его добротности. Если рисунок какого нибудь ситца, форма каких нибудь тарелок, шляп и т. д. претендовали на какую нибудь эстетность,
то обыкновенно в смысле потворства вульгар
нейшим вкусам толпы. Впрочем, тут очень трудно сказать, кто кому потворствовал: принаравливалась ли фабричная индустрия к вульгарному спросу, или, наоборот, создавала сама этот вульгарный спрос. Посмотрите, на
пример, на явление моды. Ведь здесь дело идет уже не о каких нибудь колониальных наро
дах, которым сбывают скверный ситчик, грубо размалеванный разными красками; не о рабочем или крестьянине, который покупает, хочешь— не хочешь, потому-что дешево, — всякую от
вратительную рухлядь для своей обстановки. Нет, за модой следят, главным образом, барыни из буржуазии, представительницы богатых
и, якобы, эстетствующих семей. Ведь модница — это, казалось бы, человек, обращающий осо
бое внимание на свою наружность. И, между
тем, что проделывает фабрика с модой? Она лепит ее, как хочет. Большие портные и боль
шие фабриканты, Сговорившись с маленькой кучкой журналистов и кокоток, лансируют, как им угодно, быть может, бессмысленнейшую форму туалета: сегодня один, завтра другой то
вар; пускают в ход то замшу, то парчу, то тот или другой мех, делая его безконечно же
ланным для каждой буржуазной женщины, заставляя платить за него в три-дорога, пото
му, видите ли, — это мода. «Так носят» — это можно сказать, сакраментальная фраза в устах огромного числа женщин. Раз «так носят», то хотя бы это было и не к лицу, хотя бы это было «на перекор рассудку», как говорил ста
рик Грибоедов, все равно женщина непременно напялит на себя соответственный туалет и заплатит дань соответственным предпринимате
лям, данную моду выдумавшим и пустившим в ход.
На этом примере можно видеть, каким путем деградирует вкус фабрики. Он угодлив там,
где вкус не разборчив и где он не противоре
чит дешевке, и он подчиняет себе этот вкус там. где того требуют выгоды сбыта.
Разве можно отрицать, что не только квартиры рабочих и служащих, но и квартиры огромного большинства буржуазии набиты не
вероятным хламом со стороны эстетической,— хламом почти исключительного фабричного производства.
Но выводы, которые делали из этого люди типа Мориса и Рескина, не правильны. Дело совсем не в том, чтобы машинная инду
стрия непременно и неизбежно должна была мастачить такие скверные предметы сбыта.
Наоборот, машинная индустрия при дальнейшем своем развитии могла, а отчасти даже и всегда была в состоянии, производить очень тонкие художественные вещи либо без всякого прикосновения руки человеческой, либо с последней обработкой рабочим-мастером.
Не характерно ли, что Рескин в начале своей карьеры считал все фотографические способы воспроизведения сплошным ужасом, что он считал вытеснение гелиогравюрой ручной гравюры признаком глубокого варварства и что в
конце своей жизни, перед лицом изумительного совершенства, которого гелиогравюра достигла до его смерти, он должен был признаться, что здесь открываются новые сферы для своеобразного искусства.
Промышленность, сущность которой заключается в легком и дешевом воспроизведении любого количества экземпляров определенной вещи, врывается в такие области, где, казалось бы, она никоим образом невозможна. Еще не давно все издевались над механическими музыкальными приборами, а в настоящее время имеется музыкальная машина «Миньон», которая воспроизводит исполнение автором или великим виртуозом на каком нибудь инстру
менте музыкальных произведений с такой колоссальной точностью, что его можно после смерти исполнителя подвергать тончайшим научным физико-акустическим или эстетическим анализам.
А в области театра? Кто мог предположить, что возможно иное воспроизведение актерской игры, кроме исполнения его, хотя бы это было и в сотый раз (что казалось уже чем то промышленным)? А теперь кинематограф начи
нает создавать кинотеатр, в котором актер может играть перед сотней тысяч людей после своей смерти и так же хорошо, как в самый удачный вечер своей жизни, — кинематограф, который соединен для этих целей с усовершенствованным фонографом. Я не считаю, конечно,
необходимым превратить «Великого немого» в «посредственно болтающего». Огромная эстети
ческая ошибка навязать экрану слово, но все же
нужно сделать так, чтобы мы могли на веки вечные запечатлеть наших великих актеров, великих ораторов с их фигурой, с их голос ом. с их патетикой, и это, разумеется, величайшее завоевание. И уж, конечно, с формальной точки зрения, это чистейшая индустрия, раз данное художественное явление можно потом распространить в любом количестве и крайне дешево.
Индустрия — волшебница, и весь вопрос в том, есть ли эта колоссальная популяризация, это колосальное удешевление, которое дости
жимо на путях индустрии, непременно, вместе с тем. вульгаризация, ухудшение, упадок?
Да, это так, поскольку индустрия служит капиталисту. Капиталист только в том случае пойдет на улучшение качества, в особенности художественного качества своей продукции, если он будет знать, что это повышает его ба
рыш. Между тем это далеко не всегда так. Часто дешевая вещь при худых качествах выгоднее для него, чем хорошая, но более дорогая. Хотя бывают и обратные случаи, — когда фабрикант должен пускать чрезвычайно дорогие и чрезвычайно совершенные вещи по
безумно дорогой цене, специально для эксплоататоров. Серединой может быть только здоровая продукция, считающаяся с эстетическими потребностями человека. Считаться же с
эстетическими потребностями человека, это не значит представлять себе, какой сейчас вкус, и итти ему навстречу, а это значит также фор
мировать этот вкус. Плох тот художник, кото
рый считал бы своей обязанностью потрафлять на вкус публики, хотя бы и культурной, и хо