к более сильному? По примеру своих предшественников, из эпохи реакции после Великой французской революции, бросилась на пир культа тела, - она кину
лась в вальпургиеву ночь сладострастия. А с другой стороны, тысячи честных, но слабых душ, не будучи в состоянии вынести крушения мечты о свободе, равно и пьяных оргий, добровольно пошли тропою смерти. Эпоха двух противоположных крайностей: культа сладострастия и—самоубийства.
Эти сумерки русской интеллигенции начались с 1906 года. Но ночь наступила, примерно, в конце 1907 года, продолжаясь до 1911 включительно.
Так назыв. модернизм в эти годы позора превратился в подлинный декаданс (decadence—разрушение, падение). Стилизация, условность, мисти
ческий символизм превратились в утонченный и противоестественный разврат с налетом религиозного ханжества. Из средства жизни, бодрости, радости, познания и жизнестроения—искусство превратилось в «средство забыть жизнь». У жрецов «чистой» красоты, вроде Бальмонта, нет уже другой мысли, другой темы, другого предмета влечения и воодушевления, кроме— женского тела:
Коль теперь дать себя,
Ты вкусна.
Будет есть, ты на вкус так нежна ..—
пел Бальмонт.
Чисто звериная «философия»: есть, вкусна. Так и напрашиваются примеры из опытов Павлова по изучению рефлексов у собак.
А Ф. Сологуб, пребывая в «страшном мире ночи и сна» (роман «Навьи Чары») сквозь пьяный сон лепетал: «Жирненькую бы мне!» (роман «Мелкий бес»). Это еще полбеды. Но гораздо сквернее, когда в поисках «острых ощущений» Сологуб сводил отца с дочерью (др. «Любовь»), Другой герой эпохи разложения—Кузьмин, сводил мужчин с мужчинами; Арцыбашев—брата с сестрой («Санин»); Зиновьева-Аннибал спаривает женщин, Вербицкая «ключи счастья» находит в угаре половых излишеств.
«Ноги кверху! Выше! Выше! Счастлив только идиот.
Пусть же яростней и лише Идиотский смех растет!»
Гак про эту эпоху говорил сатирик революции 1905 г. Саша Черный. Характерны для этого безвремения «Огарки» Скитальца. Характерна и исклю
чительно высоко поднявшаяся волна «пинкертоновщины»: за 2 года 4.0и0.000 экземпляров!
Эпоху разгрома и распада характеризует и Л. Андреев. Но нужно отдать справедливость: автор «Василия Фивейского», «Красного смеха» и «Рассказа о семи повешенных», хотя написавший «Дни нашей жизни», все же никогда да не спустился до «дна» русской интеллигенции, до физического и духовного босячества. В эти годы мрака и запустения тонкая, сверлящая, холод
ная индивидуалистическая мысль Л. Андреева продолжала страстно работать в том же направлении, в направлении путей интеллигента-аналитика, интел. лигента-скептика и интеллигента индивидуалиста прежде всего, в основе всего. Отсюда и трагедии души автора и его героев. Раздвоение личности в «Чер
ных масках». Героическое, но индивидуалистическое, поэтому—бесплодное, в трагический тупик заводящее восстание человека против «рока», против «не
коею в сером» (в «Жизни человека»). Столь же индивидуалистическая, т.-е.
на знании и силах отдельного человека зиждущаяся, сверлящая пытливость Анатэмы. Слишком мелкими, жалкими, ничтожными Андрееву кажутся во
просы текущей общественности, и мучительно упорно его индивидуалистическая мысль одиноко, но ярким факелом горящая, стремится разгадать по
лась в вальпургиеву ночь сладострастия. А с другой стороны, тысячи честных, но слабых душ, не будучи в состоянии вынести крушения мечты о свободе, равно и пьяных оргий, добровольно пошли тропою смерти. Эпоха двух противоположных крайностей: культа сладострастия и—самоубийства.
Эти сумерки русской интеллигенции начались с 1906 года. Но ночь наступила, примерно, в конце 1907 года, продолжаясь до 1911 включительно.
Так назыв. модернизм в эти годы позора превратился в подлинный декаданс (decadence—разрушение, падение). Стилизация, условность, мисти
ческий символизм превратились в утонченный и противоестественный разврат с налетом религиозного ханжества. Из средства жизни, бодрости, радости, познания и жизнестроения—искусство превратилось в «средство забыть жизнь». У жрецов «чистой» красоты, вроде Бальмонта, нет уже другой мысли, другой темы, другого предмета влечения и воодушевления, кроме— женского тела:
Коль теперь дать себя,
Ты вкусна.
Будет есть, ты на вкус так нежна ..—
пел Бальмонт.
Чисто звериная «философия»: есть, вкусна. Так и напрашиваются примеры из опытов Павлова по изучению рефлексов у собак.
А Ф. Сологуб, пребывая в «страшном мире ночи и сна» (роман «Навьи Чары») сквозь пьяный сон лепетал: «Жирненькую бы мне!» (роман «Мелкий бес»). Это еще полбеды. Но гораздо сквернее, когда в поисках «острых ощущений» Сологуб сводил отца с дочерью (др. «Любовь»), Другой герой эпохи разложения—Кузьмин, сводил мужчин с мужчинами; Арцыбашев—брата с сестрой («Санин»); Зиновьева-Аннибал спаривает женщин, Вербицкая «ключи счастья» находит в угаре половых излишеств.
«Ноги кверху! Выше! Выше! Счастлив только идиот.
Пусть же яростней и лише Идиотский смех растет!»
Гак про эту эпоху говорил сатирик революции 1905 г. Саша Черный. Характерны для этого безвремения «Огарки» Скитальца. Характерна и исклю
чительно высоко поднявшаяся волна «пинкертоновщины»: за 2 года 4.0и0.000 экземпляров!
Эпоху разгрома и распада характеризует и Л. Андреев. Но нужно отдать справедливость: автор «Василия Фивейского», «Красного смеха» и «Рассказа о семи повешенных», хотя написавший «Дни нашей жизни», все же никогда да не спустился до «дна» русской интеллигенции, до физического и духовного босячества. В эти годы мрака и запустения тонкая, сверлящая, холод
ная индивидуалистическая мысль Л. Андреева продолжала страстно работать в том же направлении, в направлении путей интеллигента-аналитика, интел. лигента-скептика и интеллигента индивидуалиста прежде всего, в основе всего. Отсюда и трагедии души автора и его героев. Раздвоение личности в «Чер
ных масках». Героическое, но индивидуалистическое, поэтому—бесплодное, в трагический тупик заводящее восстание человека против «рока», против «не
коею в сером» (в «Жизни человека»). Столь же индивидуалистическая, т.-е.
на знании и силах отдельного человека зиждущаяся, сверлящая пытливость Анатэмы. Слишком мелкими, жалкими, ничтожными Андрееву кажутся во
просы текущей общественности, и мучительно упорно его индивидуалистическая мысль одиноко, но ярким факелом горящая, стремится разгадать по