стема образов, обрекается и а полное бесплодие, вся работа коллектива, эта работа повисает в воз
духе, Вместо перевоспитания конкретного человека получается схема, тень...
Единственно, что остается непоколебимым в глазах т. Крусман, — это образ прогульщика. Тов. Крусман восторгается! Крупное художественное достижение! И как толь
ко т. Крусман сего прогульщика «завидит во мраке ночном, опять ее сердце трепе
щет и очи пылают огнем». Восхищается она, конечно, мастерством разоблачения
прогульщика. Но я надеюсь показать, что и здесь т. Крусман проявила удивительную
незрячесть. Я полагаю, что т. Крусман не удалось хоть сколько-нибудь по-серьезно
му оправдать свою апологетику. Еще раз: апологетика хилая, тормозит, извращает критику, а критика, даже обессиленная, нещадно, прямо-таки смертным боем бьет апологетику.
Постараюсь противопоставить статье т. Крусман свои скромные соображения об «Иване».
2
Одно время в нашей литературе, а еще больше в живописи, господствовало преду
беждение против пейзажа. Считалось, что пейзаж — это дореволюционный пережиток, аксессуар феодальной эстетики. Вздор, ко
нечно. Пейзаж великолепное орудие раскрытия мира и мировоззрения. Разве не яс
но, что различные сами по себе пейзажи и Пушкина и Фета в принципе иные, чем Пейзажи Лермонтова и Тютчева? Но характерно и глубоко поучительно проследить,
как меняется в зависимости от господства той или другой струи противоречивого, недельного мировоззрения пейзаж у Лермонтова? Сравните пейзаж «Мцыри», «Дары Терека» с пейзажем «Спора».
Маркс понимал мировоззренческую значимость восприятия человеком природы
Я еще раз напомню изумительные слова Маркса по поводу «Тайны Парижа» Эжена Сю. Поп старается наставить на путь истинный грешную Марию и обещает ей прощение и душевное исцеление в общении с божеством. Маркс замечает:
«Попу удалось уже превратить непосредственно наивное, радостное вос
хищение Марии красотами природы в
религиозный экстаз. Природа уже понижена до ханжества
христианской природы. Она низведена на степень творения. Прозрачный воздушный океан развенчан и обращен в символ неподвижной вечн ости».
До чего изумителен пейзаж в картине «Земля»! Этот пейзаж—ценнейший вклад в мировую культуру художественного творче

ства. Говорят, и говорят правильно: какая

мощь, какая невероятная сила изобразительности! Но дело-то в том, что изоби
лие, мощь, свежесть подняты на высоту
глубокой философской мысли. Единство волнующего чувства и глубокой мысли —
вот что характеризует пейзаж «Земли». Как же нужно характеризовать глубинную идею пейзажа «Земли»? Я как-то определил пейзаж как философский, этический нату
рализм: природа в изобилии и мощи своей является носителем этического начала и
всякий, нарушающий этическую норму, есть одновременно враг природы. В этом определении есть зерно истины, но только зерно. Этический натурализм отчасти характе
рен для Толстого. Вспомните незабвенные слова:
«Как ни старались люди, собравшись в одно небольшое место не
сколько сот тысяч, изуродовать ту землю, на которой они жались, как ни забивали камнями землю, чтобы ничего не росло на ней,
как ни счищали всякую пробивающуюся травку, как ни дымили каменным углем и нефтью, как ни обрезы

вали деревья и не выгоняли всех жи

вотных и птиц, —весна была весною
даже и в городе. Солнце грело, трава, оживая, росла и зеленела везде, где только не соскребли ее, не только на газонах бульваров, но и между плитами камней, и березы, тополи, чере
муха распускали свой клейкие и пахучие листья, липы надували лопавшиеся почки; галки, воробьи и го
луби по-весеннему радостно готовили уже гнезда, и мухи жужжали у стен,
пригретые солнцем. Но люди — большие, взрослые люди — не пере
ставали обманывать и мучить себя и друг друга. Люди считали, что свя
щенно и важно не это весеннее утро, не эта красота мира божьего, данная для блага всех существ, — кра
сота, располагающая к миру, согласию и любви, — а священно и важно