подальше могилы, встает перед нами полный такой молодости и такой красоты, что, право, он во сто раз живее и
во сто раз более подходящ к пожарному фону нашего революционного времени, чем многие-многие живые полу
мертвецы нашей недавней вообще довольно полумертвой литературы, ошеломленной сейчас не подходящей для нее слишком острой, слишком горячей атмосферой.
Был бы тысячу раз не прав тот герценист, который хотел бы навязать Герцена пролетариату в качестве его непререкаемого учителя, который пытался бы выправить, а на самом деле искалечить те или другие соотношения Герценовского духа, дабы приблизить его к современной доктрине пролетариата. Искать в Герцене систему, стараться создать герценизм было бы нелепо.
Но, конечно, еще менее прав был бы тот, кто, согласившись, пожалуй, со мной относительно жизненной силы Герцена, старался бы превратить его в своего рода белле
триста, которого можно не без восхищения почитать от времени до времени.
Нет, конечно, Герцен является великим учителем жизни. Герцен—это целая стихия, его нужно брать всего целиком, с его достоинствами и недостатками, с его пророчествами и ошибками, с его временным и вечным, но не для того, чтобы так целиком возлюбить и воспринять, а для того, чтобы купать свой собственный ум и свое собственное сердце в многоцветных волнах этого кипучего и свежего потока. Одним вы восхититесь, другое сильнейшим образом вас оттолкнет, третье вам что-то напомнит, четвертое за
ставит вновь и вновь критически пересмотреть какое-нибудь ваше убеждение, вы все время будете волноваться за чтением Герцена и вы всегда после этого чтения выйдете освеженным и более сильным. Согласно греческих легенд,
даже боги перед всевластным временем чуяли себя иногда ослабленными, тогда они бросались в пенный, жизненно мощный поток Ихор.
Вот таким целебным потоком, играющим на солнце всегда представляются мне сочинения Герцена.
Пролетариат не отказывается от культуры прошлого Нет такой черты в этой культуре, к которой пролетариат был бы, смел бы быть равнодушным. Пролетариат должен владеть прошлым, вникнуть в прошлое, но, конечно, в этом прошлом есть разноценные материалы: есть отталкивающие плоды, выросшие из корней эксплуататорства, есть
безразличные обветшавшие вещи, характерные только для, своей эпохи, есть непреходящие сокровища, которые словно ждали в пластах прошлого, чтобы их отрыли настоящие люди.
Как в эпоху возрождения люди, в коих вновь проснулось понимание красоты, жажда живой жизни и земного счастья, с восторгом отрывали старых Венер и Аполлонов, которых деды их толкли на цемент для конюшен,—так и пролетариат в прошлом отыщет целую массу книг, произве
дений искусства, чувств и мышлений, которые спали, как спящая царевна, ожидая прихода своего царевича.
Буржуазные ученые приходили тоже, выкапывали, классифицировали и изучали, снабжали комментариями — и честь им за это, но красавицы прошлого оставались мумия
ми. Они воскресают только от прикосновения героя утреннего героя весеннего—свободного человека.
Так и Герцен спал, как великое забытое озеро, посещаемое от времени до времени туристами. А теперь вокруг него закипит жизнь, он будет втянут в эту жизнь, как органическая его часть. Наши дети с 10 до 12 лет уже будут
читать избранные страницы Герцена. Душа каждого из нас будет некоторыми гранями своими шлифоваться об алмазномногогранную душу Александра Ивановича Герцена.
Передадим вкратце биографию Герцена, впрочем, в настоящее время почти общеизвестную.
Герцен родился в Москве 25 марта 1812 г. Конечно, характерно является, что Герцен был незаконорожденным сыном большого барина.
С барством Герцен до известной степени навсегда остался связан, аристократические черты запали в него глубоко; кое в чем они были ему вредны и сыграли не последнюю роль в некотором разладе между ним и той
волной вполне демократической разночинской интеллигенции, которая пришла ему на смену, кое в чем, наоборот, они
были для него чрезвычайно полезны. Они помогли ему чутко понимать весь ужас буржуазного мещанства и вну
шали ему ко всей капиталистической полосе непобедимую брезгливость.
Но еще больше помогло ему то обстоятельство, что он был сыном незаконорожденным. Гордый и до крайности впечатлительный, он еще ребенком на себе самом испытал коренную несправедливость нашего общественного строя. Быть может, ему было бы гораздо труднее стать в пока еще немом конфликте между рабами и господами на сторону рабов, если бы в мире господ положение его не было неопределенным и порою мучительным.
События 14 декабря 1825 г. и позднее казнь декабристов застали Герцена 14-летним мальчиком. Он обливался слезами, слушая эту печальную повесть, и еще тогда клялся отомстить за этих первых борцов за свободу.
Вообще мальчик развивался быстро и главным образом на великих писателях запада: Шиллер, Гете, Вольтер были его любимцами. В общем ему повезло и относительно учителей. У колыбели его разума стояли две чрезвычайно символических фигуры: француз Бушо, энтузиаст, хранивший в себе светлый огонь лучших традиций великой французской
революции, и русский семинарист Протопопов, предвозвестник великой серии наших ясных разумом, чистых сердцем, близких народу разночинцев 60 и 70 годов.
К этому же времени относится то событие, которое явилось как бы кульминационным пунктом ранней моло
дости Герцена,—знаменитая клятва на Воробьевых горах. „Садилось солнце, купола блестели, город стлался на необо
зримое пространство под горой, свежий ветерок подувал на нас, постояли мы, постояли, оперлись друг на друга, и вдруг обнялись, присягнули, в виду всей Москвы, пожертвовать нашей жизнью на избранную нами борьбу .
Университетское время Герцена было временем могучего кипения чувств и мыслей. Уже в это время он перешагнул через то политическое свободомыслие, которое явилось отражением либерального движения после революционной эпохи, перешагнул и через чистый якобинизм, восторженно приветствуя прекрасное, как заря, учение Сен-Симона.
Небольшой кружок студентов, обсуждавший великие идеи своего времени, обратил на себя неблагосклонное внимание начальства, —и в ночь на 20 июня 1834 г. 22-летний Герцен был арестован.
В виду принадлежности его к знатному дворянству, бичи и скорпионы правительства были для него смягчены и ссылка его была, в сущности говоря, только скучной канителью, в то же время, быть может, давшей ему возможность сосре
доточиться, узнать шире провинциальную жизнь. Серьезным страданием или серией лишений она, конечно, не была.
во сто раз более подходящ к пожарному фону нашего революционного времени, чем многие-многие живые полу
мертвецы нашей недавней вообще довольно полумертвой литературы, ошеломленной сейчас не подходящей для нее слишком острой, слишком горячей атмосферой.
Был бы тысячу раз не прав тот герценист, который хотел бы навязать Герцена пролетариату в качестве его непререкаемого учителя, который пытался бы выправить, а на самом деле искалечить те или другие соотношения Герценовского духа, дабы приблизить его к современной доктрине пролетариата. Искать в Герцене систему, стараться создать герценизм было бы нелепо.
Но, конечно, еще менее прав был бы тот, кто, согласившись, пожалуй, со мной относительно жизненной силы Герцена, старался бы превратить его в своего рода белле
триста, которого можно не без восхищения почитать от времени до времени.
Нет, конечно, Герцен является великим учителем жизни. Герцен—это целая стихия, его нужно брать всего целиком, с его достоинствами и недостатками, с его пророчествами и ошибками, с его временным и вечным, но не для того, чтобы так целиком возлюбить и воспринять, а для того, чтобы купать свой собственный ум и свое собственное сердце в многоцветных волнах этого кипучего и свежего потока. Одним вы восхититесь, другое сильнейшим образом вас оттолкнет, третье вам что-то напомнит, четвертое за
ставит вновь и вновь критически пересмотреть какое-нибудь ваше убеждение, вы все время будете волноваться за чтением Герцена и вы всегда после этого чтения выйдете освеженным и более сильным. Согласно греческих легенд,
даже боги перед всевластным временем чуяли себя иногда ослабленными, тогда они бросались в пенный, жизненно мощный поток Ихор.
Вот таким целебным потоком, играющим на солнце всегда представляются мне сочинения Герцена.
Пролетариат не отказывается от культуры прошлого Нет такой черты в этой культуре, к которой пролетариат был бы, смел бы быть равнодушным. Пролетариат должен владеть прошлым, вникнуть в прошлое, но, конечно, в этом прошлом есть разноценные материалы: есть отталкивающие плоды, выросшие из корней эксплуататорства, есть
безразличные обветшавшие вещи, характерные только для, своей эпохи, есть непреходящие сокровища, которые словно ждали в пластах прошлого, чтобы их отрыли настоящие люди.
Как в эпоху возрождения люди, в коих вновь проснулось понимание красоты, жажда живой жизни и земного счастья, с восторгом отрывали старых Венер и Аполлонов, которых деды их толкли на цемент для конюшен,—так и пролетариат в прошлом отыщет целую массу книг, произве
дений искусства, чувств и мышлений, которые спали, как спящая царевна, ожидая прихода своего царевича.
Буржуазные ученые приходили тоже, выкапывали, классифицировали и изучали, снабжали комментариями — и честь им за это, но красавицы прошлого оставались мумия
ми. Они воскресают только от прикосновения героя утреннего героя весеннего—свободного человека.
Так и Герцен спал, как великое забытое озеро, посещаемое от времени до времени туристами. А теперь вокруг него закипит жизнь, он будет втянут в эту жизнь, как органическая его часть. Наши дети с 10 до 12 лет уже будут
читать избранные страницы Герцена. Душа каждого из нас будет некоторыми гранями своими шлифоваться об алмазномногогранную душу Александра Ивановича Герцена.
Передадим вкратце биографию Герцена, впрочем, в настоящее время почти общеизвестную.
Герцен родился в Москве 25 марта 1812 г. Конечно, характерно является, что Герцен был незаконорожденным сыном большого барина.
С барством Герцен до известной степени навсегда остался связан, аристократические черты запали в него глубоко; кое в чем они были ему вредны и сыграли не последнюю роль в некотором разладе между ним и той
волной вполне демократической разночинской интеллигенции, которая пришла ему на смену, кое в чем, наоборот, они
были для него чрезвычайно полезны. Они помогли ему чутко понимать весь ужас буржуазного мещанства и вну
шали ему ко всей капиталистической полосе непобедимую брезгливость.
Но еще больше помогло ему то обстоятельство, что он был сыном незаконорожденным. Гордый и до крайности впечатлительный, он еще ребенком на себе самом испытал коренную несправедливость нашего общественного строя. Быть может, ему было бы гораздо труднее стать в пока еще немом конфликте между рабами и господами на сторону рабов, если бы в мире господ положение его не было неопределенным и порою мучительным.
События 14 декабря 1825 г. и позднее казнь декабристов застали Герцена 14-летним мальчиком. Он обливался слезами, слушая эту печальную повесть, и еще тогда клялся отомстить за этих первых борцов за свободу.
Вообще мальчик развивался быстро и главным образом на великих писателях запада: Шиллер, Гете, Вольтер были его любимцами. В общем ему повезло и относительно учителей. У колыбели его разума стояли две чрезвычайно символических фигуры: француз Бушо, энтузиаст, хранивший в себе светлый огонь лучших традиций великой французской
революции, и русский семинарист Протопопов, предвозвестник великой серии наших ясных разумом, чистых сердцем, близких народу разночинцев 60 и 70 годов.
К этому же времени относится то событие, которое явилось как бы кульминационным пунктом ранней моло
дости Герцена,—знаменитая клятва на Воробьевых горах. „Садилось солнце, купола блестели, город стлался на необо
зримое пространство под горой, свежий ветерок подувал на нас, постояли мы, постояли, оперлись друг на друга, и вдруг обнялись, присягнули, в виду всей Москвы, пожертвовать нашей жизнью на избранную нами борьбу .
Университетское время Герцена было временем могучего кипения чувств и мыслей. Уже в это время он перешагнул через то политическое свободомыслие, которое явилось отражением либерального движения после революционной эпохи, перешагнул и через чистый якобинизм, восторженно приветствуя прекрасное, как заря, учение Сен-Симона.
Небольшой кружок студентов, обсуждавший великие идеи своего времени, обратил на себя неблагосклонное внимание начальства, —и в ночь на 20 июня 1834 г. 22-летний Герцен был арестован.
В виду принадлежности его к знатному дворянству, бичи и скорпионы правительства были для него смягчены и ссылка его была, в сущности говоря, только скучной канителью, в то же время, быть может, давшей ему возможность сосре
доточиться, узнать шире провинциальную жизнь. Серьезным страданием или серией лишений она, конечно, не была.