вспомнил: Некрасова, его писатель-
скую молодость — это лихорадочное изо
дня в день, из месяца в месяц писание
на заказ рассказов, повестей, романов»
драм, водевилей.
Так ли нужна поэту прямая и гладкая
дорога к своей поэзии?
Не должна ли эта прямая и гладкая
дорога казаться поэту слишком прямой п
слишком гладкой, если только он — иб-
тинный поэт
Не убивает ли журнализм только тех,
кто все равно обречен на бесплодие?
Чехов купил портрет Додэ. Ему хоте-
лось его повесить У себя в комнатеи на
стене.
Но в коние концов Чехов раздумал и
заложил портрет Додэ между страниц учеб-
ника анатомии Гиртля.
Мир, заключенный В
был близок и понятен
В «Женах артистов»
оиеивая Гюго и Жюль Верна, Чехов
„Чая свое собственное прошлое, став-
Ч Те далеким. Из стиля этих писа-
мы 108 Вырос, \ как вырастают из
4 Альфонса” Додэ он любил и теперь.
‚М &9 теплоту и изящество, его на-
Галельность, может быть немного жен-
18, 10 B aro самой женственности жи-
И нервную. Любил скромную песню
30 полятном и бестолковом человече-
А частьи,
> Фестинке Европы» Чехов прочел кор-
Чутению` Золя 06 Альфонсе Додэ.
‘NOB узнал, что автор «Сказок поне-
фи явился в Париж © о
Са, явился молодым у свобох
рассказах Додэ,
Чехову.
дях богемы,
щего и застоявшимися мечтаниями о бу-
дущем.
Ирызон из второй части биографи- Figaph этих
\Й повости «Антоша Чахонте».
Додэ рассказывал
об обитателях парижских мансард, в лю-
уравненных нищетой настоя-
людей требовала искусот-
венного освещения, иначе декорации кз-
зались слишком жалкими.
Николай взялся нарисовать к «Женам
артистов» иллюстрации.
Уговорить Николая было очень трудно,
потому что работал Николай мало.
Он удивительно легко мирился с пятна-
ми на обоях, с остатками обеда на клеен-
ке, с ведром в углу, с мертвыми мухами
на подоконнике, но стоило ему
взять в руки кисть, как в нем пробужда-
лась внезанная требовательность, и он
плачущим голосом начинал жаловаться на
обстановку, называя ее нехудожественной.
Когда кто-нибудь спрашивал Николая 0
том, как подригаются его последние кар-
тины, он раздраженно отвечал:
— Неужели вы думаете, что’ я моту
здесь писать? И потом... воздуха мало.
Художнику воздух нужен.
И если при этом разговоре присутство-
вал Павел Егорыч, Николай бросал на не-
TO Такой взгляд, словно именно отец ви-
новат в том, что Николаю нехватает воз-
духа.
Летом Николай вместе с кем-нибудь из
приятелей-художников уезжал на этюды-—
в подмосковные деревни или в маленькие,
забытые людьми городки, разноцветные в
такие тихие, что казались скорее своеоб-
разными уголками природы, чем создания-
ми человеческих рук.
Сперва все увлекало здесь Николая: и
древний собор с зеленой от старости же-
лезной дверью. и гостиный двор, увешан-
ный большими замками, и река, по кото-
рой проплывали иногда ржавые пароходи-
ки.
Но проходила неделя, все казалось Ни-
колаю уже знакомым и надоввшим, и
опять © раздражением он товорил своему
спутнику, указывзя на домик, в котором
они жили;
только`
В откликах на кончину Чехова была од-
на существенная особенность. Печать, ис-
включая два-три черносотенных листка,
единодушно выражала. глубокое сожаление
о понесенной русской литературой утрате,
— сожаление. искренность которого. не вы-
зывает сомнений. Но этот отклик прессы
несоизмерим с тем взрывом глубокой пе-
чали, каким. отозвались на’ весть о смерти
Антона Павловича пирокие массы читате-
лей. Тысячами и тысячами людей это. со-
бытие было воспринято как тяжкий удар,
как потеря родного человека, члена семьи,
близкого друга.
Опять, как и в предшествующие годы,
когда страстно трактовался вопрос о пес-
симизме Чехова, определилось резкое рас-
хождение между отношением к ‘писате-
лю — прессы с одной стороны, читатель-
ской массы — с другой. ;
Уяснить причину Этого явления — зна-
чит понять самую сущность воздействия
чеховского творчества на читателя, & от-
части и значение этого творчества для ис-
тории развития русского общества.
Причина была тут одна. Прогрессивная
печать. за редкими исключениями, оцени-’
вала «пессимизм» Чехова как явление, 6
точки ‹ зрения общественной, ’отрицатель-
ное, регрессивное, действующее разлатаю-
щим образом на общественное настроение.
‚А читатель — непосредственным чувством,
без рассуждений и теоретизаций — Boc-
принимал тот же «пессимизм» как могучее
жизненное побуждение.
Надобно прямо сказать, что критика то-
то времени не учуяла происшедшей в на-
строении общества перемены и потому
впала в заблуждение. Когда она в конце
80-х тодов высказывала мысль, что такие
вещи, как, например. пьеса «Иванов», мо-
гут быть восприняты читателями как сво-
его рода проповедь антиобщественной тео-
рии «малых дел», то она была права. Вре*
мя было глухое, беспросветное, насквозь
реакционное. Общество было подавлено,
апатично. И когда в эту атмосферу попа-
дало сильно написанное произведение с
центральным тероем — «лишним челове-
ком», тоже апатичным, во всем обществен-
ном разочарованным, проповедующим
принципиальный отказ от всякой активно-
сти, от всякого широкого размаха. кончаю-
щим с собой после короткой вспышки ве-
ры в себя и в свои силы, то в ряде слу-
чаев влияние такого произведения могло
быть вредным, способствующим пониже-
нию общественного настроения.
Но и в развитии последнего, как и в
развитии всего на свете, есть своя диалек-
тика, В середине 90-х годов, когда творче-
ство Чехова достигло полного расцвета,
настроение общества было уже не то и,
главное, оно неуклонно нарастало, шло на
под’ем. Если попытаться кратко сформу-
лировать, в чем состояла происшедшая пе-
ремена, то у нас получится нечто вроде
такой картины: оковы, наложенные цар-
ским правительством на человека. в вось-
мидесятых годах рождали в его душе чув-
ство безнадежности, апатию. К концу де-
вяностых годов они вызывали тнев, раз-
дражение и нетерпеливое стремление сбро-
сить их с себя. ,
Вот в чем состояла эта диалектика 06-
щественного = настроения. И чеховское
творчество шло ей навстречу, как никакое
другое. Читая «Палату № 6», читатель ис-
пытывал ощущение, будто сам он заперт
самодержавным строем в «Палате № 6»,
но он не покорялся, а страстно жаждал
из нее вырваться. В пьесе «Три сестры»
зритель слушал тоскующие и по существу
абсолютно безнадежные стоны сестер: «В
Москву! В Москву! В 80-х тодах они бы
усилили его чувство безнадежной тоски.
А через каких-нибудь пятнадцать лет, в
момент появления пьесы, они зазвучали
как призыв к лучшей, более осмысленной
и светлой жизни. Недаром ведь самые эти
слова: «В Москву! В Москву!», у автора
употребленные как символ бессильной
тоски, самым парадоксальным образом
вошли в обиходную разговорную речь как
символ живого и действенного стремления.
В 1898 тоду Чехов написал знаменитый
свой рассказ «Человек в футляре», самое
название которого давно стало крылатым
выражением, беспрестанно применяемым в
литературе, в публицистике, в ораторских
речах, в разговоре. Если отнестись к это-
му рассказу так, как отнеслась критика
к творчеству Чехова вообще, то это поис-
тине предельная степень пессимизма,
Можно ли, в самом деле. придумать что-
либо мрачнее и беспощаднее, чем та каф-
тина жизни целого города, какую нарисо-
вал Чехов в этом рассказе!
2
‘A. ДЕРМАН
°
Перед нами © поразительной силой изо-
бражено полнейшее ничтожество, привед-
шее в состояние духовного паралича и со-
вершенного рабства все население целого
торода. Можно ли. вообразить что-либо
более мрачное и угнетающее? Ведь, по
справедливости говоря, здесь показан не
ТОЛЬКО «человек в футляре», а население
целого города в футляре. Более того, чи-
татель чувствовал, что речь идет не толь-
KO о данном городе, что жизнь всего на-
рода втиснута в какой-то мрачный Ффут-
ляр. Чехов в своих произведениях избегал
ставить точки над «, но тут он, устами
своего repos, CaM наводит читателя на
нужное обобщение: «А разве то, что мы
живем в городе в духоте, в тесноте, пи-
шем ненужные бумаги, играем в винт,—
разве это не футляр? — спрашивает рас-
сказчик. — А то, что мы проводим BCH
жизнь среди бездельников, сутяг, глупых,
праздных женщин, говорим и слушаем
разный вздор, — разве это не футляр?»
Права ли была критика, называя эту
мрачную картину пессимистической? Бе-
зусловно. Но была. ли она права, опа-
саясь, что подобные картины, которыми
творчество Чехова поистине изобиловало,
могут действовать подавляюще на обще-
ственное зознание?
Нет. В этом она ошибалась. И здесь-то
заключается корень недоразуменкя. Такие
вещи, как «Человек в футляре», в эпоху
реакционную, быть может, действительно
усиливают угнетателя и ослабляют угне-
тенного. Но в эпоху под’ема они. выпол-
няют прогрезживную, а порой и прямо ре-
волюционную функцию, разоблачая угне-
тателя и накаляя гнев и нетерпение угне-
тенного.
Мы находим в самом рассказе необык-
новенно яркую, даже страстную формули-
ровку того ощущения, какое в эпоху об-
щественного под’ема вызывают Беликовы,
показанные во всем своем отвратительном
«величии». Человек, от имени которого
ведется рассказ, заключает его следующи-
‚ми словами: «Видеть и слышать, как лгут
и тебя же называют дураком 3a то, что
ты терпишь эту ложь, сносить обиды,
унижения, не сметь открыто заявить, что
ты на стороне честных, свободных людей,
и самому‘ лгать, улыбаться, и все это из-
за куска хлеба, из-за теплото угла, из-за
какого-нибудь чинишка, которому poll
цена,—нет, больше жить так невозможно!»
«Больше жить так невозможно!» — всеми
своими фибрами ощущал читатель. И
Чехов своими рассказами и пьесами давал
выход этому чувству, оформлял в созна-
нии и выражал в словах то самое, что без
слов, но глубоко волновало тысячи его
читателей.
Этот читатель раскрывал его книту на
рассказе «Учитель словесности», где пока-
зано, как молодая, хорошая человеческая
жизнь быстро затягивается тиной так на-
зываемого спокойного. обеспеченного суще-
ствования, то есть обывательского болота.
Еще недавно эта картина могла лишь
удручающе лодействовать на читателя, го-
тому что и сам он находился в той или
иной стадии такого же процесса угасания.
Немногю позднее она уже внушала ему
ужас, и вместе с героем он тотов был
воскликнуть; «Где я, боже мой?! Меня
окружают пошлость ‘и пошлость. Скуч-
ные, ничтожные люди, горшочки со смета-
ной. кувшины с молоком, тараканы, глу-
пые женщины... Нет ничего страненее, ос-
корбительнее, тоскливее пошлости. Бежать
отсюда, бежать сегодня же, иначе я сойду
с ума»
В этом-то и состояла поистине кровная
связь Чехова с его читателем. Он был вы-
разителем того ужаса перед постылым
обывательским существованием, того зту-
чего нетерпения — почувствовать дыхание
новой, преображенной, свободной жизни,
какие так характерны для читателя пред-
революционной поры.
Необходимо здесь напомнить лова Че-
хова из письма, где он резко противопо-
ставляет прежних больших писателей и
писателей своего поколения. «Писатели,
которых мы называем вечными или про-
сто хорошими и которые пьянят нас, име-
ют один общий и весьма важный приз-
нак: они куда-то идут и вас зовут туда
же, и вы чувствуете не умом, а всем сво-
им существом, что у них есть какая-то
цель... Лучшие из них реальны н пишут
жизнь такою, какая она есть, но оттого,
1959
что каждая строчка пропитана, как соком,
сознанием цели, вы, кроме жизни, какая
есть, чувствуете еще ту жизнь, какая
должна быть, и это пленяет вас. А мы?
Мы! Мы пишем жизнь такою, какая он&
есть, а дальше — ни тпру, ни ну».
Для того момента, когда строки эти пиз
сались, это было в известной мере’ пра-
Вильно. Но с каждым тодом картина рез“
ко менялась, несмотря на то, что Чехов
попрежнему ограничивался почти лишь
тем, что писал жизнь такою, какой OHa
была, лишь в редких случаях переступая
эту черту. Но атмосфера кругом была уже
не та. И в этой предгрозовой атмосфере
каждая строчка его рассказов, каждое ли-
цо в его пьесах настойчиво и страстно
твердили читателю: жизнь такова, как он&
здесь изображена. но она таковой не дол-
жна быть. Чехов не умел указать, куд&
надо итти, Но он не уставал указывать,
от чего надо уходить прочь.
Необыкновенно поучительно, что ред-
кие высказывания Чехова, в которых зву-
чит положительная вера в близкий пере-
ворот, высказывания, порой очень силь-
ные, на предреволюционного читателя HE
производили и малой доли того впечатле-
ния. какое он выносил от картин вроде
тех, какие даны в «Человеке в футляре»
ит. д. Например, в пьесе «Три сестры» со
сцены раздавались такие слова: «Пришло
время, надвигается на всех нас громада,
тотовится здоровая, сильная буря, которая
идет, уже близка и скоро сдует с наше-
то общества лень; равнодушие, предубеж-
дение к труду, гнилую скуку».
Налрасно стали бы мы искать в прес-
се того времени каких бы то ни было
указаний на то, чтобы эти, по существу
пророческие, слова вызвали тот или иной
отклик в зрительном зале театра, чтобы
по поводу них раздались какие-нибудь
возгласы, чтобы слушатель выделил их
каким-либо образом. Ничего этого не было,
И не эти замечательные слова, с таким
ясным, конкретным и определенным пред-
сказанием, сделались крылаты, ‘а слова
беспредметного, безнадежного и безысход-
ного томления: «В Москву»! В Москву!»
Чем об’ясняется это поразительное про-
тиворечие? -TeM, что для положительных
предсказаний и указаний революционного
харажтера тогдалиний читатель имел ру-
ководителей более осведомленных, точных
и авторитетных, чем писатель Чехов. В
то время уже шла большая подпольная
революционная работа, уже были револю-
ционные организации, уже существовала
революционная литература. Наконец, сре-
ди писателей уже подымалась фигура че-
ловека, содержание и смысл творчества
которого состояли в призыве к револю“
ции, — Максим Горький. Вот из этих-то
источников и черпал читатель все то, что
касалось «здоровой, сильной бури», на-
двигавшейся на страну. К Чехову он 3a
этим не обращался, в его распоряжении
были более веские и конкретные указа-
ния на грядущую революционную бурю.
Но никто ‘не умел сказать читателю более
страстно и сильно, чем Чехов, этих маги-
ческих слов предреволюционного настрое-
ния: «Больше жить так невозможно!»
В этом заключалась подлинная миссия
Чехова, которая в конкретных условиях
тото времени, по тому действию, которое
она производила, должна быть ‘по спра-
ведливости названа революционной.
Этого не поняла критика, проводившая
писателя в могилу с искренней грустью,
но без ясного понимания общественного
значения понесенной утраты, потому что
критика эта не поспела за ходом времени,
не учла диалектики чеховского пессимиз-
ма и не заметила новой, революционной
функции последнего. :
Но читатель, напряженнейшее ощуще-
ние которого — «больше жить так невоз-
можно» — с такой силой, полнотой и
ясностью в течение ряда лет выражал
скончавшийся писатель, пережил эту
утрату именно как личную, потому что
здесь обрывалась связь, самая живая, кров-
ная, задушевная. И он откликнулся на
эту утрату настоящим взрывом печали,
многих удивившим своею силой и глуби-
ной.
В нашей истории это был не первый
случай, когда читатель опережал критику
в общественной оценке писателя. Так бы-
ло и после гибели Пушкина, к тению ко-
TOporo даже передовая ` критика успела к
тому времени слегка «охладеть». Народное
горе, в потрясающих формах проявившее-
ся над тробом поэта, воочию показало, что
рядовой читатель оказался тогда прозор-
ливее критики. 2
— Разве я могу работать в этом сарае!
Возвразщалея Пиколай в Москву е пу-
стым альбомом и с нетронутым запасом
красок, весь в пыли, скучный и молча-
ливый.
Он оживлялея только тогда, когда «по
секрету» рассказывал Антону о своих ро-
манах.
Был у него роман с какой-то Наташей
— дочерью хозяйки.
Хозяйка запрещала ей бывать е «эти-
ми художниками», но Наташа все же
приходила к ним и, краснея от удивления
и стрзха, слушала их беседы. Она полю-
била Николая. 7
Расставаяеь в ним, Наташа плакала.
Она хотела всегда быть с Николаем, всег-
да беречь его жизнь, как только сможет
она ео сберечь.
‘Николай ответил ей, что художник He
должен иметь семьи. 06 этом Николай
рассказал Антону ¢ довольной усмешкой.
Видимо, он гордился тем, что занимается
такой професспей, которая отнимает пра-
во иметь жену и детей, но дает право ез-
дить в Салон де Варьете на Большой
Дмитровке.
В эту минуту Николай показался Анто-
ну глупым до` жалости, хотя он хорошо
знал, что Николай совсем не глуп и толь-
ко немного жалок.
Иногда Николай приводил к Антону сво-
их товарищей-художников.
Среди них были ученики училища жи-
вописи и ваяния, носившие пледы через
плечо — по-студенчески, были и худож-
ники немолодые, давно ставшие профес-
сионалами.
(0 своих друзьях Николай говорил или
как о талантах, подающих большие надеж-
ды, или же как о мастерах, которых пу-
блика не понимает,
Олин из них, в широком отложном во-
ротничке, в каких обычно изображается
на гравюрах Шекспир, здороваясь в перед-
ней с прислугой, низко склонялся перед
ней в церемонном поклоне и произносил
всегда одну и ту же фразу:
0, как я счастлив приветствовать
Bac, урекрасная Донна!
Это вызывало смех всей компании. Ху-
дожник в шекспировском воротнике счи-
талея остроумным.
В столовой начинался разговор о живо-
писи. Гости упрекали Семирадекого 3a
обилие золота и перламутра, называли
Шишкина учителем ботаники, Маковского
обвиняли в том, что на всех картинах он
пишет свою собственную жену. Своя
мнения художники высказывали отрыви-
стыми и пренебрежительными фразами.
Среди разговора Николай подходил К
шкапчику в коридоре, долго возился в нем
и, ничего не найдя, посылал прислугу 34
пивом. Прежде чем закусить, Николай
долго принюхивалея в корочке черного
хлеба.
Выпив, забывали и.о Семирадском, и о
Шишкине и говорили уже только о. себе:
о нанаписанных еще картинах, будущих
премиях, успехе, известности.
Чужая слазз вызывала в этих людях
не чувство гордости, а тревогу.’ Им ни-
когда не приходила в голову простая
мысль о том, что славу в искусстве ни-
когда не делят, & только умножают.
Пока все эти ученики\и сотрудники
иллюстрированных изданий оставались
бедными и безвестными, пока они жили
в дешевых номерах, сходились © натур-
шицами и модистками, носили лето и зи-
му одно и то же пальто, о них в компа-
нии Николая говорили хорошо.
Но стоило только кому-нибудь из них
обратить на` себя внимание, осуществить
наконец свои замыслы, как отношение к
нему сейчас же менялось. Его называли
теперь произщим талантом, пошлым pe-
месленником, шутом гороховым, думающим
только о забаве публики. Если теперь с
этим художником ходили в трактир, и ему,
как человеку со средствами, приходилось
платить за всех, то денег потом ему не
отдавали и долгов этих ие только не сте-
снялись, HO говорили 0 них с гордостью.
Вокруг чужой славы Чехов не суетил-
ся. Мелкий газетчик, он в конце концов
оставалея спокойным и свободным. Он
хорошо чувствовал опасность своего жур-
[4
нального ремесла. Несмотря на это Чехов
HH на одну минуту не считал свое буду-
щее проигранным. Еак-то незаметно и для
себя и для других он повел свою жизнь.
Внезапные решения, почему-то так ча-
сто приходящие человеку на рассвете, —
изменить жизнь круто и беповоротно, бы-
ли ему незнакомы.
В дни, когла в доме совсем не было де-
нег, и Антон шел в ломбард закладывать
все те же, случайно уцелевшие от таган-
рогских распродаж вещи, тетка со вздохом.
ему говорила:
— Вернулись бы мы, Антошенька, в
Таганрог... Право же лучше, чем здесь
маяться.
Чехов хорошо знал, что в Таганрог он
не верчется.
Было у него одно только решение: вв-
сти свою жизнь талантом.
Это значит — много трудиться, искать,
мучиться, но чтобы и труд, и поиски,
и мучения в конце концов были похожи
Ha большую и настоящую радость.
Отрываясь на недолгие часы от при-
вычной спешки, от тягостной и одновре-
менно веселой необходимости быть всегда
изобретательным, держать свой талант в
состоянии особой, nt журналист-
ской возбужденности, Чехов написал не-
сколько рассказов, серьезных и грустных,
0 6208 самом о Николае и его друзьях,
0 своих глубоко запрятанных душевных
тревогах, 0 жизненном долге человека,
который называет себя художником не по-
тому, что так называться приятно, 8 по-
тому, что без чувства себя как художни-
кз все существо этого человека начинает
себя изнашивать, как в болезни.
Николай себя в этих рассказах не уз-
нал.
‚Он очень удивился бы, если кто-нибудь
назвал ето неудачником.
Литературная газета
№ 39 8