Недолго продолжалось, однако, торжество этой психометафизической живописи. «Говоря о динамике, художники поняли, что в сухих чертежах инженеров динамика, нашла свое самое непосредственное выражение. Циркуль и линейка убили душу и метафизические спекуляции».
Выступили конструктивисты.
«Они смотрели на современную жизнь ясными глазами. Они не убегали: в мир метафизики. Их цели были свободны от архаических предрассудков.
Они стремились к дельности, хотели работать во имя фактических потребностей. Они снова требовали в художественном производстве целевой установки, поддающейся контролю».
Но и конструктивисты остановились на полпути. Они остались соглашателями, компромиссниками.
«Они забывали, что есть только один тип конструктивиста- —инженер, строитель, металлист, столяр, словом, техник. Они воображают, что направляют последних, а на самом деле они только их рефлекс».
По мнению авторов брошюры, конструктивизм возможен до известной степени разве только в России, где он является отражением в искусстве «машинно-технических устремлений начинающегося индустриального строи
тельства». Для русского крестьянина какая-нибудь электрическая станция, или трактор, или турбина—нечто совершенно «новое и неслыханное», и потому в России «даже кусок полотна, платонически заполненный машинными кон
струкциями, не столь бесцелен, как на Западе», где техника давно вошла во все поры общества и где она для своего развития не нуждается в помощи искусства.
Следующим этапом в трагической судьбе искусства в Германии был дадаизм. Дадаистское движение возникло, как известно, во время войны, носило интернационалистический характер и, как всякая группировка, состояло из правых и левых. Гросс характеризует и оценивает это движение с точки зрения левой части, более радикальной, потом пришедшей к коммунизму.
«Немецкое дадаистское движение имело свои корни в сознании, что было идиотизмом думать, будто дух и интеллигенция правят миром. В то время, как поэты и философы должны были носить на спине ранцы и лежать в окопах, находились люди, продолжавшие твердить, что дух и искусство имеют самостоятельную силу. Дадаизм родился, как реакция против «под
небесных скитаний» так называемого «священного искусства», сторонники которого размышляли над кубами и готикой в то время, как генералы писали кровью. Что делали дадаисты? Они говорили: будет ли человек плеваться или слагать сонет, позлащать каблуки или резать из дерева мадонн — стрелять будут все равно, ростовщичеством будут заниматься все равно, голодать и лгать будут все равно — к чему искусство»...
Но как конструктивисты, так и дадаисты были людьми половинчатыми. Издеваясь над искусством, они в то же время принимали искусство всерьез. Фрондируя против империализма и буржуазии, они не видели других общественных сил, которые могут упразднить и буржуазию и империализм.
Пришла революция и внесла ясность в положение вещей. Одни дадаисты свернули направо в лагерь обывательщины, другие увидели «новую большую задачу» — «тенденциозное искусство на службе революции».
Гросс посвящает несколько страниц своей агитационной брошюры доказательству мысли, что обычный страх перед «тенденциозным» искусством— страх ребяческий; всякое искусство пещерных охотников палеолита, как искусство греков, как искусство готики и т. д., было всегда тенденциозно, агитировало и пропагандировало. Нет надобности повторять здесь само
очевидное. Только пара цитат, заслуживающих внимания: «Художник, который аристократически ставит себя выше партий или вне партий, все равно партиен, ибо подобная индифферентность и потусторонность есть автоматически слу