Въ одной изъ келій открылось окошко. На фонѣ его кто-то показался. Потомъ исчезъ. Должно быть, это она уже вернулась къ себѣ.
Павликъ просунулъ руку за ограду, чтобы сорвать розу. Онъ больно укололся о шипы. А роза, сорванная имъ, вся разсыпалась. Въ его рукѣ осталось лишь нѣсколько благоухающихъ лепестковъ.
10.
На слѣдующій день жизнь княжескаго дома потекла обычной чередой. Поправилась Мелизанда — немного только прихрамывала и не могла пока еще бѣгать, а потому осталась на террасѣ, отказалась отъ тэниса. Павликъ былъ тихій и сосредоточенный. Словно несъ онъ въ сердцѣ своемъ большую тайну и боялся смѣшать ее съ обыденнымъ, житейскимъ.
Сегодня онъ не устраивалъ никакихъ прогулокъ, смѣхъ его не разносился по княжескому саду. И оттого молодежь была неприкаянная, разъединен
ная. Сначала тормошили Павлика, замѣтивъ въ немъ перемѣну. Спрашивали, что съ нимъ. Потомъ оставили, потому что онъ отдѣлывался односложными неопредѣленными отвѣтами. Говорилъ, что усталъ, что получилъ непріятное письмо со вчерашней почты...
Мелизанда всю перемѣну въ Павликѣ объяснила вчерашнимъ несчастьемъ и въ душѣ была горда, что этотъ легкій вывихъ ноги такъ подѣйствовалъ на ея вѣрнаго рыцаря. Павликъ остался съ ней на террасѣ. Она вышивала шелками ослѣпительно яркаго павлина, а Павликъ устроился рядомъ съ нею въ глубо
комъ плетеномъ креслѣ и молчаливо слѣдилъ за мель
каніемъ ея руки, за блескомъ цвѣтистыхъ нитокъ на яркомъ солнцѣ.
Мелизанда тоже пробовала заговаривать съ Павликомъ, но, куда дѣвались его забавныя прибаутки, гдѣ этотъ брызжущій, раскатистый смѣхъ, гдѣ недавняя безшабашная веселость?..
— Что же вы грустите? Вѣдь, я поправилась. И послѣ обѣда могу идти съ вами хоть за десять верстъ.
Павликъ точно не слышалъ ея словъ. Она вопросительно поглядѣла на него. Онъ хотѣлъ что-то сказать въ свое оправданіе, но внезапно притихъ и насторожился.
Тягучая лѣнь и тишь іюльскаго дня прорѣзалась далекимъ едва слышнымъ мелодичнымъ перезвономъ колоколовъ.
— Это въ монастырѣ, сказала Мелизанда.
— А развѣ тутъ есть монастырь, словно не зная объ этомъ, спросилъ Павликъ и весь оживился.
— Прекрасный монастырь. Раньше мы туда часто ѣздили къ обѣднѣ, а теперь вотъ стали поздно вста
вать и разлѣнились. У меня тамъ есть много друзей среди монахинь. Матушка Нина, матушка Серафима. Надо ихъ навѣстить. Онѣ-то и вышивать меня выучили. Какъ онѣ работаютъ шелками, какъ поютъ!
Павликъ жадно ловилъ каждое ея слово. Онъ хотѣлъ, чтобы она говорила о монастырѣ, не переставая. Можетъ быть, Мелизанда знаетъ „ее“, можетъ быть, „это“ и есть матушка Нина или Серафима.
— А откуда онѣ тамъ?
— Да большинство — изъ петербургскихъ дворянскихъ домовъ. Есть и княжны; ушли спасаться отъ соблазновъ міра.
Мелизанда говорила, улыбаясь. Очевидно, этотъ подвигъ спасенія не окрылялъ и не волновалъ ее.
— Этотъ монастырь построила свѣтлѣйшая княгиня Л. У нея двое сыновей и мужъ были убиты подъ Цусимой. Она заперлась у себя въ имѣніи. Ѣздила въ Саровъ, еще въ какую-то лавру, имѣніе отдала крестьянамъ, а сама начала строить монастырь. Такъ составилась эта обитель. Княгиню хо
рошо знали въ Петербургѣ, она была принята и при дворѣ. И ея постригъ привелъ многихъ въ крайнее недоумѣніе, у многихъ вызвалъ восторгъ, многіе отнеслись къ этому какъ къ ханжеству. Но не мало свѣт
скихъ барышенъ увлеклись примѣромъ княгини, и одна за другою, бросивъ Петербургъ, поѣхали сюда „спасаться .
.
Павликъ дорисовывалъ ту бѣглую картину, какую набросала передъ нимъ Грабе. И онъ уже могъ разска
зать ей во всѣхъ подробностяхъ трагедію, какая привела въ стѣны обители вчерашнюю монахиню съ тонкими, очаровавшими наслѣдника руками, съ печальнымъ блѣднымъ лицомъ.
— Давайте, поѣдемъ въ монастырь, поѣдемъ завтра, ласково и робко промолвилъ Павликъ.
— Я вижу, что васъ заинтересовалъ мой разсказъ. Я рада, что могла хоть этимъ развлечь васъ. А то вы сегодня такой хмурый, совсѣмъ не похожи на себя.
— Такъ значитъ-ѣдемъ! — еще разъ сказалъ Павликъ.
— Ну что же, надо просить объ этомъ княгиню. Я это беру на себя.
Павликъ глядѣлъ на павлина, на яркій шелкъ и точно видѣлъ передъ собою другихъ павлиновъ и другіе шелка—тѣ, которыми юныя черницы вышиваютъ въ далекомъ саду.
Мелизанда сама увлеклась воспоминаніями о монастырѣ, забыла свою все еще не проходившую боль въ ногѣ и засуетилась, захлопотала, приготовляясь къ зав
трашней поѣздкѣ. Она уже переговорила съ княгиней, сбѣгала къ конюшнямъ предупредить кучера. Когда къ
завтраку стала сходиться молодежь, Мелизанда каждому сообщала о предстаящей поѣздкѣ и старалась убѣдить, что это будетъ очень интересно. Большинство отнеслось къ ея плану равнодушно. А нѣкоторые - изъ ли
цеистовъ и юнкеровъ—даже отрицательно. Имъ за зиму надоѣли стоянія въ казенныхъ церквахъ, и они рѣ
шительно заявили, что завтра, конечно, никуда не поѣдутъ, а лучше будутъ спать до возвращенія старшихъ изъ церкви.
И всѣхъ удивило, что Павликъ — веселый московскій студентъ — особенно горячо отстаивалъ завтрашнюю поѣздку и даже не допускалъ мысли, что она можетъ разстроиться.
12.
Поѣздка состоялась. Ҍхали въ монастырь въ двухъ экипажахъ: въ первомъ „взрослые”, во главѣ съ „черствымъ“ именинникомъ, во второмъ—Мелизанда, Пав
ликъ и еще двое—трое изъ молодежи, которые не за
хотѣли остаться дома. Павликъ всю дорогу молчалъ, сидѣлъ насторожившійся, точно просвѣтленный.
По этому поводу пробовали смѣятся и острить, но потомъ перемѣнили тему разговора, и Павликъ еще глубже ушелъ въ себя, сталъ еще серьезнѣй и строже.
Экипажи вкатили въ монастырскій дворъ, остановились на посыпанной гравіемъ площадкѣ передъ храмомъ.
Служба уже началась, и изъ церкви, смѣшиваясь съ благоуханіемъ цвѣтовъ, разносились клубы фиміама; черезъ открытую дверь стройно и молитвенно звучали торжественные напѣвы.
Князья прошли въ храмъ и стали на „почетныя мѣста , на коврики. Молодежь держалась поодоль. Мо
лящихся въ храмѣ было немного. Самый храмъ и служба отличались рѣдкимъ благолѣпіемъ. Съ доща
тыхъ, сладко пахнущихъ сосною стѣнъ глядѣли лики святыхъ стилизованнаго „нестеровскаго письма, на клиросахъ — справа и слѣва отъ алтаря — стояли двѣ группы монахинь. Монахини же были и за свѣчнымъ ящикомъ, и у паникадилъ. Нѣсколько монахинь, не принимавшихъ участія въ богослуженіи, стояли совсѣмъ рядомъ съ молодежью.
Мелизанда узнавала знакомыхъ. Онѣ обмѣнивались едва замѣтными поклонами.
А Павликъ былъ точно во снѣ. Онъ боялся поднять глаза, боялся смотрѣть по сторонамъ, чтобы не встрѣтиться съ мелькнувшими ночью въ монастырскомъ саду глазами, чтобы не узнать ихъ, чтобы не смутить ихъ сосредоточеннаго покоя, и не выдать себя.
Пѣли монахини съ непередаваемой торжественной
печалью, ихъ голоса звучали точно „подъ сурдинку .
Павликъ просунулъ руку за ограду, чтобы сорвать розу. Онъ больно укололся о шипы. А роза, сорванная имъ, вся разсыпалась. Въ его рукѣ осталось лишь нѣсколько благоухающихъ лепестковъ.
10.
На слѣдующій день жизнь княжескаго дома потекла обычной чередой. Поправилась Мелизанда — немного только прихрамывала и не могла пока еще бѣгать, а потому осталась на террасѣ, отказалась отъ тэниса. Павликъ былъ тихій и сосредоточенный. Словно несъ онъ въ сердцѣ своемъ большую тайну и боялся смѣшать ее съ обыденнымъ, житейскимъ.
Сегодня онъ не устраивалъ никакихъ прогулокъ, смѣхъ его не разносился по княжескому саду. И оттого молодежь была неприкаянная, разъединен
ная. Сначала тормошили Павлика, замѣтивъ въ немъ перемѣну. Спрашивали, что съ нимъ. Потомъ оставили, потому что онъ отдѣлывался односложными неопредѣленными отвѣтами. Говорилъ, что усталъ, что получилъ непріятное письмо со вчерашней почты...
Мелизанда всю перемѣну въ Павликѣ объяснила вчерашнимъ несчастьемъ и въ душѣ была горда, что этотъ легкій вывихъ ноги такъ подѣйствовалъ на ея вѣрнаго рыцаря. Павликъ остался съ ней на террасѣ. Она вышивала шелками ослѣпительно яркаго павлина, а Павликъ устроился рядомъ съ нею въ глубо
комъ плетеномъ креслѣ и молчаливо слѣдилъ за мель
каніемъ ея руки, за блескомъ цвѣтистыхъ нитокъ на яркомъ солнцѣ.
Мелизанда тоже пробовала заговаривать съ Павликомъ, но, куда дѣвались его забавныя прибаутки, гдѣ этотъ брызжущій, раскатистый смѣхъ, гдѣ недавняя безшабашная веселость?..
— Что же вы грустите? Вѣдь, я поправилась. И послѣ обѣда могу идти съ вами хоть за десять верстъ.
Павликъ точно не слышалъ ея словъ. Она вопросительно поглядѣла на него. Онъ хотѣлъ что-то сказать въ свое оправданіе, но внезапно притихъ и насторожился.
Тягучая лѣнь и тишь іюльскаго дня прорѣзалась далекимъ едва слышнымъ мелодичнымъ перезвономъ колоколовъ.
— Это въ монастырѣ, сказала Мелизанда.
— А развѣ тутъ есть монастырь, словно не зная объ этомъ, спросилъ Павликъ и весь оживился.
— Прекрасный монастырь. Раньше мы туда часто ѣздили къ обѣднѣ, а теперь вотъ стали поздно вста
вать и разлѣнились. У меня тамъ есть много друзей среди монахинь. Матушка Нина, матушка Серафима. Надо ихъ навѣстить. Онѣ-то и вышивать меня выучили. Какъ онѣ работаютъ шелками, какъ поютъ!
Павликъ жадно ловилъ каждое ея слово. Онъ хотѣлъ, чтобы она говорила о монастырѣ, не переставая. Можетъ быть, Мелизанда знаетъ „ее“, можетъ быть, „это“ и есть матушка Нина или Серафима.
— А откуда онѣ тамъ?
— Да большинство — изъ петербургскихъ дворянскихъ домовъ. Есть и княжны; ушли спасаться отъ соблазновъ міра.
Мелизанда говорила, улыбаясь. Очевидно, этотъ подвигъ спасенія не окрылялъ и не волновалъ ее.
— Этотъ монастырь построила свѣтлѣйшая княгиня Л. У нея двое сыновей и мужъ были убиты подъ Цусимой. Она заперлась у себя въ имѣніи. Ѣздила въ Саровъ, еще въ какую-то лавру, имѣніе отдала крестьянамъ, а сама начала строить монастырь. Такъ составилась эта обитель. Княгиню хо
рошо знали въ Петербургѣ, она была принята и при дворѣ. И ея постригъ привелъ многихъ въ крайнее недоумѣніе, у многихъ вызвалъ восторгъ, многіе отнеслись къ этому какъ къ ханжеству. Но не мало свѣт
скихъ барышенъ увлеклись примѣромъ княгини, и одна за другою, бросивъ Петербургъ, поѣхали сюда „спасаться .
.
Павликъ дорисовывалъ ту бѣглую картину, какую набросала передъ нимъ Грабе. И онъ уже могъ разска
зать ей во всѣхъ подробностяхъ трагедію, какая привела въ стѣны обители вчерашнюю монахиню съ тонкими, очаровавшими наслѣдника руками, съ печальнымъ блѣднымъ лицомъ.
— Давайте, поѣдемъ въ монастырь, поѣдемъ завтра, ласково и робко промолвилъ Павликъ.
— Я вижу, что васъ заинтересовалъ мой разсказъ. Я рада, что могла хоть этимъ развлечь васъ. А то вы сегодня такой хмурый, совсѣмъ не похожи на себя.
— Такъ значитъ-ѣдемъ! — еще разъ сказалъ Павликъ.
— Ну что же, надо просить объ этомъ княгиню. Я это беру на себя.
Павликъ глядѣлъ на павлина, на яркій шелкъ и точно видѣлъ передъ собою другихъ павлиновъ и другіе шелка—тѣ, которыми юныя черницы вышиваютъ въ далекомъ саду.
Мелизанда сама увлеклась воспоминаніями о монастырѣ, забыла свою все еще не проходившую боль въ ногѣ и засуетилась, захлопотала, приготовляясь къ зав
трашней поѣздкѣ. Она уже переговорила съ княгиней, сбѣгала къ конюшнямъ предупредить кучера. Когда къ
завтраку стала сходиться молодежь, Мелизанда каждому сообщала о предстаящей поѣздкѣ и старалась убѣдить, что это будетъ очень интересно. Большинство отнеслось къ ея плану равнодушно. А нѣкоторые - изъ ли
цеистовъ и юнкеровъ—даже отрицательно. Имъ за зиму надоѣли стоянія въ казенныхъ церквахъ, и они рѣ
шительно заявили, что завтра, конечно, никуда не поѣдутъ, а лучше будутъ спать до возвращенія старшихъ изъ церкви.
И всѣхъ удивило, что Павликъ — веселый московскій студентъ — особенно горячо отстаивалъ завтрашнюю поѣздку и даже не допускалъ мысли, что она можетъ разстроиться.
12.
Поѣздка состоялась. Ҍхали въ монастырь въ двухъ экипажахъ: въ первомъ „взрослые”, во главѣ съ „черствымъ“ именинникомъ, во второмъ—Мелизанда, Пав
ликъ и еще двое—трое изъ молодежи, которые не за
хотѣли остаться дома. Павликъ всю дорогу молчалъ, сидѣлъ насторожившійся, точно просвѣтленный.
По этому поводу пробовали смѣятся и острить, но потомъ перемѣнили тему разговора, и Павликъ еще глубже ушелъ въ себя, сталъ еще серьезнѣй и строже.
Экипажи вкатили въ монастырскій дворъ, остановились на посыпанной гравіемъ площадкѣ передъ храмомъ.
Служба уже началась, и изъ церкви, смѣшиваясь съ благоуханіемъ цвѣтовъ, разносились клубы фиміама; черезъ открытую дверь стройно и молитвенно звучали торжественные напѣвы.
Князья прошли въ храмъ и стали на „почетныя мѣста , на коврики. Молодежь держалась поодоль. Мо
лящихся въ храмѣ было немного. Самый храмъ и служба отличались рѣдкимъ благолѣпіемъ. Съ доща
тыхъ, сладко пахнущихъ сосною стѣнъ глядѣли лики святыхъ стилизованнаго „нестеровскаго письма, на клиросахъ — справа и слѣва отъ алтаря — стояли двѣ группы монахинь. Монахини же были и за свѣчнымъ ящикомъ, и у паникадилъ. Нѣсколько монахинь, не принимавшихъ участія въ богослуженіи, стояли совсѣмъ рядомъ съ молодежью.
Мелизанда узнавала знакомыхъ. Онѣ обмѣнивались едва замѣтными поклонами.
А Павликъ былъ точно во снѣ. Онъ боялся поднять глаза, боялся смотрѣть по сторонамъ, чтобы не встрѣтиться съ мелькнувшими ночью въ монастырскомъ саду глазами, чтобы не узнать ихъ, чтобы не смутить ихъ сосредоточеннаго покоя, и не выдать себя.
Пѣли монахини съ непередаваемой торжественной
печалью, ихъ голоса звучали точно „подъ сурдинку .