спросилъ средній сынъ;—онъ готовился въ доктора:— японцевъ?

— Нѣтъ,—отвѣтилъ отецъ. — Русскихъ?

— Тоже нѣтъ.

— Такъ кого же? — Насъ.

Всѣ помолчали. Потому что война—дѣло серьезное. — А развѣ нельзя освободиться отъ воинской повинности?—робко возвысила голосъ Сура:—если не пожалѣть денегъ, то...

Старикъ поднялъ руки къ потолку и произнесъ молитвенно:

— Благодарю Тебя за то, Господи Боже нашъ, что ты не сотворилъ меня женщиной. Отъ воинской повин

ности можно бы освободиться, тѣмъ болѣе, что Моисей хромаетъ, а Яковъ почти не видитъ лѣвымъ глазомъ. Но какъ ты освободишься отъ воинской повинности служить дѣлу государственнаго обновленія? Какъ ты... Онъ идетъ.

Это былъ разсыльный. Онъ всѣхъ поздравилъ съ войной и повелъ.

Потомъ пронеслось вѣяніе патріотизма, и еврей кряхтѣлъ. Пѣли по улицамъ національныя пѣсни—онъ кряхтѣлъ. Спѣшные воинскіе поѣзда по три недѣли ждали на станціяхъ—онъ стоналъ. Были потоплены двѣ японскія миноноски — кряхтѣлъ; погибъ Петропавловскъ—стоналъ. Стессель получилъ медаль, наступили морозы, заговорили о патріаршествѣ, стали устраи

вать митинги, повѣяло соціалъ-демократіей, „люди стали цѣпями , Стессель былъ обвиненъ въ государ

ственной измѣнѣ, забрали въ плѣнъ тридцать японцевъ, погибъ флотъ у Цусимы, пошли съ трехцвѣтными зна

менами—а онъ все кряхтѣлъ... А Сура бѣгала въ аптеку, студентъ-юристъ говорилъ:

— Уже наступаютъ лучшія времена. Наше правовое положеніе улучшается. Что? Иду... Сейчасъ. Дайте только отложить экзаменъ на осень. Ну, ну,—хорошо, я и такъ пойду. Какая нетерпѣливая стала печать!

Однажды, поздно вечеромъ, когда уже улеглись, кто-то сильно позвонилъ.

— Телеграмма!—сказала Сура:—можетъ быть, требуютъ ѣхать въ провинцію...

— А развѣ тамъ насъ мало? — Не мало, но, можетъ быть, уже теперь не хватаетъ. Это опять былъ разсыльный, все тотъ же старый

разсыльный, который здоровался за руку, былъ своимъ человѣкомъ въ домѣ, и часто даже одолживался у еврея.

— Поздравляю —- сказалъ онъ. —- Хотятъ устроить Думу.

— Думу?—поблѣднѣлъ еврей и крикнулъ въ спальню: дѣти, вы слышите?

— Чтобы жить стало легче, что и какъ-извѣстно было. А то прикарманятъ народныя денежки и никакихъ. Шалишь. Такъ оны требуютъ. — Хорошо, утромъ придемъ.

— Просили чичасъ. Потому важное дѣло. Пролетаріи соединяйтесь, какъ говорится. Очень нужно. А я между прочимъ, тоже фельетонъ накаталъ. Позволили.

Еврей вздохнулъ и далъ ему трехрублевку—за доброе извѣстіе.

— Какую Думу?—спросилъ юристъ.—Законосовѣщательную или законодательную? — Не знаю.

— Хорошо бы законодательную.

— Законодательная больнѣе,—наставительно замѣтилъ отецъ.

— Пусть больнѣе, но законосовѣщательная имъ не нужна...

Но на этотъ разъ „оны“ не ждали и сами пришли. У нихъ были ужасныя лица. Зазвенѣли стекла.

Старика отца хоронили въ пятницу и очень спѣшили, потому что уже наступала суббота и пора было помо

литься и поблагодарить Бога,—который не сотворилъ насъ женщинами,—за законодательную Думу.

Осипъ Дымовъ.
ЗОНТИКЪ.
(Сигизмунда Недзвѣцкаго).
На паркъ внезапно хлынулъ дождь, какъ орда дикихъ наѣздниковъ.
Произошла суматоха... Пискъ, хихиканье, бѣготня, осада всѣхъ развѣсистыхъ деревьевъ, стремительная аттака на каждую, хотя бы
нѣсколько защищенную, скамейку, на каждую постройку съ крышей, если послѣдняя хотя немного выступала надъ стѣной.
Какъ бы во внезапномъ безуміи всѣ, отъ малютокъ, еще неувѣренно владѣющихъ ножками, до растолстѣвшихъ матронъ огромныхъ размѣровъ и вѣса, тонкіе гимназисты, подающія надежды дѣвочкиподростки, барышни со взглядомъ замужнихъ, жены съ адскимъ взо
ромъ, сверхъ-адскіе холостяки въ мефистофельскихъ маскахъ—всѣ порывисто спасали лѣтніе костюмы отъ потопа въ миніатюрѣ, устре
мляясь напрямикъ по полянамъ, перескакивая, подобно козамъ, черезъ лужи и ограды, спотыкаясь на скользкихъ мѣстахъ, придерживая шляпы, закрывая ихъ зонтиками, носовыми платками, чѣмъ попало.
Добѣжавъ до первой попавшейся скамейки подъ деревомъ, я отдышался отъ усталости. За первой скамейкой вторая, третья, чет
вертая полукругомъ — всѣ заняты... На ближайшей ютились подъ зонтомъ дѣвочка и два мальчика.
Тринадцатилѣтній еврейскій мальчикъ въ праздничномъ костюмѣ, подсѣвъ къ дѣтямъ, старался спрятаться подъ ихъ зонтикъ, улыбался, и нагибалъ незамѣтно зонтикъ въ свою сторону.
Одного изъ ребятишекъ начало заливать дождемъ; ребенокъ пискливо запротестовалъ. Дѣвочка, самая старшая изъ дѣтей, старалась держать зонтикъ прямо.
Въ это время самый младшій закричалъ: — Лягушка! Лягушка!
Онъ показывалъ пальцемъ на середину дорожки, гдѣ изжелтапестрая жаба, потревоженная грозой, неуклюжими прыжками переправлялась въ ливень, неизвѣстно куда и зачѣмъ.
Еврейскій мальчикъ шепнулъ: — Хорошо бы ее словить.
Два бутуза бросились въ перегонку за лягушкой, не обращая вниманія на крики сестры, а еврейскій мальчикъ быстро юркнулъ подъ зонтикъ, оставшись подъ нимъ вдвоемъ съ дѣвочкой. Началась охота, полная жизни и шума. Мальчики боялись лягушки, а лягушка боялась мальчиковъ, поэтому они гнались за ней трусливо, а она
убѣгала неуклюже, и преслѣдователи мокли насквозь подъ потоками дождя.
Одинъ изъ мальчугановъ отшвырнулъ жабу ногой. Сестра угрожающе крикнула:
— Вацекъ... оставь ее въ покоѣ!..
Но мальчикъ увлекся своей жестокой охотой, а сосѣдъ дѣвочки, сидя на скамейкѣ подъ ея зонтикомъ, ворчалъ:
— Еще убьютъ, пожалуй!..
Тогда, не обращая вниманія на ливень, дѣвочка сорвалась со скамейки и бросилась наперерѣзъ жабѣ, въ то время, какъ еврей, его праздничный костюмчикъ, высокій воротничекъ и мѣдная цѣпочка зажглись подъ зонтикомъ добродушно-хитрой улыбкой всепобѣждаю
щей практичности при видѣ трехъ идеалистовъ, погнавшихся за
химерой подъ дождемъ по грязи: двухъ мальчугановъ, охваченныхъ рыцарской отвагой и третьей—дѣвочки, которой предстояло промокнуть и, быть можетъ, простудиться во имя милосердія.
Глупцы!..
— Подмѣтить слабую сторону, привязаться, опутать, воспользоваться... вотъ и весь жидъ!—громко замѣтилъ присматривавшійся къ этой сценкѣ антисемитъ.
— Весь человѣкъ!—раздраженно поправилъ мизантропъ. Третій очевидецъ, философъ, хотѣлъ вмѣшаться:
— Причемъ тутъ „жидъ“, причемъ „человѣкъ ?.. Да вѣдь это сама жизнь, всякая жизнь!..
Но онъ не сказалъ этого вслухъ, такъ какъ былъ слишкомъ философомъ.
Пер. съ польскаго Полярный.