«Чайкой» блуждает мысль Чехова, беспомощно бьется о темные, мрачные грани времени эпохи погромов и тюрем.
Бурным, призывным, вызывающим «Буревестником» уже в 1901 г. взлетает мысль М. Горького. Да еще раньше, в 1900 г., в драме «Мещане», Горький устами рабочего (машиниста) Нила зовет к бодрости, к движению и борьбе, любви к жизни. В эти годы он поет о «Соколе». В эти годы устами Горького «безумству храбрых поем мы песню»...
В эти же самые годы А. Чехов (умер в 1904 гл, этот русский Мопассан, пишет своего мятущегося, несчастного дядю Ваню («Дядя Ваня», драма), своих все потерявших, ничего не нашедших «Трех сестер», в бессильном отчаянии пассивно мечтающих о Москве. В эти же самые годы великого ка
нуна Чехов успокаивается надеждой, что «через триста—четыреста лет люди
будут жить лучше («Вишневый сад»). Этот тончайшей организации художник все-таки не слышал хотя отдаленных, хотя медленно, но все уверенно приближающихся раскатов первой весны великой страны. Недаром маститый на
родник Н. Михайловский про Чехова писал: «У него нет линии вверх». Почему?—Потому, что он был органической частью буржуазной демократии,
ее интеллигенции, а не пролетариата. М. Горький же—выходец из «низов». Человек дела, действия и бодрости в первую очередь. Ни один из его героев, будь то купец или босяк, не ограничивается только пассивными сентенциями, только пессимистически сантиментальным созерцанием и беспредметным фило
софствованием. Если нет другого выхода, герои Горького в бешенстве ломают столы и стулья, кгошат посуду, зеркала (Фома Гордеев).
«Старуху Изергиль» Горького летом «пятого года» издавали, переводили, распространяли в десятках и сотнях тысяч экземпляров, как револю
ционно-агитационное произведение. Его «Буревестника» и «Сокола» изучали, декламировали, каждый революционер знал их наизусть.
Зима, весна, лето «пятого года» прошли в восторженном оп‘янении романтикой музыки просыпающегося океана революции, все яростнее, все бешеннее ударявшегося о стены качавшегося мрачного судна самодержавия. Каждая строка газеты, каждое слово песни, каждый штрих художника-юмориста, сатирика, говорили, кричали, пели об одном и том же: весна! Грозою дышет небо!.. Конечно, надо помнить, что каждый по-своему понимал и ждал надвигающееся, но взволнованы были все: одни боялись, а другие радовались. При этом либеральная буржуазия в своих желаниях не шла дальше конституционной монархии, а пролетариат требовал демократическую республику.
Многомиллионной, веками скованной, наконец, прорвавшейся, весенневзбешенной стихией прошли «дни свободы». Как миг солнечного сна для одних, как страшный кошмар для других... Конечно, они не успели серьезно отразиться в искусстве, если не считать злободневных рисунков, картин, стихов набросков, если не считать революционных песен, распевавшихся не тысячами, а миллионами. Но несколько позже появилась довольно богатая лите
ратура-драмы, рассказы, стихотворения—на многих языках, посвященная событиям 1905 года и непосредственно связанная с ним. Имеется и не мало картин на те же темы. Особенно богато представлен расстрел 9/22 января (но нельзя сказать, чтобы эти произведения искусства были достойны великих событий).
Все же несравненно богаче та литература, то искусство, которые взошли на могилах безвестных героев «пятого года»,—которые расцвели на трупе революции, в чаду дыма и крови.
Интеллигенция, в эпоху подъема массами хлынувшая в социал-демократическую партию,— особенно к «мекам», и отчасти и к «бекам»,—теперь, после победы двуглавого орла, в панике покидала ряды агонизирующей рево
люции. Куда бросилась эта, всякой устойчивости лишенная попутчица, вечно сидящая между двух стульев, чтобы в критическую минуту присоединиться
Бурным, призывным, вызывающим «Буревестником» уже в 1901 г. взлетает мысль М. Горького. Да еще раньше, в 1900 г., в драме «Мещане», Горький устами рабочего (машиниста) Нила зовет к бодрости, к движению и борьбе, любви к жизни. В эти годы он поет о «Соколе». В эти годы устами Горького «безумству храбрых поем мы песню»...
В эти же самые годы А. Чехов (умер в 1904 гл, этот русский Мопассан, пишет своего мятущегося, несчастного дядю Ваню («Дядя Ваня», драма), своих все потерявших, ничего не нашедших «Трех сестер», в бессильном отчаянии пассивно мечтающих о Москве. В эти же самые годы великого ка
нуна Чехов успокаивается надеждой, что «через триста—четыреста лет люди
будут жить лучше («Вишневый сад»). Этот тончайшей организации художник все-таки не слышал хотя отдаленных, хотя медленно, но все уверенно приближающихся раскатов первой весны великой страны. Недаром маститый на
родник Н. Михайловский про Чехова писал: «У него нет линии вверх». Почему?—Потому, что он был органической частью буржуазной демократии,
ее интеллигенции, а не пролетариата. М. Горький же—выходец из «низов». Человек дела, действия и бодрости в первую очередь. Ни один из его героев, будь то купец или босяк, не ограничивается только пассивными сентенциями, только пессимистически сантиментальным созерцанием и беспредметным фило
софствованием. Если нет другого выхода, герои Горького в бешенстве ломают столы и стулья, кгошат посуду, зеркала (Фома Гордеев).
«Старуху Изергиль» Горького летом «пятого года» издавали, переводили, распространяли в десятках и сотнях тысяч экземпляров, как револю
ционно-агитационное произведение. Его «Буревестника» и «Сокола» изучали, декламировали, каждый революционер знал их наизусть.
Зима, весна, лето «пятого года» прошли в восторженном оп‘янении романтикой музыки просыпающегося океана революции, все яростнее, все бешеннее ударявшегося о стены качавшегося мрачного судна самодержавия. Каждая строка газеты, каждое слово песни, каждый штрих художника-юмориста, сатирика, говорили, кричали, пели об одном и том же: весна! Грозою дышет небо!.. Конечно, надо помнить, что каждый по-своему понимал и ждал надвигающееся, но взволнованы были все: одни боялись, а другие радовались. При этом либеральная буржуазия в своих желаниях не шла дальше конституционной монархии, а пролетариат требовал демократическую республику.
Многомиллионной, веками скованной, наконец, прорвавшейся, весенневзбешенной стихией прошли «дни свободы». Как миг солнечного сна для одних, как страшный кошмар для других... Конечно, они не успели серьезно отразиться в искусстве, если не считать злободневных рисунков, картин, стихов набросков, если не считать революционных песен, распевавшихся не тысячами, а миллионами. Но несколько позже появилась довольно богатая лите
ратура-драмы, рассказы, стихотворения—на многих языках, посвященная событиям 1905 года и непосредственно связанная с ним. Имеется и не мало картин на те же темы. Особенно богато представлен расстрел 9/22 января (но нельзя сказать, чтобы эти произведения искусства были достойны великих событий).
Все же несравненно богаче та литература, то искусство, которые взошли на могилах безвестных героев «пятого года»,—которые расцвели на трупе революции, в чаду дыма и крови.
Интеллигенция, в эпоху подъема массами хлынувшая в социал-демократическую партию,— особенно к «мекам», и отчасти и к «бекам»,—теперь, после победы двуглавого орла, в панике покидала ряды агонизирующей рево
люции. Куда бросилась эта, всякой устойчивости лишенная попутчица, вечно сидящая между двух стульев, чтобы в критическую минуту присоединиться