мечтательный Леммекюне. И ночью, во сне, в ушах молодого пастуха колыхалась неумолчная протяжная музыка: Леммекюне грезил звуками.
Зимою Леммекюне ходил в школу, ездил в город за покупками, учился столярничать и слушал зим
ний суровый гул сонного леса. Когда же с моря надувало злую метель и прилетали, как ведьмы, снежные космы и пели, визжали, рассыпаясь холодными снежинками над мельницей, душа Лем
мекюне радовалась этим диким звукам и один, в лесу он пел и сочинял новые песни, еще более пронзительно-звучавшие. Там, высоко—казалось Леммекюне—по вершинам сосен крутились и сви
стели иные миры, иные видения, смутные, как предчувствие, сладкие, как полнозвучие аккорда; они звали, манили Леммекюне, и молодой певец хотя бы только в песнях, только в мечте, бежал
и гнался за этими белыми одеждами поющей метели.
Так прошли годы. Мальчишка вырос. Уже мечтательный беловолосый юноша, цепкий и плечистый, бродил по берегам речки Люли и прыгал с камня на камень. Леммекюне теперь работал в поле, и
многие фиолетовые пятна пашен, разбросанные в лесу, были возделаны рукою Леммекюне.
Однажды, в день рождения, Леммекюне получил от старой мельничихи дорогой подарок: это была скрипка, доставшаяся мельничихе за долги после смерти одинокого лесника. Леммекюне убе
жал с этою скрипкою в лес и там извлек резкие визгливые звуки и напугал серого зайца, который прыснул между кустами в сторону. С этого дня много прошло времени, пока Леммекюне не обуздал дикий смычок и не приучил его быть нежным и бархатным, легко бегать по струнам, слушаясь твердой руки молодого хозяина.
В июне приходили белые ночи. Солнце долго, долго, до глубокого вечера, краснело над морем и не хотело окунуться в зеленые засыпающие волны, которые в мерном колыхании, кажется,
только и грезили о том, как бы им уютнее и мягче уложить на ночь это неспокойное солнце. Лес с его вечным глухим говором окутывался белесою прозрачною пеленою, и все вьющиеся ниточки тропинок, и полянки, и высокие качающиеся стволы,
стеснившиеся, казалось, ближе друг к другу,—все они не хотели уснуть, не хотели расстаться с этим полусонным очарованием.
В эти белые ночи молодые эстонцы и эстонки танцовали по субботам на кругу, на зеленой пло
щадке между соснами. Леммекюне играл первую скрипку, Якорн вторую, и веселая музыка, сливаясь с беглым топотом ног и звонкими переливами де
вичьего смеха, далеко убегала в дремоту леса и дальше, к самому морю.
Танцовала и красавица Эльвина, дочь старого богатого рыбака Немме из деревни Бассия. Смеялась и она, задорная Эльвина, дочь старого ры
бака. И она также подходила к Леммекюне и слушала, как поет его скрипка и смотрела ми
нуточку внимательно, как бегает быстрый смычок и как торопятся, прыгают по струнам и как-будто перебивают друг у друга место эти жадные пальцы
левой руки Леммекюне. Но Эльвина не могла быть долго покойна: она наступала ближе к этому неловкому, этому краснеющему мямле Леммекюне и, сверкнув белыми зубками, улыбалась и говорила:
— Дай мне, я сыграю.
И положив скрипку Леммекюне на свое плечо, водила смычком, нажимая как можно сильнее, и все парни хохотали, подталкивая друг друга.
— Ай да, Эльвина! Смотрите-ка, от ее музыки у всех коров Бассии молоко скиснет!
Плутоватый юркий Якорн, невысокого роста, одно плечо выше другого, выхватив скрипку Леммекюне, подсовывал Эльвине свою и кричал:
— Ну-ка, Эльвина, ну, ну, попробуй с моей, не лучше ли будет!
— Как же! — смеялась Эльвина— стану я играть на твоей кривобокой скрипке! Она не по моему плечу.
И все хохотали над завистником Якорном.
*
* *
В ночь на Ивана Купалу, когда на берегу моря трещали костры, бедному Якорну много пришлось одному пиликать на своей скрипке: веселая Эльвина увлекла от него смущенного Леммекюне, и танцевала и танцевала с ним, не пе
реставая, около костра. А потом велела проводить до Бассии и почти на пороге своей избушки она, смешливая и забияка, вдруг изменилась и присмирела, точно жаль ей было расстаться с Леммекюне.
— Отчего, Леммекюне, нет в тебе настоящего веселья?
— Не знаю, что тебе сказать, Эльвина. Мне сейчас очень весело.
— Да-a, весело... А все же ты не смеешься. Это оттого, что ты вырос сиротою и много думал.
—- Скорей много слушал, Эльвина.
— У тебя нет близких друзей, Леммекюне. Будем друзьями?
— Эльвина! —- воскликнул радостный Леммекюне. Они посмотрели в глаза друг другу, и вышло как-то так, что нежно поцеловались они в эту тихую ночь почти на пороге избушки старого Немме.
С этой Ивановой ночи новая и небывалая до того времени музыка зазвучала для Леммекюне, как будто открылись в душе его иные, раньше
незнакомые струны. И когда эта музыка сливалась с восторженной песней скрипки, Леммекюне не
доумевал, почему его втора, этот суетливый Якорн, извлекал, наоборот, такие особенно хрип
лые заглушенные звуки и так злобно и неприветливо впивался своими маленькими глазками в счастливое лицо Леммекюне.
А в Бассии втихомолку уже называли Эльвину и Леммекюне невестою и женихом, и даже сама мельничиха что-то подобрела к старому богатому Немме и не прочь была о том, о сем,—о цене на соль, об улове салаки — побеседовать со стариком в своей лавке или послать к нему молодого Леммекюне за свежею лососиной.