На разных довольно значительных постах, в разных посредствующих и влиятельных органах появлялись люди, несогласные с Наркомпросом и фактически ведшие против него войну. Критики, высказывавшиеся самым решительным образом против линии Наркомпроса, в то же время призывались к факти
ческому руководству этим делом в качестве политредакторов Реперткома и т. д. Конечно, это был непорядок. Несколько раз Наркомпрос вынужден был возбуждать вопрос о смене таких лиц и замене их другими, но партия часто не имела под рукой вполне подходящих работников, и перебои продол
жались. Наркомпросу приходилось неоднократно вмешиваться, например, в работу Реперткома, который взял неправильную линию и, вместо огражде
ния театра от контрреволюции, порнографии, возбуждения национальной ненависти или религиозных предрассудков, вступил на путь запрещения всего, к чему только вообще можно было придраться, на путь значительного суже
ния особенно нового творчества. В то самое время, как сравнительно большое количество безразличных и поэтому скорее вредных старых пьес ставилось на сцене (спешу заметить, что этого нельзя сразу избегнуть), Репертком пытался запретить под разными политическими предлогами такие шедевры русской сцены, как «Воевода» Островского, «Снегурочка» его же и даже «Бориса Годунова». Особую же придирчивость он проявил к новым авторам, беспо
щадно зарезывая все опыты и полагая, что суждение критика и публики имеют меньшее значение, чем часто единоличное суждение того или иного цензора, отнюдь не драматурга, а часто и не театрального человека. Лишь постепенно Репертком более или менее излечился, так сказать, от цензурного восторга, в который он впал, и надо думать, что под руководством новых лиц окончательно от него излечится и даст большую свободу экспериментам,
оольшую свободу исканиям, согласно с теми высокими суждениями о политике в литературе, которые преподаются партией.
Я привожу это только как пример, так как подобных перебоев с разными промежуточными инстанциями у Наркомпроса было не мало. Была, конечно, и чрезмерная инерция у Управления Госактеатрами и дирекций отдельных театров; если бы эта инерция не имела места, то театры могли бы сдвинуться, так сказать, с музейной мели гораздо раньше. Если же мы перей
дем к проявлениям театральной политики со стороны провинциальных властей, то здесь мы найдем сколько угодно ошибок, и можно обвинить Наркомпрос и его аппарат в том, что этому делу не давали достаточно жесткого руководства. В сущности, Наркомпрос должен был бы, действуя в данном случае действи
тельно приказом^ побудить все местные культурные власти держаться именно той политической линии, которая выше обрисована, но это было не под силу Наркомпросу. Во-первых, сама конституция наша ставит отделы народного образования в двойную зависимость. Часто исполкомы покровительствовали политике, расходящейся с политикой Наркомпроса. Во-вторых, Наркомпрос лишь в последнее время начал тесно и органически связываться со своими
местными органами. Наконец, большим вредом являлось и то, что в Наркомпросе нет единого центра для руководства художественной жизнью страны, и я думаю, что подлинная единая регулирующая мысль в этом отношении может жить лишь в том случае, если мы осуществим Главискусство внутри Наркомпроса. 3 и
Во всяком случае нельзя не пожелать, чтобы в этом отношении политика Наркомпроса проводилась гораздо более точно и неуклонно чтобы не было и того попустительства из соображений кассы, которое мы беспрестанно
видим, в особенности в провинции, и той угловатой прямолинейности которая готова признать пригодными для театра только такие же угловатые примитивные агитационные пьесы.
Итак, политика Наркомпроса в области театра есть. Проводить ее нужно
без уклона в правые и левые ереси, но сама эта политика многостороння,