Черный митингъ.

(Привиллегированный),

Игуменъ.

Въ Христѣ возлюбленные братья! Предстать предъ вами я дерзаю... Къ вамъ простираю я объятья

И съ воплемъ сердце отверзаю....

Сотни (участливо). Отверзни, отче нашъ честной!

—Повѣдай, что отряслось съ тобой...
Игуменъ.

Уязвленъ, братья, я, понеже Въ конно-гвардейскомъ семъ манежѣ Бывать мнѣ болѣе нельзя... Униженъ и отверженъ я!

Сотни (яростно).

Кто, кто гонитель твой надменный, Соціалистъ тотъ дерзновенный?
Игуменъ.

Лукавый бѣсъ митрополита,

Что сталъ слугою графа Витте. Смутилъ Антонія зѣло:

Отъ нихъ гоненіе пошло...

1-й сотникъ. Вотъ какъ! Теперь у Витте
Свои ужъ есть митрополиты!
2-й. сотникъ. Себѣ онъ свиту набираетъ...
3-й сотникъ.
На власть Царя онъ посягаетъ...
4-й сотникъ. Преступникъ онъ!
5-й сотникъ.

И самый главный!

Сотни (вдругъ и разногласно). Долгій его!—Змѣю !—Удава!

—Да здравствуетъ народа слава, Царь-Государь самодержавный!

1-й сотникъ.

Толкуй, отецъ, намъ слушать любо!

Игуменъ

Реку. Внимайте же мнѣ убо: Митрополитъ и Витте графъ

Въ союзъ вошли, зѣло лукавъ!

— Еще одинъ поцѣлуй бѣдному старику! — шамкаетъ онъ.
— Ну, поцѣлуйте же еще бѣднаго старика, мои козочки!
— А а! теперь — „поцѣлуйте! А кто громитъ любовь? кто отрицаетъ могущество любовныхъ чаръ? кто дерзаетъ изрыгать хулу на нашу богиню Венеру?.
Старикъ чуть не плачетъ.
— Да, вѣдь, это я, козочки, нарочно, не въ серьезъ... Я не буду больше, не буду...
Лепестки розъ, которыми усыпанъ полъ и въ которыхъ тонутъ сандаліи, распространяютъ удушливый ароматъ.
Къ нему примѣшиваются, волны благовоннаго дыма курильницъ запахъ питей и особо острое испареніе расгоряченныхъ человѣческихъ тѣлъ,

Мерзка и ужасна была эта вакханалія.

Уше дшіе съ головы въ вино и разгулъ

цвѣта расплескивалась и обагряла бѣломраморный полъ роскошнаго атріума.
— Лициска божественная... помоги! — заплетающимся языкомъ говорилъ онъ.
И божественная Лициска, сверкая своей страшной, лучезарной красотой: вся- грѣхъ земли, вся грѣхъ и гибель гордаго Рима

подносила къ губамъ Марка золотой кубокъ.

— Пей пей, мой милый дурачекъ!—хохотала она, обнаживъ зубы хищнаго звѣрька до устали.
— Macte, macte! хорошо! еще! — доносится изъ глубины атріума.
Тамъ, оказывается, напоили стараго философа стопка. Старикъ совсѣмъ раскисъ и забывъ догмы своего старческаго ученія, лѣзетъ цѣловаться съ окружившими его тѣснымъ кольцомъ жрицами Венеры, одѣтыми — для пущей пикантности непорочными весталками: