— Садись вот на эту мериканку, я привяжу тебя,—сказал Модест одеревеневшему бродяге.
Будь бродяга в твердой памяти, тотчас усумнился бы, на столь несуразную штуку он уселся—из каких-то салазок, корыта и двух лыж.
Уже к краю придвинул кузнец летягу—вот-вот и кончено...
Но в это время толпа заволновалась, загудела, голосисто загорланили деревья:
— Стой, обожди!—все повернули головы к селу. По дороге, нахлестывая лошадь, скакал верхо
вой. Он раскачивался вправо-влево, словно пиль
щик, но держался крепко,—сильней летят брызги, ближе, ближе—машет шапкой, кричит:
— Стой, стой!!...
— Стоим и так!—захохотали веселые.—Эвона это кто. Старшина! Сам господин Оглобля!
— С гулеванья никак?!... Дернувши.
Весь запыхавшийся, длинный, худой—журавль журавлем — старшина упал с коня на четвереньки, кой-как приподнялся и загрозил пьяными кулаками кузнецу:
— Стой! Не моги, слышь! Арестую!
Опять захохотал народ, захохотали деревья, улыбнулся и бродяга. Только Модест был суров и злобен.
— Расходись! Живо! Каки-таки узоры? Эй, где сотские, десятские? Расходись!! — Пьяный крик старшины трещал и ломался, как лучина.
— Господин Оглобля, старшина... Ераст Панфилыч, —сдернул бродяга шапку, из-под шапки упал кисет.—Дозволь...
— Ты что за чертополох?—Оглобля был уже на крыше.—Рукосуишка, никак ты?.. Угоднички Христовы.
— Я, дядя Ераст, я,—блеснул зубами Рукосуй.—Дозволь.
— Ах ты, окаянная сила... Долой, мазурик!!
А толпа густо прихлынула к самой кузне и взывала неумолчно:
— Ераст Панфилыч, уважь. Дай свое разрешение.
— Ни в жизнь!—задирчиво крикнул старшина и, сильно покачнувшись, выхватил из-за пазухи бумагу:—От урядника... Эвот, приказ! Начальство я вам, али не начальство?
Он самодовольно запыхтел, вдвое переломился над переставшим дышать бродягой, раскорячился и закинул руки за спину:
— Какое ты имеешь полное право, кобылка востропятая, а? Почему же это всяк сидит к примеру, на твердом месте, а ты вдруг летать, а?!— Он долбил Рукосуя длинным носом, журавлиные ноги дрыгали и гнулись, словно его дергали за хвост. — А ежели улетишь навовся ? А?
Бродяга отчаянно захрипел :
— Я только кругом озерины раза три, либо четыре облечу, да и сяду.
— Знаю я, куда ты сядешь-то ... В Рассею метишь, вот куда ! По роже вижу!
И вновь загудел народ:
— Уважь, Панфилыч, для праздника - то ... Ува-а-ажь !...
А бродяга, чуть не плача:
— Ты возьми, коли так, господин старшина, ружье, коли не доверяешь. В случае чего—стреляй! Поди, не утка я, как ни то, уцелишь.
— Десятский!—неожиданно крикнул старшина.—Завяжи ему, подлецу, в таком разе, бельма! Чтобы видимости не было, чтобы в дальность расстояния, значит... Хы, занятно, пятнай тя черти...
И, махнув картузом, весело закричал на весь народ:
— Братцы! Так и быть, уважу. Ну, и вы меня, в случае ежели урядник, не выдавать чтобы!... — Готово, что ли?—хрипит бродяга. — Готово. Вали-и-и!—ревет толпа.
Привязанный бодяга облегченно вздохнул и заерзал на своей летяге: вот-вот взлетит.
Оглобля цыкнул на него.—Стой!—скрива накосо надел картуз, поелозил ладонями по сухопарым, забрызганным грязью бокам и обвел хмель
ным помутившимся взглядом потерявшую терпе
ние толпу. Потом не торопясь шумно высморкался и, махнув рукой, торжественно скомандовал:
— Пуш-ш-а-й! Ну-ка-а-а!...
Бродяга размашисто перекрестился: — Благословляйте.
Взмахнули раз-другой крылья, и бродяга турманом закувыркался под откос.
— Летит, летит!—во всю мочь закричал кузнец. — И впрямь... Где?
Эвот, эвот... Лети-и-ит!... Толпа заахала, заорала: — Лети-ит!... Летит!!
Тонкими, пронзительными, как у галок, голосами, загомонили деревья, ребятенки с гвалтом поскакали вниз:
— Где? Где? Дяденька, покажь! Это гагара, это птица. Он брякнулся!
— Лети-ит!—кричит кузнец, как сумасшедший, и тыкал рукой вперед.
И все до одного жадными глазами воззрились в небо, куда указывал кузнец, и всем явственно казалось: „Летит Рукосуй, летит“.
— Дьява-а-ал!!—Наза-ад!!.—Обезумев от ужаса и подпрыгивая, как одержимый, бесился стар
шина.—Стреляй, ребята, стреляй!—Он выхватил
у соседа берданку и грянул в белый свет.— Стрел я-я-й!!.
Ребятенки и шустрые мужики с бабами мчались вдоль обрыва, дико орали, падали, сбиваясь в кучу.
— Стреляй еще!... Пропала моя башка. Стреля-яй!!
— В кого? В тебя, что ль? Пьяный хрен!!
В это время диким чортом внезапно вырос на крыше Рукосуй. Весь в грязи, он держался за ушибленную шею, тряс башкой.
Толпа завыла, загудела, как в непогоду лес.
— Омманывать, сволочь?! — взмахнул бродяга кулаком.
— Стой, товарищ,—отвел кузнец удар.—Я забыл хвост вставить тебе в зад. От этого упал...
Бродяга, изловчившись, ударил кузнеца по скуле: — Омманывать?!...