Они.
(Писано въ тюрьмѣ).
Они это тѣ, кто засадилъ меня въ тюрьму за первый номеръ Пулемета,
Я не знаю какъ ихъ зовутъ.
Да и не все ли равно, какъ ихъ фамилія: Дурново, Побѣдоносцевъ, Сипягинъ, Плеве, г-жа фонъ-Штейнъ, Булыгинъ, Іоаннъ Крон
штадтскій, Держиморда, Бабенко или даже самъ графъ Витте.
Они пожелали скрыть свое имя. Пусть.
Но фактъ тотъ, что день выхода Пулемета окончился ихъ побѣдой. Они послали ко мнѣ шестерыхъ дюжихъ мужчинъ, изъ которыхъ каждый могъ бы меня безъ труда положить на обѣ лопатки, и одну женщину, приказали произвести въ моей квартирѣ дебошъ, а меня самого схватить и ввергнуть въ тюрьму.
— Какъ!? А мои свободы!?..
Тамъ вамъ покажутъ ваши свободы!..
Меня не было дома. Мы съ женой вернулись около двухъ часовъ. Дебошъ былъ уже въ полномъ разгарѣ.
Часть моей квартиры была обезпулемечена. Оставался кабинетъ.
Четыре мужчины въ полицейской формѣ вели себя корректно. Они производили дебошъ въ чужой квартирѣ, по всѣмъ правиламъ науки галантно, извиняясь за причиненное безпокойство.
- Они насъ послали. Мы творимъ волю пославшихъ.
Я былъ тоже галантенъ:
— Очень радъ... Это очень любезно съ вашей стороны, что вы обратили вниманіе именно на мою квартиру.
— Не потрудитесь ли раздѣться?
— Съ удовольствіемъ. Это тоже они вамъ велѣли?
— Конечно... Вы и брючки потрудитесь снять.
Они раздѣли меня до-гола, погладили по животу. Неприкосновенность личности еще не влечетъ за собой неприкосновенность живота. Похлопали по бедрамъ. Сняли брюки. Потрясли ихъ.
— Хорошенько трясите! Авось Пулеметъ вывалится!
Два мужчины безъ формы и безъ языка предстоявшіе въ качествѣ понятыхъ и оказав
шіеся по справкамъ дворниками сосѣдняго дома, даже отшарахнулись отъ моихъ брюкъ, испугавшись моего замѣчанія.
Женщина, сидѣвшая въ прихожей и оказавшаяся тоже понятой,—богобоязненно перекрестилась.
Они прислали сюда съ полицейскими и дворниками эту женщину, чтобы она раздѣла и обыскала мою жену.
Спичечная фабрика.
О, не ходи туда! Тамъ вѣетъ смерти холодъ,— Онъ трупнымъ запахомъ въ твою ворвется
грудь. О, не ходи туда; ты такъ безумно молодъ,
Бѣги отъ этихъ мѣстъ, забудь о нихъ, забудь. Проклятая нужда костлявою рукою
Тебѣ къ дверямъ фабричнымъ указала путь, Ты у порога ихъ, со страхомъ и тоскою, На смѣешь роковой черты перешагнуть.
Глядишь на этихъ дѣвъ: у нихъ въ болячкахъ
губы
И груди впалыя, и челюсти дрожатъ, И щеки мертвыя, крошащіеся зубы,
И этотъ взглядъ тупой, безъ жизни взглядъ... Безстрастный трупа взоръ безъ слезъ, безъ
просьбъ, безъ вѣры...
Все въ жизни кончено,—возврата нѣтъ назадъ: Онѣ отравлены отравой атмосферы,—
Напоенъ фосфоромъ и сѣрой этотъ адъ...
Чу, кашель слышится! Всѣ жизненные соки, Все взято фабрикой: веселье юныхъ лѣтъ. Веселый блескъ очей и розовыя щеки,
И серебристый смѣхъ, и ласковый привѣтъ.. А что оставлено?.. Взгляни на тѣни эти:
Увидишь ли въ очахъ ихъ жизненный разсвѣтъ, Повѣришь ли ты мнѣ, что эти дѣвы—дѣти,
Что взрослыхъ мало здѣсь, а старыхъ вовсе
нѣтъ?.
О, не ходи туда! Ты такъ безумно молодъ,
Бѣги отъ этихъ мѣстъ... Забудь о нихъ, за
будь...
Чу кашель слышится. Тамъ вѣетъ смерти холодъ. Онъ съ трупнымъ запахомъ въ твою ворвется
грудь.
Проклятая нужда костлявою рукою Тебѣ къ дверямъ фабричнымъ указала путь. Ты у порога ихъ со страхомъ и тоскою... Остановись!.. Не смѣй перешагнуть!..